Пока горит свет

Как всегда, приступ тошноты подступал к горлу, а дышать становилось труднее. Санрайз даже не стал удивляться такой резкой смене собственного самочувствия. Привык. Люди ко всему привыкают, кажется? Было бы странно, если бы такого не произошло. Хорошо сглатывать отравляющую нервозность при посторонних, но наедине с самим собой всё выходит боком. Стоило покинуть территорию детсада, как эмоции дали о себе знать не в лучшем виде — парень только что рассказал нечто довольно важное, а собеседник не… убежал? Что Мундроп должен был сделать, узнав эту информацию? Он не убежал, как делали это остальные. Он — не убежал! Он заставил влюбиться в себя ещё сильнее. Эта мысль заставила усмехнуться, продолжая выбранный путь в гримёрку. Шаг за шагом, концентрируясь на плитке под ногами. Вот квадратик: на шов наступишь — умрёшь. А кто хочет так нелепо умереть? Никто. Именно поэтому все люди мира не наступают на плиточные швы. Посетители вокруг продолжали суетиться, в этот раз не обращая никакого внимания на воспитателя. Ещё бы: характерной для ТРЦ одежды — нет. Лицо — блеклое и совершенно непривлекательное. Подрагивающие ладони создавали образ наркомана, но никак не работника столь элитного места. Здесь же все такие элитные, куда Санрайзу до них? Вывеска с белыми буквами на двери больше не казалась страшной. А это прогресс, учитывая, что кажется страшным всё вокруг. Вот эта пылинка в воздухе точно не вирус? Хм, вроде нет. На табличке написано о запрете входа для посетителей, но вряд ли музыканты выгонят белобрысого парня обратно в зал, к посетителям-монстрам, забывая ранее знакомый силуэт без костюма клоуна. Дурацкое клеймо. Ладони слишком уверенно тянут ручку вниз, быстрым шагом заходя внутрь. Как и ожидалось: четыре выскочки в сборе. Ещё бы — скоро концерт, где им ещё быть, как не вместе? Вместе ссориться и вместе решать проблемы. Бросаться салфетками и взглядом, не забывая каждые десять минут поправлять макияж. Хотя, к примеру, шляться по территории ТРЦ себе дороже — посетители сожрут, даже не заметив. Если люди готовы наброситься на паренька, что заходит через служебный вход, что можно говорить о выряженных куклах? — О, дед, — Монти самый первый вскочил с дивана, направляясь к застывшему в проёме другу. Реакция остальных слишком обыденная: кто-то продолжил залипать в телефон, кто-то вернулся к рассматриванию себя любимого в зеркале. И пофиг, собственно, не за этим сюда пришли. Пришли за зелёным чудом. — Чего не написал, что придёшь? Я бы встретил. Взгляд воспитателя отрывается от рассматривания окружающей обстановки, сосредотачиваясь на взволнованных глазах впереди. Никто не давал повод беспокоиться, тогда к чему такая смена чужого настроения? Не хотелось вываливать на кого-то свои переживания. Вдруг, друг сидел, развлекался, а тут ты со своими проблемами как снег на голову? Не хочется жалости, не хочется тяготить, но выговориться в корне необходимо тому, кому хочется доверять больше себя. — Да я тут… недолго идти, не потеряюсь. — А, ну ладно. Ты ко мне или… — К тебе. Пойдём поговорим? Одна из отличительных черт Монти от Мундропа: оказывается, чтобы куда-то отправиться поговорить, можно спокойненько выйти друг за другом через дверь, а не тащить за руку черти куда. Не то чтобы Санрайзу не нравилось, когда его так по-собственнически тащили, переплетая пальцы, давая возможность почувствовать себя нужным… Нет, вариант с ящерицей был куда проще. Если не считать тот факт, что музыкантам нельзя покидать гримёрку до начала выступления — съедят заживо. — Чёрт, я бы с радостью, но там снаружи толпа, мечтающая увидеть кумиров, — Монти аж скривился, вспоминая фанатов, что готовы порвать любого, лишь бы достигнуть выбранной цели. С одной стороны, их можно было понять, всё-таки перед тобой кумиры и возможность встречи — один на миллион, но, с другой стороны, неуважение личных границ слишком омерзительно, чтобы искать оправдания. — Они ж меня за автографы раздерут. Тут соседняя комната — раздевалка, можем там перетереть. — Ах как оригинально, — с выдохом произнёс Санрайз, ища поблизости дверь с характерным значком. Стоило приглядеться, ведь комната слишком хорошо сливалась с цветом стен. Выглядело как бункер для знаменитостей, в случае прихода посторонних. Фиг найдёшь, а значит там можно переждать угрозу. Ну, либо воспитатель просто слепой, тут одно из двух. Как в старые добрые школьные времена — пошли базарить в раздевалку. Оно вообще забавно — остальные присутствующие провели двух парней взглядом, даже не соизволяя поздороваться. Чика эта, вечно весёлая, где её эмоции? Вместо этого девушка пялилась в телефон, клацая по экрану длинными ногтями. Нет, Санрайз сам не поздоровался, сам промолчал и струсил, но его можно понять. Он вон больной может быть вообще, инструкцию к таблеткам так и не удалось посмотреть. Кстати, о них: стоит ли сказать Монти? — И так ты ночевал с Мундропом. Кажется, щеки внезапно покраснели. И это явно не от изобилия нарядных костюмов вокруг с множеством блестяшек. Вешалки пестрили изобилием одежды, аксессуаров и даже разноцветных ремешков гитар. В гримёрке воспитателей всё было куда скромнее и однообразнее — дурацкие костюмы, да и только. А тут у каждой знаменитости своя цветовая палитра. У Луны и Солнца же различия лишь во времени дня и полосках на штанах. Два клоуна. Дурацкое клеймо. Своеобразное замешательство Санрайза не проходит мимо любопытных глаз собеседника, сосредотачивая на себе внимание. Монти, как полагается, присаживается на стул рядом, игриво поднимая брови. — Ты чего раскраснелся? — Переживаю я. — Накручивать себя меньше нужно. — Действительно, а я смотрю ты у нас дофига умный в таких делах. — Это знаешь, не хватало ещё как в фильмах ужасов: выключается свет, на нас нападают чудовища, а затем… — Спасибо, мне стало легче. — Да нет же, я тебя пугаю. — Спасибо, я так и понял. Монти засмеялся — ещё бы, ему весело. К чему паниковать? А Санрайз продолжал краснеть, совершенно не понимая, как начать диалог. Произошло столько всего. По сути, можно рассказать про расследование? За это же не побьют? Рассказать человеку, что его коллеги возможно причастны к преступлению — заведомо прекрасное решение, конечно же. Ладно девушки, но подставлять Фредди? Вдруг сам крокодильчик к этому имеет отношение? Что тогда? Разговор про таблетки сделает из воспитателя — шизофреника, аннулируя возможность поддержки в детективном деле. Мол, ты же на таблетках сидишь, кто знает, какие галюны тебе чудятся? А это не только неприятно, это себя обрекать на мучения. Разговор о влюблённости в Мундропа укажет на собственную подкупность. Кажется, именно по этой причине родственники подсудимого не могут указывать на его невиновность? Ох, эти детективы. — Мы с Мундропом сблизились, поэтому в тот вечер после работы он пришёл ко мне на своеобразный ужин. Мы пообщались, поели. Под ночь он поехал домой, — наконец объясняет Санрайз происходящее с характерной для него нервозностью, а заметив хитрый взгляд впереди, спешит добавить: — Ничего такого, правда. Мы культурные молодые люди! Видно — у друга целая гора вопросов, которые хочется задать. Прямо сейчас, в тишине коморки с вещами, хочется выяснять происходящее особенно тщательно. Говорить о чужой влюблённости? Говорить, что Мундроп плохой человек? Плохая кандидатура для отношений? Да как-то всё равно, если честно. Теперь, после всего произошедшего между воспитателями, уже как-то всё равно на чужое мнение. Мундроп… злоупотреблял алкоголем? Это было в прошлом. Сейчас — настоящее. Как бы не выглядело циничным, но время — лечит. — Да, понятно всё с вами. А чего ты спрашивал про Чику в переписке? — На самом деле это довольно долго… — Постарайся успеть до концерта, — Монти нарочно закинул руки за голову, переплетая пальцы на затылке. Да уж, сидит, ждёт. Гад редкий. Любопытство всегда играло с людьми в злые игры. Некоторые платились жизнью, некоторые отделывались разговорами. Жаль, убивать музыкантов уголовно наказуемо. Да и не только музыкантов, порой руки чешутся ещё как. — Там ещё около часа оставалось, вроде? Или двух? У меня полно времени. То есть, буквально, сдать Мундропа? Хотя, скорее не Мундропа, а само расследование. Собственно, мнение со стороны иногда полезно, не так ли? Вообще сложно думать, когда внутри тебя противоречие эмоций на полном ходу. Похлеще автомобильных гонок. Хочется высказаться, поделиться этой тайной хоть с кем-нибудь родным. Именно родным, того, с кем хочется откровенничать по ночам. С кем ты можешь быть самим собой, повидав в прошлом немало разочарований. Не утаивать важные моменты, а говорить, как есть. К сожалению, даже сейчас, видя в собеседнике понимание и желание помочь, приходится утаивать информацию, подавая всё слишком приукрашено, чем есть на самом деле. Так же проще, не так ли? Проще скрывать эмоции, чем падать в чужие объятия. — Помнишь, свет в ТРЦ вырубился? Ну, я тогда не придал этому значение, всякое в жизни бывает. Пошёл по указанию Фредди включать щиток. Стою там, нефиг делать, вижу — на земле окурок. Стало интересно — поднял, а это сигареты Мундропа. Ты представляешь, он курит, оказывается, — факт, который должен был удивить Монти, почему-то не произвёл задуманного эффекта. Чика упоминала, что именно крокодильчик был чуть ли не единственным, кто знал информацию о втором воспитателе, так что всё в норме, наверное. Начало этого разговора — уже не норма. Отвратительно. — Я решил об этом с Чикой поговорить, знаешь так, исподтишка. Она и рассказала мне многое. То есть она вместо выступления пошла со мной разговаривать. А потом ребёнок пропал. Слава богу его нашли! То есть не богу, то есть… Я окончательно запутался, дружище. Затяжное молчание душит лучше петли на шее. Кажется, узел всё сильнее затягивался, пока собеседник молчал, иногда томно вздыхая. Кажется, прошло около двух минут, а тишина продолжала отравлять без того покалеченную душу. Зачем, зачем нужно было высказываться? Хотел как лучше, а получилось, как всегда. Сейчас уйдёт Монти, а потом Мундроп, потому что соврал. Обоим, получается. Как же отвратительно. Выпить бы таблеточек, да на упокой. — Я знал, что Мундроп курил, — наконец начинает отвечать музыкант, после столь долгого молчания. Можно более или менее расслабиться, тебе хотя бы ответили, а не ушли, послав куда подальше. Жаль лишь былой игривый настрой окончательно потерялся у обоих коллег. — И курит. Мятные, вроде? Даже не верилось, что такой бодрый диалог в начале может перерасти в это недоразумение. — Да, мятные. А ты… — Я слишком хорошо его знаю. На это есть свои причины в прошлом, не хочу устраивать лекцию. Не скажу, что он способен своровать ребёнка, но, какого чёрта, Санрайз? Скажи мне, — воспитатель аж вздрогнул, услышав своё имя из знакомых уст. Это первый раз, когда Монти назвал друга по имени, а не до боли знакомым: «дед». То есть, прям какого чёрта? Это всё, капец? Непонятно: стоит бояться или опасаться? Вроде сам воспитатель не делал ничего криминального, разве что умалчивал такие важные на первый взгляд вещи. — Какого чёрта?