Тишина в гримёрке не предвещала ничего хорошего. Представить только: вечер с чашкой какао, на фоне тихо работает телевизор. Не прелесть ли эта тишина? Прелесть, но не сейчас. Сейчас хочется бежать. Как можно быстрее, стараясь не споткнуться. Противные лампочки продолжали светить в лицо, заставляя жмуриться. Веселья ради можно покрутиться на стуле, но возможность сломать чужой предмет ощутимо останавливала парня. Ладони лежали на сведённых коленках, переминая джинсовую ткань штанов. Руки вновь взмокли из-за страха, что не давал дышать полной грудью. Санрайз чувствует ком в горле, его подташнивает, а всё из-за страха. Страха неизвестности. Вот рядом Мундроп разлёгся на столе, буквально засыпая на белой поверхности. Его ничего не тревожило, он отдыхал. А второй парень продолжал сверлить отражения в зеркале.
Нервозность — единственная причина, по которой Санрайз избегает общения с взрослыми людьми. С детьми — всё иначе. С ними легко. С ними чувствуешь себя живым. Именно поэтому он решился поступить в педагогический университет. Это был… единственный вариант? Кажется, да. Санрайзу достаточно минуты, жалких шестидесяти секунд, чтобы накрутить себя и начать задыхаться. Представить крепкие руки у себя на шее и затрястись, натянувшись подобно нейлоновой струне. Вот так просто заставить себя трястись — его волшебная способность. Его главная болезнь, что пытается исправить психотерапевт.
Лучше, наверное, становится. Не зря же Джон так старательно возится с пациентом, мечтая затащить молодого преподавателя к себе в школу. Эти тревожные состояния проходят лишь на несколько часов, пока не происходит то, что выбивает почву из-под ног. Для кого-то обычный звонок по телефону — пустяк. Некоторые — категорически отказываются общаться таким методом, выбирая переписку. Санрайз — дрожит каждый чёртов раз, когда на телефон приходит уведомление. И сейчас тишина его пугала.
— Слушай, — начинает парень неуверенно, рассматривая заспанное лицо Мундропа. Такой милый. И он что реально собирается спать на столе? Как минимум это неудобно, но подставить свои дружеские коленки на помощь слишком странно. Отношения этих двоих с самого начала казались странными, но об этом думать не хотелось.
— М?
— А ты…
Дверь резко распахивается, заставляя обернуться на источник звука. Отлично, спасибо, просто прекрасно. Прервать такой момент! Санрайз почти решился спросить то, что интересует уже давно. Всего один вопрос, что давно крутится на языке, иногда напоминая о себе резкой болью в висках. Их там, этих вопросов, конечно, было просто огромное количество, но один, именно один конкретный, не давал спокойствия уже давно. Две девушки с сумочками в руках приветливо улыбаются, проходя внутрь. Их взгляд скользит по мужским фигурам в отражении, словно изучая.
Это… визажисты?
— Приветик, я Мэри, — рыжеволосая незнакомка становится прямо около Санрайза, начиная выворачивать содержимое сумки. Вторая заняла своё место около Мундропа, что-то шепча ему на ухо. Тот аж улыбнулся кивнув. Да неважно всё это! Внутри же, вот всё сжимается, а сердце начинает биться чаще. Вот конец? Сейчас из тебя сделают разукрашенную выскочку.
Огромное количество кисточек и тюбиков раскладываются на махровое полотенце, а женская рука Мэри любезно открывает палетку теней, откладывая её чуть подальше от остальных средств. Палетка с яркими солнечными оттенками. Красиво, конечно, но слишком вызывающе. На содержимое кисточки наносится база под макияж, когда Санрайз слегка уклоняется от визажистки в сторону.
— А это обязательно?
— Конечно, это же образ, — Мундроп улыбается ему через зеркало, ловя на себе любопытный взгляд. Они вновь рассматривают друг друга без стеснения, заставляя визажистов молча стоять рядом. — Тебя никто не съест.
— Да кто вас чертей знает, — парень вздыхает, а затем наблюдает за ватным диском у себя на коже с чем-то очищающим. Если оно очищает так же, как и воняет, то средство явно из масс-маркета. Он — мужчина, но у него дома есть консилер, кажется, даже остатки тонального крема на дне баночки. Раньше это не казалось чем-то странным, но сейчас, ощущая прикосновение кисточки около носа, Санрайз слегка впадает в ступор.
— Если мы решим тебя съесть, пожалуй, я буду первым.
Мундроп широко улыбается, зажмуривая глаза, а Санрайз вновь дрожит. Тёмненькая визажистка, что стояла около Мундропа, заставляет его заткнуться внимательным взглядом, когда Мэри вовсю орудует на спокойном лице. Водит туда-сюда кисточкой, иногда подтирает ватным диском. Все вопросы куда-то делись, сменяясь растерянностью. Должен ли он ответить что-нибудь пакостное? Почему именно с этим парнем забываешься сильнее обычного? Благо, лицо не дрожит так же сильно, как и ладони в карманах. Взгляд возвращается на собственное отражение: на лице красовалась маска из тонального крема, что сглаживала неровности кожи.
Прошло около тридцати минут с последнего прикосновения к ярко-жёлтой палетке теней на столе. Наконец женская рука тянется к бедняжке, а пушистая кисточка набирает на себя пигмент, прикасаясь к лицу воспитателя. Мэри растушёвывала тени на коже, подобно художнику на бумаге. Вот тут-то проснулось чувство вседозволенности, что сменило страх — захотелось нанести свой макияж, выбрать другие оттенки, но оставалось наблюдать за оранжевой дымкой, что разукрашивает правое веко. Крутиться не получалось — нужно смотреть чётко прямо, открывая и закрывая глаза по команде.
Девушка резко отстраняется, опираясь рукой на стол, чтобы внимательно рассмотреть симметричность нанесённого глиттера. А затем спрашивает:
— Первый раз на макияже?
— Ну… типа того.
— Не нравится?
— Нравится, просто… это странно.
— Тебе идёт.
— А, ну, — Санрайз хмурится. — Спасибо.
Далее в ход пошёл аквагрим. Такое название было на баночке, куда скользнула плоская кисточка. Вот тогда началось самое интересное — по предварительно нанесённому контуру стали вырисовываться очертания Луны и Солнца, а визажистка поспешила закрасить половинки разными оттенками. Выведенные контуры глаз, чем-то напоминали синяки, но жёлтого цвета. Если бы не эта работа!.. Не было бы возможности купить телефон? Оплатить коммуналку? Нужно потерпеть, потом войдёт в привычку. К тому же, это настоящий макияж на Хэллоуин. Улыбка эта на всё лицо выглядела озлобленно. Как с таким идти к детям? Неужели им нестрашно?
А Мундроп… выглядел так же, как и при первом знакомстве. Такой же милый, иногда громко смеющийся рядом. С шапкой этой дурацкой, с жуткой нарисованной улыбкой. Он был куда более злой версией Солнца. Наверное, именно это было перед глазами дизайнеров, когда они выдумывали образы воспитателей. У парней был одинаковый макияж, лишь с разными оттенками. Что-то около Инь и Янь, что играют пару друзей на глазах у детишек, обещая вместе разукрасить цветок. Вот только воспитатели не были друзьями в реальной жизни, за пределами этого огромного торгового центра, откуда сложно найти выход. Приятели? Скорее знакомые.
Телефон в кармане, что внезапно завибрировал, стал спасительной соломинкой. Можно отвлечься от самокопания, отвечая на сообщение. Мэри понимающе кивнула, отворачиваясь к тюбикам на столе. Неужели она действительно будет стоять там, сколько требуется? А если этот разговор по душам будет идти несколько часов? Она продолжит там стоять? У них вообще ограниченное время или сиди себе, пей чай, иногда посылая всё к чёрту?
Так, кто там пишет? Кто спасатель сегодняшнего дня?
А, чёрт. Расходимся.
Новые сообщения
Ящерица, сегодня в 8:43
Ты на работе?
Встретимся сегодня?
Да, Санрайз злился на Монти из-за ситуации с беседой, но он был единственным человеком, кому можно излить душу. Не к Мундропу лезть же с этим своим нытьём касательно макияжа. Он вон мило общается с брюнеточкой, что укладывает воспитателю волосы. Им весело, что уж думать. Мундроп каждый день красится, для него эта проблема и не проблема вовсе. Так, лишний повод пошутить. А зачем давать кому-то лишний повод поиздеваться над собой? Правильно, этого не следовало делать. Лучше уж с Монти поговорить, там, бас-гитару обсудить.
Я, сегодня в 8:43
Меня красят в гримёрке
Это полный фиаско, братан
Ящерица, сегодня в 8:44
Ля
Я хочу на это посмотреть
Ты, наверное, прикольный будешь
Поржу с тебя хоть, а то слишком скучно
Я, сегодня в 8:44
И какой ты друг после этого?
Ха, друг. Друг? ДРУГ? Санрайз только что назвал Монти другом?
Нет-нет-нет, это исключительно под действием эмоций!
Или сознание считает по-другому?
Телефон приходится спрятать обратно в карман, когда сообщают об окончании макияжа. Наконец-то! Монти не ответил, но скоро девять часов утра, а значит придётся работать. Реально работать, а не по торговому центру шляться с картой в руках. Ему уже волосы успели уложить, а паника никак не проходит. Пора бы смириться с собственным участием в спектакле крашеных выскочек. Девушки уходят, оставляя на столе сценический костюм. Санрайз тихо вздыхает, а затем хватает свой жёлтый наряд, скрываясь за дверью комнаты со значком раздевалки.
Мундроп сидит одетый весь, втыкает в телефон, пока его коллега умом тронется, застёгивая пуговицы. Нужно было до макияжа переодеться, но костюм отдали только сейчас. Получается — он может забрать вещи домой? Хорошо, хоть нет ничего, что требуется надевать через горловину. Зато пуговицы! Как кукла, честное слово. С ободком лучиками, с нарядным макияжем. Ноготочки ещё сделать не хватает. Какого-нибудь оранжевого цвета.
Смотря на себя в зеркало, зайдя обратно в гримёрку, Санрайз хмурится.
Раздаётся звук брошенного на стол телефона.
— Тебе же идёт, — парень, что внезапно появляется рядом, заставляет кожу покрыться мурашками. Так интимно, так тесно. Хочется поддаться, обнять в ответ, хотя это даже не объятия. Это нечто другое, но довольно личное, нарушающее границы, действие. Где же весь напор? Где же отстаивание своего личного пространства? Ладони Мундропа ложатся на чужие худые плечи, а отражение в зеркале открывает их пару с другого ракурса. Настоящие противоположности, что притягиваются магнитом друг к другу. Словно специально, издеваясь, тот продолжает: — Посмотри, какой ты красивый.
Неужели он не понимает какой эффект эти слова оказывают на Санрайза?
— Я не привык.
— Привыкнешь, — ладони аккуратно оглаживают горловину костюма, останавливаясь около пуговиц у шеи. Случайно проводят вдоль кадыка, а затем резко вниз. Холодок проходится по загривку, когда кожа покрывается мурашками. Это точно замечает второй воспитатель, но ничего не говорит. Самую верхнюю пуговицу всё-таки не застегнул. Не дотянулся? Или нарочно оставил? Пальцы в перчатках спешат исправить эту неловкую ситуацию: ловким движением засовывают бусинку в петлю, любуясь проделанной работой. Он издевается или… чувствует что-то? Что-то… запретное?
Сердце стучит быстро-быстро, а мозг умоляет прекратить происходящее.
— Перестань меня лапать, иначе я тебя тресну.
— О, это польстит моей садисткой натуре, — улыбка на разрисованном лице смотрится особенно опасно. Мундроп даже не пытается убрать ладони с чужих плеч. Ему… нравится? Любуется реакцией? Что он может чувствовать, проделывая нечто настолько интимное с совершенно незнакомым человеком? Вопросы захлёстывают с головой, но на это нет времени: нужно бежать.
— Иди-ка к чёрту.
Санрайз скидывает с себя чужие руки, спеша к двери. Кровь в венах обжигает, собственное дыхание подобно пламени дракона. Лампочки больше не кажутся опасностью для глаз. Он просто не реагирует на них. Отражение в зеркале больше не спасает, не разделяет, не защищает. Дверь. Нужно спешить к двери. К этому спасению, что поможет выкарабкаться из самого дна, куда их любезно завёл Мундроп своими тактильными шалостями. Как только ноги ступают за порог гримёрки, парень действительно разрешает себе вдохнуть полной грудью. Схватиться за живот, стараясь отдышаться. Свыкнуться с мыслью, что теперь этот образ — вторая кожа.
— Дед!
