Надежда и вера

Кэйа последнюю неделю еле ест, не улыбается и плачет столько, сколько никогда не плакал. Ему повысили звание, повесили очередную звездочку на форму и отстранили от службы оперуполномоченного. Все, ради чего он трудился последние несколько лет, взяли и отобрали. Он теперь — овощ, висящий на шее Дилюка, который с трудом может дойти до магазина или спуститься с лестницы. Как бы Дилюк не пытался убедить его в том, что все в порядке, что он не обуза, Альберих не мог поверить. Половина отчетов залита слезами, никто не ожидал, что Кэйа будет чувствовать себя настолько слабым. Джин часто заходила, рассказывала о работе, о его бывших подчиненных, о том, как Нимроду его не хватает. Но Кэйа так и не отомстил никому. Ничего не сделал с системой, оказался недостаточно внимательным, недостаточно сильным. Он сбивает костяшки до мяса, и Дилюк очень просит его не делать так, но Кэйа только закрывается и улыбается болезненно и ломанно. Они спят в обнимку в одной кровати; сами и не заметили как отношения братков перетекли в намного более близкие, и стали целоваться как смущенные подростки, и это было, пожалуй, единственным, что радовало. Дилюк с Розарией чувствовали, как Кэйа отдаляется, но Рагнвиндр всячески поддерживал друга, и даже организовал пару квартирников, где Альберих исполнял свои песни, пропитанные романтикой и иногда безумной тоской. Он общался со зрителями, лучезарно улыбаясь, но улыбка очень быстро сползала с лица, когда мужчина бросал трость и давал Дилюку держать себя. — Кай, я… Я рядом, все в порядке. — Я жру за твой счет и хожу, держась за тебя. Я ничего не сделал. — Ты спас мне жизнь. Ты уберег сотни людей. — Дилюк пересаживает друга с коляски на кровать и придерживает спину, чтобы меньше болела. Кэйа болезненно стонет, и Рагнвиндр едва сдерживает слезы. Вряд ли его жизнь стоила здоровья офицера. Это он виноват, это из-за него любимый друг чувствует себя овощем, ни на что не способным. — Люк, дорогой, я не стою твоей заботы. — Кэйа, если бы не ты, я бы уже несколько лет червей кормил. Не говори так. Сколько молодых ребят ты спас от того, что они сторчались, не счесть. Иди ко мне… — Дилюк позволяет Кэйе лечь на него и берет за руки. — Тебе пора принимать ванну. — Толку от этих ванн, мазей, упражнений и всего остального… — мужчина всхлипывает. — Я безнадежен. — Неправда. Все будет хорошо. Дилюк остался единственным, кто еще верил, что все будет хорошо, ведь Кэйа написал песен на целый альбом, и даже записал парочку, только сам Кэйа не считал это чем-то полезным. Вновь, он слишком слаб, чтобы помочь людям, чтобы изменить систему, как и хотел. Какой тогда смысл в его жизни? Заполнять бумажки и нажимать на клавиши? Вряд ли. Мужчины окунаются в теплую воду, Кэйа как обычно ложится на грудь Дилюка и прикрывает глаза. — Я очень тебя люблю, слышишь? Не говори, что ты лишний, что ты обуза или овощ. Это не так, Кэйа. — Да, Люк. Спасибо — он мягко улыбается. — Я тоже тебя очень люблю. Дилюк крепко прижимает Кэйю за грудь и целует в плечо. Сколько они прошли вместе, подумать только. И это пройдут. Все будет хорошо, все обязательно будет хорошо. Дилюк не останавливается, целует шею, спину, ключицы, все, до чего достает, а Кэйа шумно дышит. Дилюк укладывает друга спать. Кэйа давно привык к тому, что возмущаться бесполезно. Дилюку просто нравится заботиться и носить его на руках. Этой ночью офицер кричит и подскакивает. Просыпается от того, что не может удержаться на ногах и едва не падает, если бы чужие руки его не словили вовремя. Не возвращаясь в реальность, хватается за голову и тихо ноет. — Кэйа, боже… — винодел пытается растормошить любимого, и у него получается, но начинается плач. Снова вспомнил войну. Снова начинает говорить о том, что никого не уберег. — Я рядом, родной. Все хорошо. Мы вместе, все живы. — Дилюк поглаживает темные волосы и слушает, как Кэйа успокаивается. — Они мертвы… — говорит получистерически, скривившись. — они все погибли… — Вырывает пару прядей волос. Дилюк просто не знает, как помочь. Он никого не вернет назад, и не вырежет этот этап из чужой памяти. Он может только снова обнять. Дилюк не мог не выдохнуться. Кэйе почти не становилось лучше, он винил себя во всех смертных грехах, и Рагнвиндр никак не мог залезть в чужую голову. Он больше не мог ничего сделать, ничем помочь. На то, что Кэйе нужно побыть одному, он, скрепя сердце, разрешает другу пожить у себя дома, обещая звонить каждый день. Может, там любимому будет лучше.