Пока горит свет

Чего там не хватает? Дыхания? Конечно, его не будет хватать, когда рядом стоит парень, в которого ты по уши влюблён. Придётся свыкнуться с этим фактом. Нет бы — сказать и отойти. Не отходит. Стоит ещё, кислород забирает, находясь катастрофически близко к чужому лицу. Ладони сжимались в кулаки машинально, оставляя на нежной коже бледные полумесяцы. Больно. Боль отвлекает. Не зря говорят — болит нога? Порежь руку, сразу станет не так больно в ноге. Хотя, такой способ больше подходит для мазохистов. Санрайз же, приличный мальчик — прикрыл глаза, избегая ответного взгляда. Ему страшно, чертовски страшно. Страшно, что он такой беззащитный. Страшно, что его могут повалить на стол, начиная целовать, а он не сможет запротестовать. Что там ещё было в перечне проступков? Ах, точно — ревность выглядела слишком наиграно. Обычно, когда ревнуешь, наоборот не говоришь об этом. А то, мало ли, что подумают? Назовут придурком. Больным каким-то. Кинут в чёрный список. Как ты можешь ревновать того, кто не больше, чем твой друг? Вот только оно само получается — на уровне души, что не зависит от тебя. Тебя ставят перед фактом. Остаётся оставить эмоции в себе. Как не заставлять ревновать? Монти — «твой», теперь пить кофе с Чикой — свидание. Санрайз соврал бы, сказав, что не думал над последним. Да он играл эту драму! В конце концов, кого спрашивать? Роксану? Она — истеричка! Бросается салфетками в людей, рычит на других музыкантов. С такими людьми точно не хочется знакомиться, а уж тем более пытаться подружиться. И, к тому же, чтобы найти номер телефона волчицы, придётся заходить в настройки беседы, ведь она не удосужилась за столько времени оставить хоть небольшое сообщение. К чему столько лишних движений? Фредди — главная шишка — с ним страшно связываться. Ещё настучит начальству. Монти говорил, что Фредди — хороший друг, но медведь всё ещё начальство, поэтому ну нафиг. Чика рассказала настолько много информации, что общаться с кем-нибудь ещё поэтому же поводу — бессмысленно. Так удачно сложились обстоятельства, что хотелось танцевать. Танцевать ещё нужно уметь, придётся просто улыбаться. Он узнал довольно много фактов, которые осталось правильно применить. Сложить обстоятельства подобно детективам, и незаметно опросить свидетелей, что будут под подозрением. Это же просто звучит? По ночам всё равно нечего делать — так хоть интересно будет. Вбить имя музыкантов в интернете и почитать злосчастные форумы мамаш. Оправдывать собственные действия, это же нормально, да? — Я не пытаюсь заставить тебя ревновать. — Да что ты говоришь! Санрайз отворачивает голову, пытаясь избежать чужого взгляда, но пальцы в перчатках притягивают обратно к себе за подбородок. Лицо напротив, перепачканное гримом, вблизи кажется ещё прекраснее. Куда прекраснее-то? А ещё эта дурацкая паника накатывает вновь, ведь стаканчик с кофе сверху головы слегка наклонился. Если в течение нескольких минут волосы не слипнутся, можно отметить в календаре «сегодня» как праздник. Мундроп поглаживает разрисованную шею, но не спускается вниз, наслаждаясь чужими эмоциями. — О чём вы говорили с Чикой? Воспитатель, словно котёнок, приподнимает голову, открывая доступ к выпирающим ключицам. Почему-то сейчас это казалось чертовски правильным действием. — Я спросил, знает ли она, почему вырубился свет, ну, и о тебе… Трепетные касания резко прекращаются, а ладонь в перчатке зарывается в копну светлых волос, сжимая пряди на затылке. От этих контрастов Санрайз тает словно лёд на жаре. Сначала всё прекрасно — следом тебя обливают ледяной водой, выводя на улицу. Ветер дразнит раздражённую кожу, оставляя после себя лишь мурашки, не дающие согреться. Мундроп был тем ветром, от которого чертовски не хотелось прятаться в дом. — Ты всё ещё меня подозреваешь? — Не то чтобы, мне просто интересно, кто среди нас крыса. — О, как мы заговорили. Не веришь в случайности? — Случайности не случайны, а «вдруг» бывает только в сказке. — Нонконформистом заделался? Пришлось ненадолго вернуться в реальность, обдумывая сказанное себе на ухо. Откуда Мундроп знает такие умные словечки? Которые ещё так хорошо описывают роль воспитателя в этом приключении. Конечно, Санрайзу не нравятся здешние порядки! Это бред какой-то, который хочется изменить. Можно было сойтись на Шерлоке Холмсе, но слишком заезженная тема. Ещё бы других детективов сюда приплести подобно пауку на паутину. А тут — незнакомое для остальных слово, что звучит круто. Какая разница, что оно значит, если звучит по-деловому? — А если заделался, что с того? Мундроп улыбается. Прям искреннее, это выражение нельзя спутать с гневом. Второй воспитатель резко отходит, забирая стаканчик кофе с чужой головы. Всё-таки сегодня международный день волос без латте! Сердце не перестаёт быстрее стучать даже тогда, когда коллега садится за рабочий стол, вновь сортируя бумаги. Он предпочитает выждать паузу после вопроса, придавая ситуации больше… таинственности? А Санрайз не придумал ничего лучше, чем вновь усесться сверху на мебель, свесив ноги болтаться в воздухе, чтобы подождать. Наушники пришлось кинуть в карман — наверняка запутаются. — Я просто не хочу, чтобы ты придумывал себе какие-то небылицы после разговора про меня, но без меня. — Мне казалось ты не ответишь. — А ты спроси, для начала, а там посмотрим. — Окей, — парень укладывает ногу на ногу, чтобы повернуться корпусом к человеку впереди. Глаза в глаза, так сказать. — Ты раньше выпивал? А сейчас, я так понимаю, почему-то перестал? Мундроп изменился в лице моментально. Завис с бумагами в руках как фарфоровая статуэтка балерины из коробки, когда закончилось время. Вроде бы нужно завести механизм заново — только страшно до ужаса повредить фигурку. Рот второго воспитателя остался приоткрыт, а грудная клетка перестала подниматься, уведомляя о сделанном вдохе. Это тот момент, когда ляпнул не подумав, а другие думают об этом слишком сильно. Читают морали и говорят о правильном поведении. Только Санрайз подумал, прежде чем сказать. Раз двести успел. Трясущиеся руки тоже говорили о правильности вопроса, что сводит обоих с ума. Может быть, всё-таки нужно было к Монти для начала с этим вопросом? Хотя, такой шанс… сам попал под руку, а теперь: получите, распишитесь — коллега застыл. Красные глаза смотрели настолько долго в одну точку, что пришлось проморгаться во избежание слёз. Тут-то Мундроп и пришёл в себя, начиная дышать. Сложил бумажки в центр стопки, снял зачем-то уютные перчатки. — Тебе об этом Чика рассказала? Кивок. На большее он пока просто не способен. — Что ещё она тебе рассказала? — Там было что-то про порезы. Я не знаю точно, она тоже не знает, но порезы, да. Они были… твоими? Мундроп противно улыбается, опуская голову вниз. Неужели сейчас пол интереснее разговора? Или это помогает сосредоточиться на ответе? Затем второй воспитатель закусывает нижнюю губу, противно цокая языком, чтобы резко подняться на ноги, отталкиваясь ладонями от стола. Вот так он собирается уйти? Оставив тенью недопонимания и обиды? Санрайз поднимается следом, стараясь успеть. Всё равно придётся идти через гримёрку, забирая оттуда вещи и переодеваясь. Если, конечно, кто-то не захочет уйти в макияже. Что можно сказать такого, чтобы заставить обернуться? — Ты же сказал: расскажешь! — Я сказал: посмотрим. Вот и всё. Вот и придраться не к чему. Санрайз опускает руки свободно висеть вдоль туловища, смотря на уходящий силуэт, надеясь просто не расплакаться. Это больно, чертовски больно, в очередной раз ощущать себя ненужным, мешающим человеком. Они должны идти домой вместе — как бы традиция, нет? Опять же выдуманная только в голове одного участника команды. Второй мыслит иначе. Да так иначе, что останавливается около двери, опуская голову себе под ноги. Опять рассматривает пол? Сжимает в ладонях стаканчик кофе, начиная говорить: — Знаешь, довериться, оно так чертовски сложно. Вроде бы хочется: вот тот, кто может понять, кто не осудит. А ты ему расскажешь, и он сбежит. — Я не сбегу. Мундроп резко оборачивается, гордо поднимая голову. В своей любимой манере разговаривает, гад. Сжимает напиток одной ладонью, а второй подпирает себе подбородок, пытаясь выглядеть ещё большей сучкой. Да кто вообще так стоит? Нормальные люди никогда бы не стали становиться в такую позу — он тут король или кто? Это как минимум не удобно, а как максимум — выглядит слишком сексуально для паренька напротив. — А откуда тебе знать? Я ещё ничего не рассказал. — А ты расскажи, для начала, а там посмотрим. — Иди ко мне, — всего одна фраза, а сердце вновь стучит быстрее. Всего три слова, а коленки косятся к земле. Санрайз улыбается, смотря на протянутую ладонь. Остаётся лишь подойти ближе, переплетая между собой пальцы. Такие горячие вместе с такими холодными кажутся правильным контрастом. Стаканчик кофе летит в сторону мусорки, расплёскивая оставшееся содержимое в пакете. Уже свободная ладонь Мундропа касается чужого подбородка, заставляя смотреть на лицо впереди. — Давай, как я буду готов, я тебе обязательно всё расскажу? Это правда сложно. Мне нужно привыкнуть к мысли, что теперь я не один. — Не один?.. Словесного ответа не следует. Вместо этого Мундроп притягивает к себе чужое лицо за тот же разукрашенный гримом подбородок, настойчиво целуя в губы. Санрайз тупит, не веря своему счастью, а затем отвечает с такой же настойчивостью, перекладывая свободную руку на чужую шею. Ближе, хочется быть ещё ближе. Хочется дышать одним сигаретным дымом. Хочется подписывать документы одинаковой ручкой, оставляя размашистый след подписи. Он даже берёт на себя смелость подтолкнуть тело второго воспитателя к стене. Так целоваться было удобнее. Можно было скользнуть рукой по груди, наслаждаясь желанной близостью. Санрайз всегда был ведомым по жизни. В школе, в университете. Собственное мнение приходилось засунуть куда подальше, делая то, что прикажут другие. Это не было проблемой, но раздражало. Такое возникало у половины планеты, к чему же менять мир под себя? Лучшим решением казалось привыкнуть. А здесь, прямо сейчас, рядом с человеком, в которого, по сути, влюблён, Санрайз чувствует себя ведущим. Мундроп позволяет себя касаться, позволяет контролировать поцелуй. Чтобы не спугнуть? Знает же — коллега очень истеричная особа. Чтобы тот не загнался, Мундроп отдал инициативу первого раза в другие руки. И это было чертовски прекрасным подарком. Это было правильно. Они целовались несколько минут подряд, пока позволял кислород и силы. Остановиться всё же пришлось — перевести дыхание, подумать о случившемся. Думать совершенно не хотелось. Санрайз касался своих, слегка опухших губ, подушечками пальцев правой руки, не веря в произошедшее. Как школьница, ей-богу. Мундроп улыбался несколько секунд, прежде чем показать ладонью на дверь, пропуская коллегу вперёд. Прямо джентльмен, ничего не скажешь. Закрыл замок карточкой, пожал плечами, мол, нужно следовать в гримёрку. Оставалось только согласиться. Они всегда успеют поговорить. Внезапная Чика, что появляется перед глазами, привлекает внимание получше мятной сигареты между костлявых пальцев Мундропа. Красивых пальцев… Такая привычка держать тонкую трубочку в ладони стала зацепкой воображения, каждый раз рисуя сценки с участием второго воспитателя начиная с вредного курева. Девушка дышит тяжело, вероятно, после бега прямиком в детсад. Все трое застыли на лестнице, ничего не понимая. Она не могла пробежать марафон, да и виделись несколько минут назад. Вот только сердце не на месте — не была Чика никогда такой перепуганной. Гитаристка хватается за живот, буквально шепча из последних сил: — Ребёнок пропал! Как это пропал?

Разве их не забрали родители?..

Хотя, никто и не говорил, что их забрали родители…