Надежда и вера

Кэйа не выдерживал. Кэйа разгребал одну стопку бумажек за другой вместо выслеживания убийц и построения планов по развалу группировок. Кэйа ненавидел лицемеров, которые к нему в рот заглядывали в кабинете, а за спиной строили планы как занять его место. Он действительно дослужился до старшего оперуполномоченного очень быстро, и завистники были уверены, что его протежирует богатый папочка, не удосужившись хотя бы что-то узнать о начальнике. Альберих медленно терял всякую веру в людей. Хотя он знал — видел — что он не один такой. Среди тех, кто только наживался на своей должности, были и ответственные и честные люди. Больше всего Кэйа любил рядового Хоффмана, только вот он был из патрульной службы, кажется. Однако это не мешало им вместе ходить на некоторые операции. Скоро, кстати, намечалась одна крупная. Одна из рыцарей порядка, которую Кэйа тоже очень уважал, работала под прикрытием уже довольно долго и собрала достаточно информации о нарколаборатории на одном из заброшенных заводов. Кэйа часто ночевал у Дилюка, поскольку однажды обнаружил на своей дермантиновой двери огромные порезы, и Рагнвиндр, испугавшись за жизнь друга, предложил переехать. Альберих, конечно, отказался, но приходить стал чаще. И сегодня, после горы отчетов, он спешит в двухэтажный особняк. Полностью истощенный, не чувствующий себя живым. Он плюхается на диван, глядя разве что в пол. Равнодушно поднимает голову на приближающиеся шаги. — Как работа? — Дилюк хлопает друга по плечу. Молчание. — Кэйа? — Люк, я хочу на войну. Тяжелый вздох. — Я думал, мы это уже прошли. — снова садиться и приобнимает. Дилюк до жути тактильный, но это не то что бы не устраивало Кэйю. Он прикасается только к нему. Потому что больше никого нет. — Я сегодня только с бумажками общался, вместо того, чтобы делом заниматься. Слушал лицемеров и подхалимов. Ненавижу я это все, братишка, ненавижу! Дилюк только глядит на друга и поглаживает, давая понять, что рядом. Как знал. Мусора они везде мусора. И в Африке, и в Фонтейне. Везде одно и то же. Честных — раз, два и обчелся, и Рагнвиндр знал, что Кэйе это не понравится, что он все это возненавидит. Может, думал, что будет так же, как на фронте: когда над тобой постоянно угроза смерти, нет места хитрости и лжи. Нет, Кэйа. — Дурак ты. Пауза. — Увольняйся. — Чтобы овощем валяться и жрать за твои деньги? Нет уж, спасибо. Так все равно лучше, чем никак. Тем более… Честные люди тоже есть. — Ты зачем туда шел? — Дилюк вспоминает речи своего друга про то, как он собирается менять, и как интересно в академии. Вспоминает, как Кэйа улыбался, пока Дилюк зашивал раны после операций, говорил, что делает благое дело. Не может ведь человек взять и перегореть так быстро. Тем более Кэйа. Ему нужна поддержка, но как поддержать, когда ты не понимаешь человека? Когда у тебя в голове полная противоположность того, что он думает? — Дилюк, я боюсь, что ничего не получится. Что сгорю за бумажками и ничего в своей жизни не сделаю… Важнее ли счастье Дилюка и живой Кэйа под боком, или счастье Кэйи, который готов этих подхалимов и лицемеров защищать ценой собственной жизни? Дилюк спрашивает себя с тех пор, как узнал, что друг собирается поступить в академию милиции. Ответа, кстати, не находит. Но пока предпочитает видеть улыбку на родном лице, даже если на коже нет живого места. — Эй, скольким людям ты за это время спас жизнь? Не одному и не двум. Я в тебя верю, друг. Кэйе, чтобы вновь почувствовать себя живым, хватает прикосновений теплых рук и низкого голоса, а что он говорит уже не так важно. Он, наверное, никогда не отступится от собственных принципов, но к Дилюку прислушается. — Я клянусь, лучше это делать под обстрелами, когда все свои ребята, когда тебя понимают. — Не лучше. Кэйа глубоко вдыхает. Да, может и легче, только у него на руках умер практически каждый из них. Ни одного он так и не отпустил. — Ты не понимаешь, там все по-честному, без мишуры! Чтобы чего-то добиться недостаточно глазками похлопать! — мужчина чувствует, как вскипает. — А эти, блять, кабинетные герои с кучей звезд на погонах сидят, бумажки свои теребят и гордятся собой! — Кэйа с силой ударяет по ближайшему предмету. Предмет оказался бедром Дилюка, который тут же вмазал другу по запястью. — Так, герой. Ты знал куда шел? Знал! Или увольняйся оттуда к чертовой матери, или смирись! — У нас в батальоне был один- — Кэйа, они все мертвы! Ты этого хочешь для своей группы?! Сам тоже грудью на амбразуру кинешься?! Или мозгами пораскинешь, если их еще не отбило?! — Слышишь ты, бля, хозяин красной зари! Это тебе все просто так достается! Войдешь в историю как руководитель лучшего завода и помрешь на старости лет спокойно! — Альберих вскочил и отряхнулся. — Был бы твой папаша жив, ты бы вообще горя не знал. Зато других в безмозглости упрекать ты самый первый! Хоть слово о смерти Крепуса я бы сказал, так тут бы истерика была, а тут моих однополчан припоминаешь, тьфу! — милиционер размахивал руками только чтобы никого не убить. Ему больно. Очень больно. Может, он и не хочет причинять такую же боль Дилюку, но дать понять, что за словами нужно следить, хочет. — Да пошел ты нахуй с таким базаром. — Он чувствует, как его не понимают, как хочет закрыться, и чтобы не разрушить все доверие и не потерять последнего любимого человека, уходит в гостевую спальню, хлопая дверью, оставляя Дилюка с его грубой заботой и неумением проявлять ее нормальными словами. — Кретин, сука. — Рагнвиндр ударяет рукой по стене несколько раз, сбивая костяшки, — Сам нахуй иди, по-человечески нихера не понимаешь! Дилюк постепенно успокаивается и поправляет волосы руками. Он просто переживает за друга, за то, что тот работает со лжецами и придурками, за то, что хочет вернуться в Афган, потому что самому бывшему связисту война запомнилась как нечто ужасное, настолько, что если задуматься и перестать воспринимать ее так легко, как он это делает, то можно сразу выпить пару бутылок водки залпом и лечь в гроб. А вот гибель отца для него — святое, неприкасаемое. Она настолько впилась в душу Рагнвиндра, что он боится ее трогать. Да, он действительно совершил большую глупость, заставив Кэйю припомнить, что его друзья погибли, но как ему еще доказать, что в гражданской милиции гораздо лучше? Что в войне нет ничего, абсолютно ничего хорошего? Больше никак. Спустя час тишины и еще нескольких ударов по стене, Рагнвиндр решается проведать гостя. Он погорячился, да и негоже так разговаривать близким людям. Он стучится в дверь только ради приличия, и, не дождавшись ответа, заходит. — Кай, я… Прости. — он подходит ближе, и вместо того, чтобы прогнать, Кэйа крепко обнимает друга и беззвучно проливает слезы. — Люк, они все погибли! Я мог… Я бы… ах. — прижимается к груди, впивается пальцами в спину. Дилюк обнимает в ответ, не в силах отреагировать по-другому, и утыкается в макушку. — Ты не мог. Это не твоя вина. Это никогда не было твоей виной. Ты сейчас в Луногородске, со мной. Все позади. — целует в лоб и вздыхает. — Не говори больше, что хочешь туда вернуться. Дилюк понимал, как никто другой. Он мог защитить отца, он мог всю милицию перевернуть вверх дном, но не сделал этого. Они с Кэйей подрались в тот день, и ни один не хочет вспоминать, из-за чего. И сам Кэйа тогда говорил, что винить себя ни к чему. И сейчас в голове Альбериха крутится лишь одна мысль: Дилюк прав. Быть опером лучше, чем капитаном гвардии. Здесь он может что-то изменить, может уберечь многих, или хотя бы наказать преступников. И работа кабинетной крысы лишь небольшая плата, не сравнимая с жизнями друзей. Чтобы понять и осознать и принять это, конечно, понадобится время, но он не один. Ему всегда помогут, стоит только попросить.