Bark on Bark, Petal Strands

После того, как крики об убийстве стихают, с очень разнообразной реакцией и явным смущением Чана, торжество проходит настолько гладко, насколько Минхо может себе представить. Они едят и разговаривают, а Минхо присматривает за омегами, пока Чан не берет Феликса и Хёнджина на встречу с новыми ассистентами. Он умирает в игре кошачье кафе, но ни Джисон, ни Сынмин не винят его в этом, и они несколько раз ободряюще похлопывают его, как новичка. Чанбин и Чонин по большей части держатся обособленно друг от друга и обмениваются запахами, когда Чон становится слишком подавленным, и также делают для Джисона, когда он начинает становиться слишком тихим. Никто не подходит к столу, чтобы побеспокоить их, особенно когда Чонин сидит на коленях у Чанбина и вдыхает его, чтобы заглушить резкие запахи нового места. Чан немного общается с Хёнджином и Феликсом, и несколько человек машут Чанбину, но, кажется, люди знают, что им лучше бы подойти поближе. Они ненадолго зависают и смотрят, особенно на Минхо, но не приближаются. Минхо загружает игру про кошек на свой телефон и начинает с первого уровня, открывая собственную пекарню. Еда хороша, на самом деле хороша, и все они, как обычно, делят разные тарелки. Минхо обнаруживает, что даже не возражает против этого — ему нравится, как Феликс хихикает, когда он пытается его покормить, хотя в этом нет ничего смешного, нравится, как Чонин взволнованно машет ему перед лицом куском краба, стараясь не испачкать, не не хватает того, как Чан наблюдает за ними краем глаза. Десерт идет немного медленнее, потому что младшие товарищи по стае, похоже, не могут определиться, Минхо соглашается на мороженое, потому что оно вкусное и легкое. Кейтеринговая компания, может быть, и не их любимая (так говорит Хёнджин), но их мороженое довольно неплохое. Хотя облажаться с мороженным сложно. Обратный путь в основном спокойный, темнота успокаивает машину, все устали от вечера. Однако, устали по-разному, Минхо отмахивается от своей слабой социальной батареи, чтобы увидеть различные способы самовыражения его товарищей по стае. Он садится рядом с Чаном, присматривая за остальными, пока тот везет их домой, обе его руки на руле. Сынмин уютно устроился на заднем сиденье между Хёнджином и Феликсом, и все трое дремают. Сынмин прислоняется к плечу Феликса, а голова Феликса упирается в подголовник, и он время от времени открывает глаза, если они натыкаются на небольшую неровность на дороге или проверяют, как они едут домой. Хёнджин дремает, наклонив голову вперед, прижав подбородок к груди, одна рука обняла Сынмина. Это мило. Джисон и Чанбин сжимают Чонина, который тихонько играет в телефоне. Глаза Джисона время от времени закрываются, но он еще не засыпает. Чанбин бесцельно листает свой телефон, надев наушники, и время от времени тянется, чтобы погладить бедро Чонина. Что Минхо считает милым или успокаивающим, пока это было так, потому что потом Чонин стряхивает его, запах усиливается. Чанбин снова тянется к нему, явно сбитый с толку и думая, что ему нужно утешение. Чонин рычит на него, и вся машина сразу оживает. — Чонин! — Чан быстро реагирует, переводя взгляд с дороги вперед на зеркало заднего вида. Уже поздно, и сейчас на дороге не так много людей, но Чан все равно притормаживает. Чанбин слишком потрясен, чтобы реагировать, телефон все еще открыт, он смотрит вперед, рука зависла в воздухе. — Я не хочу, чтобы меня трогали прямо сейчас! — Чонин выдыхает усталое объяснение, и теперь, когда Чан видит, что очевидной угрозы нет, он, кажется, расслабляется. Остальные тоже успокаиваются, но все глаза открыты, они явно удивлены. Минхо задается вопросом, слышали ли они когда-нибудь раньше рычание Чонина. — Тогда используй слова! Не рычи на нас! Вся машина наполнена напряжением, когда Чонин, явно подавленный, топает ногой по полу машины и скулит. Это невероятно по-детски, но Чонин явно не в состоянии спокойно объясниться. Минхо не знает, как реагировать, потому что он никогда не видел Чонина таким. — Словами, Чонин. — Чан снова напоминает ему. — Не веди себя, как сопляк. — Я не сопляк! — Ты ведешь себя так, — тихо шепчет Хёнджин. Чонин недовольно вздыхает, но не может ничего сказать в ответ. — Инни, — комментирует Джисон. — Джисон, тише. Хёнджин, тебя никто не спрашивал. Чонин, заткнись, если не хочешь ко мне на колени? — осторожно спрашивает Чан, и они вдвоем замолкают. Минхо чуть не задыхается, его рот почти открывается от угрозы. Он подозревает, что что-то не так, потому что запах Чонина становится горьким, и он опускает окно всего в дюйме от горящего сладкого ямса. Сахар слишком долго оставался на плите. — Хён, я не хочу. — Кто хочет? — Раздается безмолвный смешок Феликса, Феликс, и Хёнджин фыркают, но Чонин явно осознает, что он ходит по тонкому льду, поэтому он ничего не говорит. Как они могут над этим шутить? — Феликс, тише, — снова предупреждает Чан, на этот раз спокойно, троица на заднем сиденье снова закрывает глаза, а Чонин скрещивает руки на груди, глаза наполняются слезами. Минхо дважды подумает, прежде чем положить руку на руку Чана, чтобы успокоить его. Он не может так рано ввязываться в спор с главным альфой, ничем хорошим это для него не кончится. Но теперь что-то пробирается из его горла в желудок, и он не может справиться с чувством, которое он испытывает, со страхом, который он испытывает сейчас за маленького Чонина, щенка стаи, в одиночку справиться ли он с такой угрозой. Минхо чувствует, как медленно дышит, все глубже и глубже, вынюхивая источник успокаивающего запаха невинности и комфорта, когда он понимает, что это запах Чанбина, его разум полностью сбит с толку пугающим альфой, который пахнет сахарной ватой. Чонин, кажется, тоже расслабился, откинувшись на спинку сиденья, сжимая в руке телефон. Минхо в ужасе. Как у альфы может быть такой сладкий, успокаивающий аромат? Это похоже на шутку. Теперь он так сильно контрастирует с исчезающим запахом Чонина. Минхо осознает тот факт, что Чонин сейчас не может полностью контролировать свой запах, и он ничего не говорит, потому что не знает, что сказать. Он просто сидит там, размышляя, шутка это или обещание. Минхо не ожидал, что Чан окажется таким альфой, который поднимает руку на своих омег, но, очевидно, так оно и есть, и внезапно он чувствует себя в ловушке, потому что дюйма воздуха, выходящего из окна, явно недостаточно. Минхо сидит там, застывший, не в силах пошевелиться, и смотрит вперед, медленно моргая, когда мимо них пролетают огни города. Добраться до дома для него почти невозможно, но они попросили его остаться на ночь, так что теперь он не может уйти. Он изображает свою пластиковую улыбку, когда они вылезают из машины и через парковку к лифту, Минхо подсознательно встает между Чаном и Чонином, стоящим в дальнем углу лифта. Они говорят о душевых, Феликс поощряет его пользоваться их ванной, потому что насадка для душа все еще не работает в личной ванной Минхо, и он чувствует, как ком в горле образуется при мысли о том, что теперь ему придется переехать к ним. . Сейчас он не уверен, хочет ли он. Джисон и Хёнджин бегут в душ, в то время как Чанбин идет переодеваться, а Сынмин прибирается на кухне с Феликсом, обмениваясь глотками воды на кухне. Минхо стоит и смотрит, его внутренности кричат на него, когда Чонин подходит к Чану и Чанбину, чтобы поговорить, пальцы врезаются в пуговицы на его рубашке. Он хочет что-то сделать, но не может и не понимает что именно. Феликс велит ему принять душ, и он раздевается, возвращая одолженный наряд, и смотрит на себя в зеркало. Ванная такая милая — большая каменная душевая с настоящим камнем — он трется о него ногами, он похож на пемзу, насадка для душа с эффектом дождя и дополнительная струя в стене возле его ног. На встроенной мраморной скамье лежат различные несочетаемые продукты, и он использует то, что выглядит дешевле, потому что Феликс не указал, какие из них принадлежат ему. Он начинает смывать отвращение с кожи, соскребая вечер под мыльной пеной и шампунем, который пахнет ими, и теперь он дышит глубже. Он чувствует себя таким. . . вне этого. Как будто он сбит с толку, будто он был в прошлом, и он не может справиться с этим. Он не хочет больше подвергать сомнению чьи-либо действия или слова, в его жизни нет для этого места. Он закончил попытки внушить эти объяснения людям. И чем дольше он остается там, тем больше он чувствует гнев, вкус горькой обиды, подступающей к его горлу, из-за его собственного альфа-экс-альфа-злости, всегда гнездившегося в его костях, неспособного вырваться с корнем и уйти. Он таскает его повсюду, как бремя, его тело тяжелое, пропитанное кровью, он тащит его за собой, как мир, который он несет на крепких плечах, на которые указал Чанбин. На мгновение он думает о нем, своем альфе, думает о сладких тропических фруктах, их кислый вкус обжигает рот, разъедает уголки губ, покалывает язык, и внезапно он теряет дар речи. Чан не он. И как он теперь может уйти? Работа есть работа, что бы он о ней ни думал. А где жить? Как он может отказаться от этого сейчас? Он уже подписал документы на отказ от аренды. Что он может сделать? Найти другое место, чтобы остаться на время? Это означает отказ от своей работы — своей карьеры? У него даже нет сил думать о том, что делать сейчас, и его поражает, насколько он сейчас одинок, потому что ему не у кого спросить. И, конечно же, он не может спросить никого из стаи Чана, потому что все они были там и вели себя так, как будто это было совершенно нормально. И большинство своих друзей он потерял на пути к достижению своих целей, смело ставя себя на первое место. Что ему делать? Каких бы разговоров они ни вели, должно быть, это было недостаточно, потому что Чан явно сдержал свое обещание. Когда Минхо выходит из душа, он и Чонин находятся в гостиной одни. Чонин уже в своей пижаме, лежит на коленях альфы, его ноги зажаты между ног Чана, и хотя Минхо понимает, почему — извивающийся и проворный омега с брыкающимися ногами — он не очень уверен, как он относится к Чану, явно сильному и мускулистому. Альфе, сдерживающего Чонина вот так. Минхо смотрит, потому что знает, что ему можно, и потому, что должен. В конце концов, это его работа — следить за дисциплиной в доме, как сказал Чан, помогать в случае необходимости. Но Минхо только предположил, что Чан имел в виду это метафорически. Телесные наказания — это не то, во что он верит, и он честно связывает любую форму ударов с жестоким обращением. Но Чан, кажется, в порядке и без его помощи, явно проделывая это много раз раньше, и он задается вопросом, почему Чан — изобилие позитивного Чана — выбрал телесные наказания в качестве формы дисциплины для своего омеги. Или омег. Или всей стаи. Его равенство, похоже, так и работает, но теперь он задается вопросом, где проходит черта. Чонин не кричит громко, но его всхлипы слышны до того места, где стоит Минхо, каким бы тихим он ни был. Чан шлепает не слишком сильно, только поверх пижамных штанов Чонина. Минхо наблюдает, как он закидывает руку на себя, и моргает, чувствуя себя неловко, но Чан не хватает его за запястье и не сдерживает руки, а просто нежно сжимает его, шепча что-то нежное, чего он не может разобрать. Даже в такие моменты он склонен быть милым, и какая должна быть смесь эмоций, чтобы его шлепали и нежно обращались с ним на протяжении всего времени. Он не будет винить Чонина за головокружение. Минхо подходит немного ближе, и Чан поднимает на него взгляд, но быстро снова сосредотачивается на своем омеге. Минхо позволяет своему запаху распространяться, надеясь создать успокаивающую атмосферу, но Чонин явно расстроен этим, потому что скулит. Минхо не может сдержать хмурый взгляд. Чонин тоже его ребенок, он его слабое место, но сейчас он даже не уверен, что это для него значит. Но не важно что он думает. Ему не платят, чтобы он думал. Он не является частью этой стаи. Он здесь, чтобы принимать меры. Минхо поворачивает голову, когда Джисон спускается, ничего не подозревая. Он сразу же видит картину перед собой и делает удивленное лицо, быстро взбегая вверх по лестнице, прежде чем двое других заметят его. Умный ход. — Хён. — Минхо думает, что в этот момент мозг Чонина явно перегружен, и он не может нормально общаться после такого. Он усталый, капризный, расстроенный и явно гормонально нестабилен, судя по его густеющему запаху. Минхо больше не может прикусывать язык, раздумывая, стоит ли ему что-то сказать или позвать остальных, но он даже не вставил и слова, как Чан притянул Чонина к себе на руки, а Чонин нырнул в пахучую железу Чана. — Инни… Инни, эй, эй, — Чан пытается убедить его от этих мыслей, имея наглость хихикать, как будто он только что не поднимал руку на Чонина, с улыбкой глядя на Минхо. Тот же старый смущенный Чан, и теперь Минхо задается вопросом, насколько это игра. — Я сожалею об этом- Чонин — молодой омега, нуждающийся в утешении, поэтому, конечно, он попытается быть как можно ближе к своему альфе, как можно ближе к его запаху. Блокаторы запахов уже сошли на нет, и Чан пахнет слишком громко, чтобы Минхо мог с этим справиться. Он стоит там со слезами на глазах, слишком подавленный, чтобы говорить, но Чан почти ничего не замечает, слишком сосредоточенный на том, чтобы успокоить своего омегу. — Хороший мальчик, Инни. Хороший мальчик. Мой милый маленький щенок. — Теперь он хвалит его, Минхо тошнит от этого, он сбит с толку, ошеломлен этим. — Ты готов ко сну? Хм? Хочешь пожелать спокойной ночи своему хёну? — Чан медленно шепчет, пытаясь заставить Чонина пожелать ему спокойной ночи, и сердце Минхо угрожает сжаться — это первый раз, когда Чан обращается к нему не как к Минхо-ши, и он ненавидит, как близко он подобрался только для того, чтобы однажды его подвели. Снова. Альфы. Он не может их изменить. Как бы он этого ни хотел. — Да ладно, детка, — упрекает Чан, и Чонин издает что-то вроде небольшого пыхтения, потираясь щекой о шею Чана. Он явно погрузился в гораздо более глубокое состояние, и Минхо задается вопросом, не подтолкнула ли его туда «дисциплина» Чана. — Куда я зашел? Чанбин беззаботно входит в комнату, только что приняв душ, в пижаме и указывает на Минхо, Чана и Чонина, зарывающегося в одежду Чана, и тот машет ему рукой, словно пользуясь случаем. — Мы только что закончили, — сообщает ему Чан, как будто это повседневное явление, и боже мой Минхо надеется, что это не так. — Время спать. — О да? — тон Чанбина стал светлее и приятнее для слуха. — Ты можешь взять Инни- … о, боже, — Чонин кусает его за плечо, и Чан спокойно и осторожно меняет угол, где рот встречается с кожей. Как будто раньше он не мог спокойно и осторожно поговорить с Чонином? Чонин покусывает его пахучую железу, и глаза Чана молят Чанбина о помощи. Может быть, это потому, что он самый молодой, и их динамика отличалась от других, но Минхо может только догадываться, соломинка слишком коротка, чтобы он мог ухватиться за нее, он отчаянно нуждался в ответах. В таком отчаянии, что даже мог кричать. Что здесь происходит? — Хорошо, намек понят Тебе пора спать, щенок, — Чанбин подбегает, чтобы оторвать Чонина от Чана, Минхо наблюдает, как Чанбин поднимает его, его глаза почти остекленели, мирно моргая, когда он усаживается на другого альфу. Чонин застенчиво улыбается Минхо, когда его несут наверх, и Минхо фальшиво улыбается, махая в ответ. — Остальные уже спят? — Ликси и Джинни да, Сони ждет тебя наверху, — певучим голосом бормочет Чанбин, когда Чонин начинает кусать его за шею. Это невинные, игривые укусы, Чонин начинает сонно посасывать кожу. — Давай, пора спать. Чонин мурлычет, запах Чанбина усиливается, в воздухе густо витает сладкий аромат конфет. — Я сейчас встану и схвачу его! — кричит ему вслед Чан, вставая с дивана. — Мне действительно просто нужен чай. Ты хочешь что-нибудь? Он проходит мимо Минхо, как будто это ленивый воскресный день, и Минхо следует за ним прямо на кухню, где он наполовину наполняет чайник в раковине, фильтр для воды включен, и вода медленно стекает. Какая метафора терпения. — Ты ничего не скажешь? — Сказать что?.. Чан какое-то время смотрит на него, сдвинув брови в замешательстве. — Прости, ты что-то сказал? У тебя такой тихий голос, я, должно быть, не понял- — Отшлепать своего омегу? Действительно? Я знаю, что вы «старомодны», но сейчас 2021 год. — Минхо резко выплюнул, не в силах сдержаться. Чан медленно выключает кран, рассматривая его с головы до ног. — Что ты. что? — Чонин был явно ошеломлен и расстроен, а ты применил к нему физическое наказание? Это только сделает так, что он не будет нормально общаться в будущем. — Минхо сжимает кулаки по бокам, не в силах сдержаться. Сейчас он едва сохраняет спокойствие, и взрослый в нем понимает, что ему нужно выговориться, чтобы Чан понял, что он делает неправильно… — Минхо, ты… ты думал, что это было без согласия? — спрашивает Чан дрожащим голосом, и гнев Минхо сходит на нет. — Что? — Я говорил тебе об этом — мы говорили об этом — в кафе и в переписке- — О чем ты говоришь? — Минхо хочет спросить Чана, не обманывает ли он его, хочет спросить, хватит ли у него яиц, чтобы попытаться, хочет спросить его, о чем, черт возьми, он говорит, потому что у него десятки писем от Бан Чана, и он их все прочитал. — Я говорил тебе об Инни в кафе. В электронных письмах. — Ты не сказал мне, что это твой… предпочтительный метод дисциплины. — Минхо защищается. Чан тихо ставит чайник на плиту, слишком тихо и в звуке, и в языке тела. — Да, в электронных письмах, которые я написал вам в ответ. Я просто предположил, что вы прочитали их все и не оставили никаких комментариев. Проверьте свой телефон, я переслал двое из них, чтобы добавить дополнительные комментарии. — говорит Чан, стоя перед ним, хмурясь. Минхо достает свой телефон, который автоматически подключается к Wi-Fi, и открывает приложение электронной почты. Он просматривает файл, указанный как «BC», десятки и десятки электронных писем на разные темы… —Помедленнее. Там. — Чан указывает на экран, на электронные письма Re: Cafe и Re: Re: Cafe, и сердце Минхо почти останавливается. Он чертовски уволен. — Я… мне жаль, что я думал, что получил их, я просто предположил- — Ты их не открывал? — Я… думал, ты случайно послал их дважды. — Так ты их даже не открывал? — спрашивает Чан, глядя на экран. — Я не собирался раскрывать это на публике или говорить о наших обоюдных предпочтениях в методах охлаждения и дисциплины — это то, чего хочет Чонин, это то, о чем он просил меня, и это то, что я даю ему, когда ему хочется слетать. с ручки. Я отправил это в электронном письме. Наряду с аллергиями Хёнджина и Феликса, списком стим-игрушек Феликса и техниками тайм-аута Джисона и Хёнджина. Я не помечал их, потому что это были последующие электронные письма, а не то, что я хочу публично обсуждать. Прости, это была моя ошибка. Я просто предположил, что ты читаешь все мои электронные письма. Я должен был связаться с вами конкретно по этой части, но когда я спросил, все ли вы получили, и вы сказали «да», я просто не счел нужным быть таким конкретным. Я не собирался бросать тебя с головой в эту стаю или нашу динамику, но я предполагал, что ты проинформирован, поэтому, когда Чонин попросил меня сегодня вечером, я решил, что наказать его в гостиной — это нормально. Минхо такой. Так. бля. Уволен. Он пытается произнести слова так быстро, как только может, руки дрожат, когда он сжимает свой телефон. — Извини, что я не- — Я бы никогда не поднял руку ни на одного из своих омег. — Они оба притворяются, что не слышат дрожь в голосе Чана, притворяются, сосредотачиваются на ярости, печали, боли в его глазах. — Особенно на моего щенка. — Я… я знаю, извини, я просто… Чан оставляет наполненный чайник на плите и уходит из кухни. — Я думаю, что нам обоим нужно время. Мне нужно время. Доброй ночи, Минхо-щи. Утром поговорим, хорошо? Поговорить утром? Сразу после разговора, в котором Минхо обвинил своего босса в жестоком обращении с омегами? Это звучит просто восхитительно! — Я, извини. — Все в порядке, я не пытаюсь оставить тебя в тревоге. Я просто не готов к этому разговору, который у нас сейчас, и мне нужно время, чтобы остыть. — объясняет Чан, не оглядываясь на Минхо. Минхо хочется схватить его за рукав и умолять о работе, умолять не выгонять его, потому что на следующей неделе он должен переехать, а сейчас ему негде жить. Но он не может, потому что это ужасный поступок, поэтому он просто говорит первое, что приходит на ум. — Не… не все альфы такие добрые, как ты. — Он объясняет, даже не понимая, что, черт возьми, он имеет в виду, но он не может остановиться. — Не такой, как ты. Мне жаль. Я облажался. Чан поворачивается к нему и кивает, Минхо может быть достаточно обнадеживающим и наивным, чтобы принять его за понимающий кивок. — Спасибо. Мы оба. И мы можем поговорить об этом, но я полусонный, а Инни у меня наверху. Тебе пора спать. Прочитайте эти электронные письма утром. — Я сделаю это сейчас- — Чаааааанииииии хеееееен — раздается голос Джисона с вершины лестницы. — Я иду! — кричит Чан в ответ слишком радостным голосом, что не соответствует его мрачному поведению. Теперь Минхо понимает, что он не единственный, кто притворяется ради этой стаи. Чан выглядит обиженным, кажется обиженным, пахнет обиженно, но звучит он просто прекрасно. — Спокойной ночи, да? Увидимся утром. Мы поговорим тогда. Сейчас я нужен Инни. В твоей комнате должны быть дополнительные подушки и все, что Феликс туда засунул. — Хорошо, спасибо. — Ничего, если я пойду? — спрашивает Чан, все еще недостаточно эгоистичный, чтобы просто встать и оставить Минхо в покое. Но Минхо кивает и лжет, как змея, как змея, которой он себя чувствует. — Да. Минхо чувствует, что исчерпал все свои сожаления за одну ночь, поэтому просто смотрит, как Чан уходит, стоя там в гостиной, прежде чем слезы потекли по его лицу. Как он мог быть таким глупым? Думать, что он не сломается под давлением своей идеальной иллюзии, обманом заставив их думать, что он был кем-то, кем он явно не являлся? Он даже не смог прочитать все эти чертовы электронные письма. И теперь его карьера вот-вот закончится, прежде чем он сможет даже подняться на ноги, и ему, возможно, придется снова переезжать, он не может избавиться от этого гребаного запаха со своей кожи, и он просто хочет быть дома, а не здесь, его весь мир рушится за одну ночь. Он всегда был слишком горд и эгоистичен. Но у него больше нет дома, куда он мог бы вернуться. Может быть… его бывший был прав насчет него. Минхо поднимается наверх, чтобы поплакать, выключая свет на кухне и медленно поднимаясь по лестнице на случай, если что-нибудь или кто-нибудь выскочит на него. Но, как и предполагалось, вся стая Чана либо спит, либо засыпает. Он слышит, как Чанбин воркует над тем, кого он принимает за Чонина, слышит, как Феликс и Хёнджин вместе хихикают из спальни, и бредет по коридору в спальню, которая должна была принадлежать ему, прежде чем он все испортил. Симпатичная комната, даже хорошенькая. Стены светлого оттенка кремового пиона, кровать застелена толстыми белыми простынями и красивым пуховым одеялом, а посередине лежит чучело кенгуру. Ясно, что Феликс много трудился над комнатой. Она была маленькая, гораздо меньше комнаты омег, но чистая, аккуратная и уютная. Каркас кровати состоял из белых выдвижных ящиков внизу и полки сбоку с прикрепленной к ней лампой и боже, который был бы так хорош для ночного чтения. На случай, если ему нужно будет прочитать какие-нибудь электронные письма. Он падает на кровать, даже не откидывая одеяла, думая о том, чтоб схватить мягкую игрушку. Он этого не заслуживает и не хочет даже прикасаться к ней, ему слишком стыдно даже смотреть в глаза своим… омегам Чана или самому Чану утром. Он бы ушел прямо сейчас, но не может, дверь заперта, и он не знает кода, и он не может ни у кого спросить, иначе они узнают, что что-то не так, или Чан разозлится, потому что хочет поговорить с ним завтра, это будет считаться его уходом от них. Он сказал, что хочет поговорить. Скорее всего, его уволят. Минхо закрывает глаза и молится о чуде, засыпая с чучелом кенгуру, прижатым к его боку.