×××
Дни превращаются в сущий кошмар. Женя не отходит от неё ни на шаг. Заставляет вставать по утрам, умываться, одеваться, есть и пить. Вынуждает Алину, похожую на тень, выйти на улицу и взять академический отпуск в университете, раз ни сил, ни ресурсов посещать занятия не находится. Это правильно. Мысленно Алина благодарила подругу за то, что та становится её опорой. Поводырем для ослепшей. Но вслух сказать ничего не может. Апатия накрывает её вуалью, запирает внутри ослабшего тела и не выпускает за пределы, как цербер, ревностно охраняющий покой. Но это совсем не покой, это настоящее отчаяние. Оно рвёт на куски, как бешеный пёс, когда Алина находит в себе силы войти в комнату Мальена в день похорон; оно ломает кости, когда Алина, закутанная в его куртку, падает на кровать, вдыхая запах, ещё не успевший выветриться, и молит пустоту вернуть ей любимого во всех смыслах человека; оно обгладывает косточки, когда Алина бьёт посуду, смахивает со стола краски, холсты, стаканы, ручки и тетради, с полок — книги и деревянные статуэтки. Треск, крики, звон. Оглушительный стук крови в ушах. Бьющееся дрожью всё тело. Оно заменяет ей жизнь, выворачивая наизнанку. Всё меркнет, словно кто-то закрашивает мир серым. Изо дня в день. Исправно. Упрямо. И успешно. До тех пор, пока Женя, уставшая, изможденная не меньше Алины, не включает свет, разгоняя тьму, и не садится на колени перед ней, пытаясь воззвать к рассудку. Сколько проходит с момента похорон? Две недели, месяц или годы? — Алина, я понимаю, как это тяжело. Я понимаю, что «соболезную вашей утрате» не поставит твой мир на место. Что ничто не сможет вернуть всё вспять. Ничего не будет так, как прежде. Я прошла через это, но я не хочу, чтобы ты хоронила себя. Я хочу, чтобы ты начала жить дальше. Да, это много, но я не прошу делать этого сразу. Просто… просто постарайся встать на ноги. Я переживаю за тебя. Я не хочу потерять и тебя тоже. — Как ты справилась с этой болью? — интересуется Старкова, шмыгая носом и крепко стискивая пальцы Жени на своих коленях. Глаза обеих блестят от стоящих в них слёз. Лицо Алины то и дело искажается их нового витка тоски, жалости и беспомощности. — Как?.. Красивое лицо Жени перекашивает, будто по фарфору идёт трещина. — Правда в том, что никак. Я не справилась. Прошло два года, а я всё ещё вижу его в мастерской. Вижу, как он сидит над чертежами, как его длинная чёлка свисает со лба и лезет в глаза, но он не обращает на неё внимание. Он ни на что не обращает внимание, только пишет что-то и пишет. Его пальцы в чернилах. Рукава закатаны. Очки постоянно сползают. Я справляюсь с этой болью каждый день. Встаю и борюсь, сама не зная за что. Да, наверное, он бы хотел, чтобы я жила дальше, но… Это тяжело. Это невыносимо. Это кропотливый труд. Ты будто лишаешься способности ходить и приходится учиться заново. Но миру плевать на твоё горе, потому что это только твоё горе. Жизнь не останавливается, хотя кажется, что это не так. Будет тяжело, но я рядом. Я тебя не оставлю. — Ты самый сильный человек, которого я знаю, Жень, — Алина сползает к ней в объятья, укрываясь от не прекращающего шторма, силясь найти тихую гавань, чтобы обрести покой, и находит её на ощупь, по наитию, потому что одно разбитое сердце неизбежно тянется к другому.×××
Осень щипает за все плохо утеплённые места, поэтому, когда Алина бежит по парку, решив восстанавливать силы, она то и дело потирает руки, красные, шершавые, скованные. Карманы на тёплой жилетке, узкие и оттого неудобные, не спасают, но музыка, звучащая в ушах, смещает фокус на себя. Её взашей выгнали из департамента, сказали, что никаких новых зацепок нет, а в остальном полицейский, который вёл дело, не считался с ней. Алина сорвалась. Благо, не ударила, иначе бы сама пострадала и оказалась за решёткой. Но запястья ещё болели от того, как сильно её схватил за руки стажёр, чтобы отвести в сторону. Пробежка должна была стать выходом. Спасением. Передышкой. Река в центральном парке кажется чёрной и грязной, но утки ещё плавают у кромки каменного берега и иногда здесь можно застать влюблённых или родителей с детьми, кормящими птиц. Пожухлые листья и лепестки лежат у стволов разномастных деревьев — вишен, магнолий, тополей и ив — или опадают, подхватываемые слабым ветром. В воздухе — холодная влажность, и при каждом выдохе повисает пар. Спина и шея взмокают, икры болят и ноют от резкой, динамичной работы. Но Алина думает о своём — о том, что делать дальше, как жить дальше. Как жить без Мала. Расследование заходит в тупик, всех любопытных пичкают официальной версией — несчастный случай на операции. Встретимся на лугу. Вот, что он пытался сказать, захлёбываясь кровью. Это она поняла уже позднее, когда качалась в объятьях истерики, но слова отпечатываются на внутренней стороне век, тревожа и без того растерзанную душу. Луг у Керамзина был их любимым тайным местом в детстве. Там они прятались от Аны Куи, разозлившийся из-за их выходки на кухне или где-то ещё и клятвенно обещавшей, что непременно всыпет им по первое число. Встретимся на лугу. Дело хотят закрыть. Виновного не ищут. И пока пепел Мала лежит в кремационной урне, его убийца живёт где-то на Блуждающем острове, попивает коктейли и спокойно ходит по земле с кровью на руках. Она не может ясно мыслить, хотя старается сохранять самообладание в присутствии Жени, ведь дала обещание, что справится. Но с принятием приходят вопросы, разрывающие голову мигренью второй день подряд. Боли несильные, но резкие, внезапные и сбивающие с ног. Хочется верить, что утренний марафон освободит её от пут мучений, убаюкает боль и даст свободно подышать хотя бы пару минут. Прикрыв глаза на долю секунды, Алина ускоряется, словно пытается убежать от самой себя, но движение не длится долго. Резкие удар об что-то выбивает из неё воздух. Она непременно упала бы на землю, если бы не чьи-то руки, инстинктивно схватившие за талию, и не её собственные, намертво вцепившиеся в мужские плечи. Неподалёку бьётся о каменный порог чёрная вода, ждущая повторной осечки, чтобы принять их в объятья. Видимо, закрыв глаза, Алина, дезориентировавшись, взяла правее и едва не упала в воду, успешно толкнув ещё и ничего не подозревающего человека. Открыв глаза, Алина выхватывает детали мужского лица сегментарно, — тёмную щетину, губы, нос и чёрные глаза. Тяжёлое дыхание смешивается с чужим, отчего-то спокойным и сбалансированным. Тепло мужского тела касается её пальцев, когда те, вжавшиеся в воротник жилетки до побелевших костяшек, нервно соскальзывают по кромке и задевают открытое горло. Он вздрагивает и что-то говорит. Слов нет, Алина только видит, как его рот двигается, обнажая зубы. И как мурашки простреливают позвоночник от холода, слетевшего с её рук, крайне свободолюбивых. Это почему-то забавляет. Мысли смешиваются. Она всё не может понять, почему не слышит его голоса. Ответ находится сам в виде длинных пальцев, с явно проступающими суставами, которые выдергивают наушник из её левого уха. — Ой, — выдыхает Старкова, на которую разом сваливаются все ощущения — ветер, обдувающий щёки, жар, заливающий шею из-за оплошности, ватные ноги, еле стоящие на твёрдом асфальте, и вес мужских рук, приятной тяжестью лежащих на её талии. — Ой, — передразнивает он, сбитый с толку. Алина скидывает его руки и превращается в оголенный нерв. К его счастью, мужчина быстро возвращает себе самообладание. Единственное, что выдаёт в нём потрясение от внезапного столкновения, это прядь чёрных, как смоль, волос, выбившаяся из общей массы. Глаза сверкают узнаванием. — Девушка из музея, ратующая за историческую достоверность. Точно. Вот, где они виделись. Посещение выставки на фоне последующих событий совсем забылось. — И вам доброго утра. Извините. — Ничего страшного, думаю, иногда на моём лбу написано, что я хочу постоять в объятьях красивой девушки посреди парка. Алина мнётся. Он назвал её красивой. Её, с выбившимися из хвоста волосами, раскрасневшуюся, нервную и неспавшую вторые сутки. Причины бессонницы омрачают её и она спешит уйти. Но Александр не позволяет ей это сделать, мягко ухватив за запястье. Он расплывается в странной, непонятной улыбке. — Почему вы так упрямо очерчиваете границы? — Чтобы всякие беспардонные грубияны вроде вас не нарушали мою зону комфорта, — злится она. — Это вы врезались в меня со всей скорости. По вашей вине мы чуть не упали в воду. — Что ж, в следующий раз постараюсь врезаться посильнее, чтобы вы непременно там оказались. Может, ледяная вода остудит ваш неуместный пыл. — Неуместный? — Определённо. Что ещё вам от меня надо? — Вы наушник мне оставите или заберёте? Алина тушуется, но протягивает руку, ладонью вверх, упрямо вздернув подбородок. Александр расстегивает карманы синей жилетки и достаёт оттуда свои перчатки, а потом кладёт их вместе с гарнитурой на её протянутую ладонь. — Перчатки ни к чему. — Я так не считаю. Ваши холодные руки говорят об обратном. Алина вдевает наушник в ухо и демонстративно впечатывает ладонь с перчатками ему в грудь. Раскатистый смех толкает переливом звуком, музыка всё не начинает играть. — Что смешного? — Никогда не встречал таких упрямиц. Он приближается одним уверенным шагом, в сотый раз сминая воздух Алины, словно тот бумажный. Александр на миг замирает, глядя ей в глаза насмешливо и прямо, но задето. Вероятно, привык, что никто ему не отказывает. — Дайте мне вашу руку. Она не реагирует. Тогда он сам скользит пальцами по её запястью. Прикосновение холодное, но мягкое, деликатное, а затем перчатка беспроблемно стискивает руку. Мягкая, ворсистая подкладка. Вторую перчатку он вкладывает ей в ладонь, всё не отнимая взгляда. — Так-то лучше. До свидания… — Алина. — Как Санкта? — Просто Алина. — Александр. До свидания, просто-Алина. Она ещё долго смотрит вслед; за тем, как удаляется его спина, как гостеприимно обволакивает сизый утренний туман и думает, что, в конце концов, на неё нашло?×××
Она возвращается к рисованию, осознав, что стул, с отрегулированной высотой, свежий холст, яркая, обставленная ею ещё на первом курсе студия (с натяжкой, конечно, — это всего лишь творческий кусочек у окна, под солнцем) и мягкий свет, заливающий пространство, — абсолютно точно её стихия. Её царство. Здесь всё подчиняется ей: то, как ложатся мазки, как двигается кисть, как смешиваются краски на палитре, как воздух наполняется маслянистыми оттенками, как постепенно выстраивается сюжет, как размеренно стучит сердце, вторя творческим порывам. Взглянув на время, беспощадно движущееся к семи вечера, Алина спрыгивает со стула и начинает собираться. Нужно заскочить в ателье к Жене, занести ужин и составить компанию. Сафина планировала провести всю ночь за работой, поэтому лишь благодарно улыбнулась Алине, выступившей с инициативой, что поужинают они вместе. Ветром скользя по коридорам, Алина натыкается на вещи Мальена. Они всё также стоят на своих местах нетронутые. Сердце тоскливо ноет и щиплет глаза. При мысли, что справедливость не восторжествовала, рот наполняется горьким привкусом. С этим нужно что-то делать. И у неё есть кое-какие идеи на этот счёт, только бы с Женей посоветоваться. Влетает она в ателье, с двумя стаканчиками ещё горячего кофе и пакетом уличной еды, купленной в лавке на углу. Ателье Сафиной располагается в благоухающем цветами районе, но под веяниями октября цветы вянут, и район становится похож на терновую аллею, с гуляющим звонким ветром, однако это не отпугивает ни клиентов, ни бездомных псов. При взгляде на последних Алина сдается и подкармливает их едва ли не с рук, заглядывая в грустные глаза и нежно поглаживая между ушей. — Жень, Терри съел мою котлету и половину твоего хот-дога. Я отдам тебе свой! Скинув шапку и шарф и поставив еду на стол, Алина озирается по сторонам, выискивая рыжую макушку. Звенящая тишина, а в главном зале никого нет, только брошенные куски различных материалов, булавки и мягкий портняжный манекен. Зато свет горит в дальних коридорах и поэтому она направляется туда, зная, что Женя определенно её слышит. — А ещё я встретила того нарцисса из музея, помнишь, который… — Евгения в примерочной. Добрый вечер, просто-Алина, нарцисс из музея к вашим услугам, — усмехается Александр, сидящий на краю стола, как ни в чём не бывало. Старковой овладевает острое желание провалиться под землю. Он сидит небрежно, на краю стола, вальяжно закинув одну ногу на поверхность, а другой упираясь в пол, в чёрном костюме в тонкую серую линию, и крутит в руках моток ниток. Однако даже стол в его присутствие кажется троном. — Добрый вечер, — фыркает она. Женя выходит из примерочной, отгороженной от основного пространства плотной тёмной шторкой, вместе с темноволосой девушкой. Их плечи соприкасаются, но это никого абсолютно не волнует. У Жени странно горят глаза и розовеют щёки. — … если что, можно будет чуть-чуть подшить. Проблем не возникнет. — Я и не сомневаюсь в вас, Евгения. Девушки отвлекаются друг от друга, одновременно меняясь в лице. Женя запоздало благодарно улыбается. — Алина! Ты уже пришла. Познакомься… — начинает было подруга. — Улла Морозова. Девушка подходит ближе и Алина понимает, как ошибалась. Цвет волос у неё не чёрный, а тёмно-каштановый, но улыбка и правда поборолась бы со светом софитов. Она приветливо пожимает руку, затянутую в перчатку, нисколько не удивленная, и кивает. Пахнет она морской водой и кокосовым молоком. — Приятно познакомиться. Алина Старкова. — А этот нелюдимец — мой брат Александр, — указывает рукой на Морозова девушка. Брат. А они-то надумали… — Поверь, Улла, нет нужды в лишних представлениях. Мы с мисс Старковой в некотором смысле были достаточно близки, чтобы моя безучастность не покоробила её. Алина награждает его, бесцеремонного, бесстыдного, непроницаемого, уничтожающим взглядом. Туманность и нарочная двусмысленность чужих слов заставляют задыхаться от негодования и смущения. И, неясно, чего больше. Улла хмурится, но быстро переключается на обсуждение каких-то тонкостей по поводу заказанного платья с Женей, не заостряя внимания, то ли привыкшая к подобной манере общения брата, то ли не желая смущать её ещё больше. Девушки уходят, продолжая разговор. Александр поднимается на ноги и направляется следом, но прежде чем уйти останавливается, взглянув на её руки, и говорит: — Рад, что вы больше не мёрзнете. Ничто не выводит её из себя так сильно, как реакции организма в присутствии Александра — шею снова лижет теплая волна стыда. Сняв чёртовы перчатки, она задаётся вопросом, как проморгала тот момент, когда посчитала, что это её вещи.×××
— Выкладывай, — требовательно просит Сафина, лукаво улыбаясь и жуя, корпусом поддаваясь вперёд, вся обращаясь в слух и внимание. — Что у тебя там с этим Морозовым? Алина, не донеся ролл до рта, возмущённо сдвигает брови, мол, что ты такое вообще трепешь. — Хорошо, не хочешь так, зайдём с другой стороны, откуда у тебя эти мужские перчатки? — Женя кивает на чёрную дорогую кожу, лежащую поверх пальто. — Ты же ничего такого не носишь, м? Алина закатывает глаза. Эти деликатные словесные тараны рано или поздно пробьют крепость невозмутимости, поэтому она сдаётся, всем видом показывая, как ей неприятна тема разговора. — Мы встретились в парке. Точнее, я в него влетела, а он… поддержал. Всё. Перчатки — это навязанная им инвестиция в здоровье моей кожи. Радуйся, ты же советовала мне их купить, чтобы не тратиться на увлажняющие кремы. Женя закусывает губу, улыбнувшись. Это плохой знак. — Любишь производить на людей сногсшибательное впечатление? Алина шутливо кидает в неё скомканный бумажный пакет, а потом становится серьёзнее, утратив всякий намёк на веселье. — Жень, есть разговор. Он касается Мала, то есть расследования. Они ничего не делают, даже не стараются, и… понимаешь, я хочу, чтобы убийца, а я знаю, что он есть, настоящий, а не тот липовый, — Алина до боли стискивает пальцы, ещё чуть-чуть и затрещат кости, — страдал. Я хочу, чтобы его нашли, чтобы он получил заслуженное наказание. Мысль о том, что он всё ещё на свободе, а полиция не предпринимает никаких активных действий, убивает меня. Я не могу спать. — Алина, что ты задумала? — обеспокенно задаёт вопрос Сафина. — Это не опасно. — Что это за ответ такой? Алина, — теперь с нажимом требует, вглядываясь в её глаза. — Расскажу чуть позднее. Я буду в порядке. Обещаю.×××
Выйдя из ателье, а прежде клятвенно заверив подругу, что ничего плохого (всё плохое уже случилось) с ней не произойдёт, Алина вытаскивает из внутреннего кармана визитку, набирает номер и, встав под фонарём, вглядывается во тьму реки под мостом, мысленно считая гудки. Холод щупает её, как пьяный ухажер, отрывисто и больно. Волосы спутываются и щекочут щеки. В голове ещё нет полноценного плана (надёжным она бы его в жизни не назвала), но намерение отомстить убийце Мала крепнет день ото дня. Любой ценой. Не для своего спокойного сна, а в дань памяти об Оретцеве. Он всегда ручался за неё, защищал, ввязывался в драки… догадка, страшная, тёмная, простреливает сознание. Всё тело напрягается. Что если в этом как-то замешаны Крайты? Алина перешла им дорогу, по вине Мала они загремели в тюрьму, это вполне могло стать ответным актом мести. Сосёт под ложечкой и воздух застревает по пути к лёгким. Если это они, Алина никогда не простит себе своей несдержанности в тот день. Гудки всё идут и идут, натягивая нервы до предела. А когда она уже теряет надежду на ответ и хочет скинуть, наконец, раздаётся заспанный голос Толи. — Прости, что разбудила. Это Алина. Можем встретиться?