Пока горит свет

Санрайз хмурится, хлопая своими длиннющими ресницами друг об друга. Хорошо, что он не пользовался тушью, иначе несколько влажных слезинок с лёгкостью омрачили его ангельскую репутацию. Он не плачет! Это нервное. Вообще, очень легко заплакать, когда на тебя кричат. Оно словно само, по команде, раз… и истерика. Хотя, Монти же не кричал, он просто… спросил? Да, наверное, так будет правильнее сказать. Стоит остановить поток никчёмных мыслей и наконец-то ответить, пока сознание не свело себя же с ума. — Какого чёрта что? — Какого чёрта ты говоришь мне это сейчас? Да чёрт, к чему он клонит? — Я… не понимаю. Монти вздохнул настолько печально, меняясь в лице, без злости, что Санрайз был готов подавиться чувством стыда. Стыдно… за что? А он сам пока не понял за что, но на душе скверное чувство. — В твоей жизни произошло столько всего. Ты устроился сюда работать, сблизился с Мундропом, ещё и настолько сблизился! Эти ваши «свидания», — друг махнул рукой в сторону, словно отгоняя от себя невидимое насекомое. В комнате стало до невозможности тихо, что даже муха, что гипотетически могла быть рядом, не смогла бы исправить безнадёжную ситуацию, разрезая жужжанием тишину. — Я не собираюсь лезть в вашу личную жизнь, каждый сам решает с кем ему спать, но про расследование мог мне и рассказать. Мы же… друзья! Вот оно — всепоглощающее чувство вины. Оно съедает изнутри. Не даёт дышать, сдавливая грудную клетку. Монти, а, Монти, сбегаешь до ближайшей аптеки? Иначе парень загнётся, а зачем вам труп? Ведь действительно: Санрайз вёл своё расследование за спинами друзей. Он раз за разом приплетал их в выдуманные сценарии воровства и лжи, словно паук вплетая жертв на паутину, пока ни в чём не подозревающие насекомые шевелили лапками, вдыхая последний воздух перед смертью. Он обещает Мундропу молчать, потом рассказывает всё Монти. Он продолжает улыбаться второму воспитателю, предавая его? Да что он вообще творит? Зачем? Зачем он сидит на двух стульях одновременно? — Мне очень жаль, — всё, что способен выдать Санрайз, переплетая собственные пальцы, чтобы скрыть дрожь. Тошнота, головокружение, сводят с ума, но парень должен держаться. Такая себе Пизанская башня. Он не имеет права убежать от человека, что желает ему добра. Нужно завершить диалог, исход которого, к сожалению, неизвестен. Кажется, подул ветер из окна, разрушая хрупкий карточный домик. — Нет, — Монти вновь вздохнул, прикрывая веки на мгновение. Как же больно видеть друзей в таком состоянии. — Я не пытаюсь сказать, что ты плохой человек или обвинить, прекращая общение. Я просто хочу узнать: почему, почему ты решил, что я не достоин знать о твоей жизни такие моменты? Ты… боишься меня? Что? Ну, не совсем так, но да… — Что? Нет, — Санрайз как-то резко подскакивает с места, начиная ходить по комнате кругами. Не так много места для прогулки, но лучше, чем горбатая спина на протяжении сорока минут. Так, казалось, легче сформулировать мысли. Перебираешь себе ножками по полу, да думаешь о жизни. Кстати, тот вазон в углу пора бы полить. И воспитатель был несказанно благодарен Монти, что приятель дал время привести патлатую голову в порядок. — Только не перебивай, ладно? Кивок. — Я очень боюсь, что меня бросят. Неважно кто, ты или Мундроп. Я… боюсь, что, узнав о расследовании, ты меня возненавидишь. Поэтому я молчал. Так же проще, верно? И Мундроп молчал, мы с ним как-то скооперировались, сделали это общей тайной и всё. Поставили друг другу определённые условия. А потом ситуация с Чикой, она выбила из колеи: мол, что делать дальше? Мы начали всех подозревать. А если отвечая на твой вопрос: я боюсь потерять тебя, Монти, по сути единственного здешнего друга. Музыкант поспешил встать, становясь напротив. Близко. Не так интимно, как коварно. Время, казалось, остановилось: вот Монти потянулся к своим очкам, опустил стёклышки вниз, заглядывая крокодильими зрачками на собеседника. Смотрит, заглядывает, выжидает. Чего только? Такими темпами у воспитателя пот по лбу польётся, прессинг моральный выматывал похлеще спортзала. Линзы делали взгляд опасным, а беседы про чужую агрессию всплывали в голове. Не будут же тут убивать, правда? Если будут, жаль, Санрайз не успел подарить Мундропу голубые тапочки. — А если это ты? — Я… что? — А если ты виноват в этих преступлениях? Они начались с твоим приходом, дед. Пора переходить на речи лживой сучки, не иначе. — А если ты? — Санрайз пожимает плечами, кривя безразличную рожицу. — Все мы здесь замешаны. — Ладно, допустим, — Монти поправляет очки резким движением ладони, спеша вернуть задницу на сидушку. Ножки устали? Санрайз вот встал, чтобы легче было спрятать трясучку. Нервничает, как же он нервничает. Слава работе, крокодильчик глаза прикрыл, иначе моральный цирк, ей-богу. — Будем считать конфликт исчерпан, я тебя услышал. Не то чтобы перестал обижаться, но услышал. И что вы планируете делать? — Если честно, всё в тупик какой-то зашло. Вот прям в жопу. На каждое доказательство есть алиби, а, сам понимаешь, я не пытаюсь кого-то насильно сделать виноватым. То Чика осталась в ТРЦ, а потом оказалось там автограф-сессия. Роксана мне вообще не нравится… — Тебе никто не нравится. — Неважно! Я думал о происходящем. Честно, по указанию Мундропа пытался сблизиться с остальными музыкантами, но: ничего. Я запутался, — смех двоих парней наполнил комнату, наконец снимая напряжение. Это не смешно, скорее слишком бессмысленно для глобального горя. Смех от безнадёжности, что слился в одну мелодию. Может, действительно не так всё плохо в происходящем? Кажется, Санрайз противоречил сам себе. — Так может ну его? — В смысле? — Ну не получается у тебя играться в детектива, значит — забей. Будешь ломать голову, так только поссоришься со всеми. Со мной вот почти не посрались. Оно стоит того? Если что-нибудь произойдёт ещё, да, будем думать. Я тебе даже помогу. А сейчас ведь ничего ни на кого нет. Почему ты не веришь в стечение обстоятельств? Мундроп твой… Санрайз перебил Монти машинально: —… он не мой. — Так кто в этом виноват, дед? Пошли и переспали после свидания, в чём проблема? Оба свободные. Свечек вам мятных купить? То общаетесь сутки напролёт, а тут дело доходит чего-то дальше, так всё, не мой. А чей? Мой что ли? Нет, спасибо, мне такое счастье ни к чему. Трясущиеся ладони закрыли лицо, скрывая предательский румянец на щеках. Пофиг на трясучку, когда тут такое. Воспитатель думал так бывает только в кино — фиг тебе, сидишь красный как рак. А нужно раком. Слишком стеснительно слушать нечто такое от друга, сидящего в нескольких сантиметрах от тебя. Говорили за одно, перешли к другому. Нет, конечно, это лучше, чем «говорили, говорили, сели, да заплакали», но всё-таки это невероятно смущает. А насчёт расследования — особенная трагедия разыгравшегося воображения. И что прикажите делать? Собственно, ведь правда. Парень сделал из этого цель всей своей жизни, когда на деле это может быть реальное стечение обстоятельств. Мундроп тоже говорил об этом, теперь Монти, может, стоить поверить? Продолжить спокойно работать, общаться с коллегами. Хотя, Мундроп потом сам горел местью… Продолжать делать вид, что с детективами покончено, а самому искать до чего докопаться. Прекрасно. И цель сохраним, и любимым проблем сократим. Попозже можно поговорить об этом с психологом. Ну, чтоб наверняка. И пофиг на мнение, вот реально пофиг, стремление к правде конкретно сейчас невероятно велико. Как жаль, что в кабинете Джона язык вновь прилипнет к нёбу, а шевелиться будет лишь дрожащее запястье, зажатое между коленами. — Прекрати, ты меня смущаешь. — Пф, — Монти улыбнулся, молча соглашаясь. — Насчёт расследования, я надеюсь, мы друг друга поняли? Это ложь во благо, правда же? В конце концов, никто не мешает прекратить детектив окончательно, просто ещё некоторое время последить за событиями. А об этом уже никому знать необязательно. Личный пунктик, так сказать. Вообще, люди часто врут. Например, чтобы казаться лучше. Или наоборот — хуже, отводя от себя лишнее внимание. Забавен лишь факт того, что воспитатель пришёл в ТРЦ ангелом, а уйдёт лживой жабой. Время меняет всех, как и окружающие тебя существа. И неважно — кошка это или человек. — Поняли. — Отлично, — друг поднялся на ноги, зыркая на дверь. Ещё бы, ему пришлось отлучиться на довольно приличное время, оставляя выскочек самих. Столько упущено времени поругаться с Роксаной. А ведь можно было побросаться салфетками. — Я пойду, скоро концерт, а ты иди к Мундропу. Он наверняка соскучился. Язык цокает, а глаза закатываются, стоит парню покинуть помещение, выходя в бесконечные просторы павильонов. Много этот Монти понимает в чужой личной жизни? Много, не много, а мысли теперь будут преследовать. Зараза такая. Санрайзу требуется не больше десяти минут, чтобы вернуться к Мундропу в детсад. Там всё ещё бегают дети, всё ещё гордо расхаживает знакомый силуэт, давая мелким задания. Дверь поддаётся с первого раза, впуская воспитателя внутрь рабочей зоны. Он обходит стол сбоку, усаживаясь в чужое промятое задницей кресло. Так удобнее, так роднее. Разбросанные по столу рисунки приходится отложить стопкой подальше, театрально размещая на поверхности облачённые в костюм локти. Чужой взгляд блуждает по напарнику, когда Мундроп идёт в руках со стаканчиками из-под краски, где обычно моют кисточки. Странно, что там не кофе. Именно в тот момент Санрайз красноречиво выдаёт: — Пиздец. Взгляд Мундропа бегает туда-сюда, пытаясь понять, что только что произошло. — Это был… мат? — Да. — Здесь же дети, — второй воспитатель оставляет пластиковые стаканчики в одиночестве на столе, складывая руки на груди. Теперь полюбившаяся мордочка выглядит театрально озлобленной. — И ты не материшься. — Это была одноразовая акция. С максимально недовольным лицом слышится характерный вопрос: — Что Монти уже наплёл? — Я рассказал ему о расследовании, он попросил меня прекратить. — И почему я не удивлён? — Я согласился. Недовольство сменяется неизвестностью. — Ладно, теперь я удивлён. — Ещё он сказал, что нам нужно переспать. — Прям сейчас? Санрайз словно давится слюной, перепугано смотря в похотливые глаза напротив. Там словно чёртики танцевали, поднимая чужие уголки губ в улыбке. Мундроп точно подумал перед внезапным вопросом. Специально задал, чтобы заставить смущаться. Очевидный ответ из его уст звучит так же быстро: — Жаль. — Что?! — Шучу.

В каждой шутке есть доля правды…