Самый дорогой человек

      Серёжа совершенно не в том состоянии, чтобы хоть что-то анализировать: может быть, появись этот человек в другой момент, Разумовский смог бы заметить больше деталей, зацепиться за что-то, что помогло бы понять, зачем они тут, но эти болезненные стоны мучающегося от боли Дениса не дают рассуждать здраво. Всё, что в данный момент знает Серёжа, — Титову нужны лекарства, и это единственное, что имеет значение здесь и сейчас.       Мужчина делает несколько широких шагов к клетке — тяжёлые берцы стучат по пыльному полу, оставляя за собой следы. Он высокий и широкий в плечах, но это, пожалуй, всё, что успевает оценить Разумовский. У человека на лице чёрная балаклава, и Серёжа слишком взволнован, чтобы заметить цвет глаз похитителя, хотя навряд ли это бы сильно им с Денисом помогло.       Мужчина ничего не говорит, но, к счастью, в следующую секунду на бетонный пол рядом с Разумовским приземляется таблетка, а следом и бутылка с водой.       Наверное, нужно бы что-то сказать, вызвать незнакомца на эмоции, добиться от него ответа. Возможно, Серёжа смог бы узнать хотя бы голос, но всё это теряется на фоне невыносимых страданий Титова. Разумовский никогда не мог смотреть на чужую боль — именно поэтому он первым делом бросается к Денису, поднимая его голову с холодного пола и пытаясь оторвать его худые руки от лохматых и окончательно запутавшихся волос. — Ну же, Денис, не сопротивляйся. Сейчас будет легче, я обещаю. Дай мне помочь тебе.       Титов толком не улавливает слов — только мягкую, но требовательную интонацию. Он знает этот голос, знает эти ледяные руки, бережно удерживающие его трясущиеся пальцы, Денис знает, что именно этот человек обязательно поможет, просто чувствует это и потому поддаётся, позволяя запихнуть себе в рот таблетку и устроить свою голову на чужих острых коленях. — Сейчас пройдёт. Немножко только потерпи, будет легче… — повторяет Серёжа снова и снова, на автомате поглаживая рыжеватые ближе к концам волосы Титова.       Денис корчится в болезненных судорогах, вздрагивая время от времени так сильно, что Серёже приходится держать его силой. Разумовский невольно вспоминает, как так же в своих руках держал его Олег, — как будто пытаясь забрать его боль себе. Серёжа не знает колыбельных — некому было ему их петь, — а потому тихо мурлычет одну из тех мелодий, что напевал ему Олег, когда он сильно болел и маялся в бессознательном мареве. Разумовский не помнит слов — только мелодию, он даже не отдаёт себе отчёт, кого пытается успокоить в первую очередь — себя или Дениса; тем не менее, спустя некоторое время Титов наконец расслабляется и дыхание его становится размеренным и спокойным.       Только в этот момент Серёжа осознаёт, что в своей темнице они снова совершенно одни. Он совсем не заметил, когда похититель покинул комнату и как долго пробыл тут.       Он не знает, сколько проходит времени, он почти уверен, что Денис уснул, пока в какой-то момент тот вдруг подаёт признаки жизни. — Что за песню ты пел?       Голос у Титова хриплый и совсем тихий, а голова его так и лежит у Разумовского на коленях. — Я не знаю. В детстве я часто болел, и один человек… — Серёжа замолкает на несколько секунд, потому что воспоминания об Олеге всё ещё болью отдаются в сердце. — Один важный для меня человек пел мне её, и это всегда помогало мне успокоиться и уснуть.       У Дениса была семья: мама, папа, брат — всё как положено, но, тем не менее, колыбельных ему никто не пел и в его жизни не было такого вот важного человека, способного унять его боль. Все всегда чего-то от него ждали и не готовы были отдавать что-то взамен, а уж тем более просто так ради него. — Спасибо… — шепчет Денис и наконец-то открывает глаза.       Ресницы у него слиплись от слез, и губы искусаны до крови, уже запёкшейся в ранках. Серёжа вдруг замечает, что за всей своей язвительностью и грубостью внутри Денис хрупкий и ранимый, так остро нуждающийся в простой человеческой поддержке. — За что? — Разумовский, кажется, и правда, не понимает. — Просто, — отвечает Денис.       Ему не хочется объяснять, что раньше он никогда не чувствовал обычного человеческого сопереживания в свой адрес, обычного человеческого сочувствия. Он привык быть один, особенно после того, как их с братом дороги окончательно разошлись. Петя всегда был слишком зависимым от отца, тогда как Денису хотелось свободы. Он даже взял мамину девичью фамилию, лишь бы доказать Хазину-старшему, что справится сам и что никто ему нафиг не нужен. Не знал, правда, что где-то рядом с независимостью тенью ходит бесконечное одиночество, хотя, если уж откровенно, в его семье каждый всю жизнь был по-своему одинок. — Зачем ты поехал на эту конференцию, если собирался лететь в Германию? — вдруг спрашивает Серёжа.       Денис улыбается самым краешком губ, смотря на Разумовского снизу вверх. — Ну, ты ведь обвинил меня в сливе данных, ещё и продажной шкурой обозвал.       Разумовский на это тоже улыбается и смешно закатывает глаза. Это странно — вот так вот говорить о всяком, когда оба даже наверняка не знают, что с ними будет в следующую минуту, но, наверное, безгранично нужно, чтобы всё ещё верить в то, что не всё потеряно, пока они живы. — Да уж, прям в моём стиле, — фыркает он. — Но ты ведь сам знаешь, что я этого не говорил.       Денис, конечно же, не идиот и с самого начала понял, что статейка эта — пиздёж чистой воды. — А ты-то почему согласился?       Разумовский тяжело вздыхает и быстро пробегается самым кончиком языка по пересохшим губам. Хочется пить, но двигаться лень. — Не знаю. Наверное, хотел как-то опровергнуть ту дрянь, что они написали.       И кто из них двоих, выходит, больший идиот? Ни один здравомыслящий человек не поверил бы в правдивость этого мерзкого вброса — так перед кем этот дурак собирался оправдываться? — У меня была пара дней до вылета. Я ведь на самом деле в успешность лечения не верю — чудес не бывает, так что знал, что, скорее всего, уже не вернусь, и хотел вот на тебя вживую посмотреть, — признаётся Титов.       Ему от самого себя смешно. Разумовский тоже не сдерживает смешка, сорвавшегося с губ. — Посмотреть на меня? Не лучшая мотивация. — Нас часто сравнивают, и обычно это сравнение так-то не в мою пользу. Хотел убедиться, правда ли ты такой.       Серёжа глазищами своими смотрит так проникновенно, что под таким взглядом можно и в грехах покаяться, и пин-код банковской карты выложить, если попросит. — Какой? — спрашивает тот, будто сам не знает. — Идеальный, — сразу же отвечает Денис.       Серёжа смотрит, всё так же не отрываясь. Под этим взглядом Титов уже начинает краснеть — ему вдвойне неловко, ведь Сережины пальцы всё ещё в его волосах.       Проходит всего несколько секунд, прежде чем Разумовский неожиданно начинает смеяться. Весело так, от души. — Идеальный? — переспрашивает он. — Ты с ума сошёл. Это точно не про меня.       «Пиздит, конечно», — думает Денис. Хотя бы потому, что смех у Серёжи тоже красивый, и улыбка у него солнечная, искренняя и так ему идёт! В один момент он будто бы скидывает с себя всю зажатость и нервозность, становясь таким живым… Титов понимает, почему тот нравится людям, почему девки текут от одного только упоминания именно этого гения современности. Потому что это значит, что он не сошёл с ума, и смотреть вот так вот на Серёжу, впитывая в себя его эмоции, — это нормально, и любой мог бы его понять.       Денис настолько теряется в собственных мыслях, что даже не замечает, как в какую-то секунду просто бессовестно пялится на Разумовского, и тот это, кажется, видит, так как на его бледных щеках разгорается румянец.       Титов едва ли не подрывается с его колен, первым делом хватаясь за бутылку с водой, потому что в горле сильно пересохло. — Тот, кто это принёс… Ты его видел? — спрашивает Денис, протягивая бутылку и Разумовскому.       От резкой смены положения немного кружится голова, но это — сущие пустяки. Серёжа делает несколько жадных глотков, прежде чем ответить. — И да, и нет. Толком не разглядел ничего. Мужчина, высокий, лицо закрыл и не сказал ничего — кинул лекарство с водой и сразу ушёл. Какой толк держать нас тут просто так?       Денис и сам не один раз пытался это понять. В этом определённо должен быть смысл. — Что ж, по крайней мере, мы точно нужны им живыми.       В этом есть логика. Игорь научил Сережу в любых ситуациях руководствоваться именно ей, ведь даже у самого отбитого психа есть своя, иногда понятная только ему, мотивация. Если бы только Игорь был тут, он бы обязательно что-нибудь придумал. Он бы нашёл выход из этой ловушки.       Как минимум, Серёжа утешает себя мыслью, что Игорь его ищет — и обязательно найдёт. Это ведь Игорь, он может всё… Им с Денисом нужно только немного подождать и продержаться.

***

      Всю дорогу до участка Петя молчит — лишь время от времени недовольно фыркает на непутёвых водителей и тихо матерится себе под нос. Игорь, впрочем, завести беседу тоже не пытается. Ни к чему хорошему это всё равно сейчас не приведёт.       Да, возможно, он погорячился с обвинениями, но думать тут не о чем: повод у него определённо был. Может быть, если бы Хазин хотя бы предупредил его о том, что собирается залезть в вещдоки, Гром отреагировал бы менее агрессивно, но правда в том, что взять героин, скорее всего, не позволил бы. Петя слишком хорошо его знает, а потому действовал наверняка. И это бесит вдвойне — Хазин никогда с ним не советуется. Всегда уверен, что сам знает, как лучше.       Злосчастный пакет порошка жжёт карман, и Игорь мечтает избавиться от него побыстрее, но, когда они возвращаются в участок, с порога на него налетает Дима, желая поделиться очередной, по его мнению, важной информацией, а после Гром зарывается в бумагах, в который раз пытаясь сопоставить уже известное с учётом новых деталей. Одним словом, до вещдоков Игорь добирается поздно вечером, когда практически все уже разошлись по домам. Хорошо, хоть не забыл, а то мог бы поехать домой прямо так, с героином в кармане.       Гром быстро находит серийный номер и аккуратно возвращает наркоту на место. Одно только непонятно: какого хрена заниматься этим должен он, а не тот, кто этот порошок отсюда свистнул?       Игорь планирует побыстрее свалить домой, принять ванну и в очередной раз попробовать нормально поспать. План кажется идеальным, вот только виновник торжества встречает Грома на пороге комнаты, преграждая путь к выходу. — Справился? — растягивая губы в ядовитой усмешке, спрашивает Петя.       Здесь плохое освещение: всего одна лампа тускло подсвечивает сверху, остальные давно уже перегорели. Но Игорю много и не нужно — то, что Хазин опрокинул в себя несколько бокалов горячительного, Гром прекрасно замечает по странному блеску тёмно-карих глаз. — Ты когда надраться успел, Петя? — тяжело вздыхает Игорь в ответ.       Не то чтобы для этого нужно обладать какими-то особыми талантами, но раньше привычки бухать в рабочее время Гром за Хазиным не замечал.       Петя делает несколько шагов навстречу, буквально вынуждая Игоря отступить назад. Он как пантера перед прыжком, готовая загнать свою добычу в угол. — Ну, ты ведь забрал у меня порошок — пришлось импровизировать. — Не выёбывайся только. Я был не прав в этот раз, да, но, прости уж, я слишком мало знаю о твоей жизни теперь, и у меня были все основания подумать то, что я подумал.       Игорь этого разговора совершенно не хочет. Где-то подсознательно Гром знал, что он случится и придётся признать собственную неправоту, но внутри всё этому противится. Хазин ведь сам виноват в том, что собственными руками создал себе такую репутацию. Игорь понимает, конечно, что Петя никогда не был святым, но уж точно не наркоманом. Что с ним случилось за эти годы?.. Неужели он ушёл, чтобы превратить свою жизнь в такое дерьмо? — Мало знаешь? — болезненно усмехается Хазин и делает ещё один шаг ближе. — А ты пробовал спросить? Не притворяйся, что тебя волнует моя жизнь. Всё, о чём ты думаешь, — это твой ненаглядный Разумовский. А как же твоё «навсегда», Игорь, или мы по-разному понимаем значение этого слова?       Гром чувствует чужое дыхание, отчётливый запах дорогих сигарет и, по всей видимости, виски. У Пети всё такие же бездонные тёмно-карие глаза, и в них всё так же просто утонуть, как когда-то, кажется, в прошлой жизни, у Пети длинные ресницы и острые, аристократичные черты лица, а ещё губы. Игорь почти уверен — такие же мягкие и жадные, как и прежде. Хазин слишком близко, и в голове буквально воет сирена. Этот ублюдок ещё смеет его в чём-то упрекать?! — Ты сам сделал свой выбор, Петя. И о ком мне теперь думать, тебя ебать не должно. Прошу только не создавать проблем, и, если уж захочешь обдолбаться, сделай это, пожалуйста, где-нибудь подальше от участка, — резко бросает в ответ Гром.       Он не хотел так, не хотел делать больно словами, это, в конце концов, совсем не в его стиле, но каждый раз, стоит Хазину оказаться так близко, на Игоря накатывает это непреодолимое желание задеть. Чтобы Хазин хоть немного испытал то, что чувствовал в тот момент он, когда за тем закрылась входная дверь. «Это ведь ты ушёл!» — хочет закричать Гром, но молчит, потому что хватит, они и так достаточно ранили друг друга.       Игоря переполняют злость и обида. Он так и не смог отпустить, хотя искусно научился врать себе и окружающим. Он не смотрит Пете в глаза — знает, что растает, как кисейная барышня, если увидит в них боль и разочарование, поэтому просто обходит Хазина стороной и покидает комнату, даже не хлопнув дверью напоследок.       Только выйдя на улицу, Гром понимает, что всё это время не мог нормально вздохнуть и лёгкие буквально жжёт от кислорода.       Дома Игорь заливает водой «Доширак» и в несколько глотков выпивает ненавистный зелёный чай — другого дома не осталось, а этот Серёжин. Он любит всякую травяную бурду, говорит, что она успокаивает. Ещё есть газировка, но её Гром не трогает — она словно немое напоминание о том, что Серёжа обязательно вернётся, нужно только подождать.       Игорь набирает себе ванну и почти засыпает в тёплой воде, пока вдруг громкой трелью внезапно не оживает телефон, возвращая его в суровую реальность.       Игорь буквально вынуждает себя вылезти из комфорта, ведь это может быть что-то важное, что-то по делу, но на дисплее он видит короткое «Хазин» и едва ли зубами не скрипит от злости. Они ведь всё уже обсудили, разве нет? Он что, проверяет, на сколько у Грома хватит терпения?       Первый порыв, конечно же, — не отвечать. Когда они прощались, Петя был пьян и явно обижен, но, с другой стороны, они всё ещё оставались напарниками, и, если из-за собственных загонов Игорь позволит себе упустить что-то важное, он себя возненавидит, поэтому вызов всё же принимает. — Что? — коротко бросает Гром, сразу же улавливая в трубке какой-то шум. — Здравствуйте, — голос совсем не Петин, и у Игоря внутри поднимается паника. — Ваш товарищ у нас в баре и, кажется, перебрал, Вы не могли бы его забрать, так как мы уже закрываемся?       Игорь не знает, что чувствует: облегчение или разочарование? Ему чертовски хочется съездить кулаком по чужому надменному лицу. — Извините, что беспокою, Ваш номер — единственный в его телефоне, и не хотелось бы вызывать полицию, — тем временем добавляет человек на том конце провода.       Игорь бы и рад послать всё это нахрен. В конце концов, какого чёрта он должен тащиться непонятно куда и спасать пьяного Хазина? Это уже давно не его проблема! Тем не менее, Гром понимает, что Петя тут совсем один, и, кроме него, помочь некому. Это и становится решающим фактором.       Хазин — его чёртово проклятие, и, видимо, с этим уже ничего не поделать. — Диктуйте адрес, — коротко бросает Игорь и быстро влезает в джинсы и футболку.       Уже в такси он вспоминает, как в начале их отношений точно так же забирал Петю из бара. Тогда Гром ещё ничего не знал о его натянутых отношениях в семье и отчитывал Хазина как школьника — как минимум, за то, что тот в одиночку попёрся непонятно куда, даже Игоря не предупредив. В ту ночь Петя впервые заплакал, он вылил на Игоря всё: свою неуверенность, несостоятельность и желание наконец-то получить долгожданную свободу. В ту ночь Гром узнал, как сложно было Пете вырвать хоть что-то только для себя, что-то, что нравится ему, а не Генералу Хазину. Он увидел другого Петю. Такого трогательного, нежного и совершенно несчастного… В ту ночь Игорь поклялся себе, что сделает всё возможное, чтобы Пете больше никогда не пришлось грустить. А после долго и томно вытрахивал из него всю эту боль, комплексы и осознание ненужности, потому что Петя был нужен. Он был нужен Игорю, как воздух, и был просто обязан об этом знать.       Были ли они хорошей парой? Игорь никогда не задумывался об этом, но в какой-то момент осознал, что они помогли друг другу встать на ноги, стали друг для друга опорой и семьёй, которой ни у кого из них, по сути, не было.       Петя был для Грома всем — смыслом жизни, если будет угодно, и Игорю, правда, казалось, что Петя тоже любил его. Ведь не мог же он всё это время просто играть в любовь? Может быть, если однажды Гром получит ответы на все эти вопросы, он сможет двигаться дальше, не оглядываясь в прошлое, ведь даже рядом с Серёжей, который определённо никогда бы не поступил аналогично Хазину, Игорь не мог расслабиться до конца, всегда ожидая какого-то подвоха.       Петя научил Игоря любить, и по крайней мере за это он всегда останется ему благодарным. Может быть, эта встреча была нужна им обоим, чтобы наконец-то расставить все точки над і.