Самые простые чувства — это и есть самые сильные чувства. И одно из них — ревность. — Эрих Мария Ремарк.
Гэ́бвальд¹ — край бесконечных лесов. Укрытый жалкой пародией на иллюзию, он процветал, источая аромат хвои, разнося от себя голоса десятков певчих птах. Ели, сосны, пихты, кедры — все тянулись своими великими ветвями кверху, в облака. Вся огромная территория была занята хвойным лесом, где лишь редкие оазисы холмов и долин сгорали в ярких цветах: фиолетовый аконит, розовая валериана, голубой василёк, синяя горечавка, жёлтый горицвет, красный клевер, белая маргаритка, душистые гвоздики, зверобой и иван-чай — те создавались с великой любовью, лелеемой правителем сего края. Габриэль помнил, как однажды, изнывая от любопытства, он подошёл к Ромео, который включил телевизор. Там шла программа про лесные растения, но самому червовому до этого не было дела, хоть его и не интересовало подобное никогда — звук нужен был лишь для звука: без шума вокруг королю было трудно сосредоточиться. Но вот бубновый затаил дыхание, внимательно вглядываясь в очертания лепестков и стеблей. С того дня он постоянно отбирал пульт у клонов и включал тот самый канал. И вот валет в карточном мире, а в руках — генератор. Посреди великих лесов полнилось водой тёмно-синее глубокое озеро. Там же и находилось поселение. Габриэль хорошо продумал его: небольшая деревня на острове в центре озера, окружённая прибрежными камнями — идеальное укрытие, в которое трудно пробраться, не имея достаточно силы.***
❖ Конец двенадцатого съезда правителей Карточного Мира. Вокруг стола для заседаний разворачивалась бурная деятельность: обсуждая насущные проблемы, карты собирались к отправке в свои королевства, дожидаясь своего транспорта. Смех и разговоры — привычная обстановка для «мирного времени» в этом месте, сопровождающая все перерывы и окончания собраний. Куромаку сидел, прожигая взглядом Пикового Короля, с которым планировалось отправиться в Куроград для дальнейших переговоров. Тот же, покусывая костяшку указательного пальца, смотрел на первый пункт будущей межкарточной Конвенции о защите прав и свобод человека. «Положение первое. Неприкосновенность личности — бесценна. Действия насильственного характера (избиение*, изнасилование*, иные формы покушения на свободу и жизнь), в том числе и принуждение, когда жертва сама даёт согласие по тем или иным причинам, по отношению к личности будут рассматриваться согласно с законом государства, граждане которого были задействованы в преступлении. В случае интернационалистической подоплёки дела, преступление переходит в разряд международных и суд над преступником/(-ами) проходит на съезде правителей…» Из горла восьмого вырвался истерический смешок. На столешницу упала первая капля крови. Феликс, вертясь вокруг Зонтика, у которого уже голова кругом шла, рассказывал об успешном технологическом обмене с (м)НРС, благодаря какому Фелиция сможет развить свою промышленность и выйти на международный уровень. В его руках то и дело мелькал лист гладкой бумаги, закованный в тиски пластика благодаря портативному ламинатору Курона. Сверху — название: «Соглашение о закупке оборудования, …», снизу — подписи и две печати: серебристая пятиконечная звезда с золотой сердцевиной и улыбающееся солнце. — Приезжай в Фелицию, Зонтик! — воскликнул четвёртый, заталкивая договор в ярко-жёлтый портфель. — Вот увидишь: как только железная дорога будет готова, заводы заработают в полную силу, и тогда!.. Шестой робко улыбнулся, кинув взгляд в сторону бубновых. Феликс, хлопнув по плечу трефового вальта, помчался в их сторону. — Ва-а-ару-у! — повис на плечах шестёрки червовый. — А приезжай-ка ты ко мне в королевство! Будешь почётным гостем, я поселю тебя в комнате напротив моей! Согласен, а? Зеленоглазый приобнял блондина, проведя рукой по чужой спине. — Прости, но нет, — отказался Вару. — Мне и дома хорошо, так что не пойду я никуда. Четвёртый отстранился и надулся, из-за чего пятый громко захохотал: в этот момент собеседник напомнил ему недовольного жизнью хомяка. За этой реакцией последовало и изумление. Вару окончательно убедился в состоятельности теории о зависимости масти и характера. Если раньше со стороны Феликса исходили лишь призывы к добру, угрозы и иногда — стычки, то сейчас всё поменялось: червовый валет перестал раздражать и казаться тем самым «сахарным передозом»; на смену открытой вражде похожих противоположностей пришла лёгкая дружеская симпатия. Вдалеке прозвучал гудок автомобиля. — Ой! — вздрогнул блондин. — Это Франц за мной приехал! Вару повернул голову в сторону звука и увидел машину образца конца XIX века, которая выглядела, как простая повозка, оснащённая велосипедными колёсами разного диаметра (бо́льшие — сзади, меньшие — спереди) и открытой кабиной водителя, наподобие ко́зел в богатых каретах. С водительского места на правителя Фелиции поглядывал элегантный мужчина с усами-карандашом, то и дело постукивая по циферблату наручных часов, зная, что король смотрит прямиком на него. — В общем, пока! — Феликс поцеловал Вару в щёку. — Если что, моё предложение всегда в силе! — закончив на этом разговор, червовый валет убежал к своему министру и ловко запрыгнул в пассажирский отсек автомобиля. Пятый с интересом наблюдал, как фелициец заводит мотор и машина трогается с места. В это же время Феликс активно махал рукой на прощание, так что зеленоглазый тоже поднял раскрытую ладонь вверх. Сзади подошёл Габриэль, обняв шестёрку за талию — подобное действие не скрылось от трефового и пикового королей, реакция которых разнилась лишь в направлении недовольного взгляда: от Куромаку — на руки бубнового вальта, от Пика — на самого шатена. — А ко мне в гости ты пойдёшь, Вару? — спросил парень. — Или ты ни к кому не хочешь в гости? Пятый развернулся, растрепав шевелюру первого. — Не волнуйся, Габри, — засмеялся шестёрка. — Я с удовольствием посещу твоё королевство зимой. Ты же предусмотрел смену времён года? — А почему зимой? Ты хочешь снег? Но разве в горах Сукхавати нет снега? Там ведь есть снег, ведь так? — Да, там есть снег, — кивнул Вару. — Но ты ведь любишь полевые цветы, я знаю… Габриэль схватил руки младшего в свои, посмотрев на Данте, который, стоя в отдалении, не мешал разговору собратьев. Карие глаза упёрлись в зелёные, и тогда из губ вырвалось: — Тебе ведь плохо из-за ромашек? Поэтому ты хочешь зиму? Не волнуйся, я вырвал ромашки, теперь их нет ни на одном из холмов. — Так вот почему тебя так долго не было… — удивился юноша. — В смысле «вырвал»?! Ты почему мне не сказал? Или не воспользовался генератором, на худой конец? — Но Куромаку ведь говорил не использовать генератор по пустякам, разве нет? — наклонил голову бубновый валет. — Я сам могу вырвать цветы, у меня сильные руки. — Я не сомневаюсь, что у тебя сильные руки, — вздохнул пятый. — Ты мог попросить меня убрать лишний элемент моим генератором! Я ведь удалил Варулэнд, мне энергия не нужна. — Я зря убрал ромашки? Мне их вернуть?.. — поджал губы Габриэль. — Прости… Я просто хотел позвать тебя в гости… — Не надо ничего возвращать! — Вару взял лицо старшего в руки, растянув чужие щёки. — Я буду не против побывать у тебя немного, раз уж так…***
Высоко в небесах раздалось ржание, и вскоре, отбросив тень на землю, на твердыню приземлилась белоснежная лошадь, складывая большие крылья. С седла ловко спрыгнул хозяин окрестных земель, подавая руку своему спутнику. Вару, опёршись босой ногой о стремя, схватил пальцы старшего по масти и спрыгнул, угодив в объятия. Гэбвальд встретил своего первого гостя.