08.22.2018 6:17 р.m.
Отец Морелли оказывается на редкость мерзким типом. Знаете, есть такие людишки, которые улыбаются, ведут политес, создают видимость того, что общаются на равных, а потом с удовольствием кости моют. Таких видно за версту. По идеально уложенной причёске, отглаженному костюму и натянутой фальшивой улыбке. Я сижу за столом, слушая его размышление о том, как не пристало взрослой одинокой женщине с ребёнком вести себя подобным образом. Намекает на меня, старая макака. Я не настолько отупел, чтобы просмотреть красноречивый взгляд Энцо Морелли. Да и засос на шее Нины, так же как и на моей могут надурить разве что Алекса. Пацан, кстати, реально клёвый оказался. Правда, в Мортак он всё-таки пару раз продул. В какой момент я тупо отпустил вожжи, я не понял, как и то, как меня так вырубило вместе с малым на диване. Что делать с этим ебаутым ощущением пока не разобрался. Да и атмосфера не способствует. Тихо кипит папаша Нины, сверкая глазами, Алекс бросает на меня то ли виноватый, то ли умоляющий взгляд, Нина сидит за своим же столом, опустив очи долу. Что, чёрт возьми, за хуйня происходит? — Мистер Рамлоу, вы так и не ответили, кем вы работаете? Я ещё секунду раздумываю над ответом. — Убиваю людей. Лицо Алекса сперва вытягивается, затем глаза разгораются диким восторгом. Понятно, для него это звучит несколько абстрактно. Кроме смерти матери он пока не сталкивался со всем дерьмом этого мира. И не надо. Морелли бледнеет, и всё так же молчит. А вот её папаша явно торжествует. Вот прям сейчас начнёт таскать меня за ухо по дому, ей-богу. — То есть? Что это значит? Нина! — Энцо смотрит на дочь одновременно с негодованием и неверием. Переводит на меня взгляд, полный презрения. — У вас ужасное воспитание и шутки. — Какие уж тут шутки, — усмехаюсь, наблюдая, как маска холодного спокойствия сползает с холёного итальянского лица. Папаша демонстративно хватается за сердце, или что там у него под рёбрами, переводя взгляд на дочь. Нина в замешательстве. — Пап… Всё хорошо… — пытается вырулить она. — Да уж куда лучше. Извольте объясниться, молодой человек… От такого обращения меня подрывает нахамить в лучших традициях приюта. Но вместо этого я ещё пытаюсь совладать с эмоциями. Собственно, с хуя ли, спрашивается, я ещё и объясняться должен. Кусок в глотку не лезет. Я таких напыщенных индюков пачками в землю отправлял. И он меня еще стыдить будет… Замечаю во взгляде Морелли мольбу. Ну, да ясен хуй, я уеду, а она останется. Окей, заткнусь, с меня не убудет. — Вам нечего сказать? Нина бросает несмелые косые взгляды на меня и Алекса. Пацан молодец, втыкает в экран смартфона, но я-то вижу, как краснеют у него уши. Походу, это не впервой. Нина же похожа на провинившуюся школьницу, которую сейчас будут отчитывать за прогул или за то, что поймали за углом с сигаретой. — Папа! Он — мой гость в конце-концов, хватит уже, — пытается унять начинающийся конфликт. — Хорош гость… — Алекс, ты поужинал? Иди, сложи учебники и сменную одежду, — Нина заботливо отправляет мальца прочь из кухни. Зря. Этим она развязывает мне руки. Или, точнее, язык. Когда Алекс поднимается из-за стола, я всё явственно читаю в его глазах. Плавали — знаем. Сам помотался, как собачий хвост в его возрасте, никому нахрен не нужный. Наверное, это меня в нём и подкупило. Нет, он конечно на меня не похож, и слава всевышнему. Умён, даже очень. Начитан. Я в его возрасте был обычным лоботрясом с вечно ободранными коленками и проблемами с законом. Что, впрочем не изменилось. Но я твёрдо знал, что никому на хуй не нужен. А пацан ещё надеется. — Нина! В конце концов, ты же взрослая женщина! Как так можно легкомысленно относиться? У тебя, между прочим, ребёнок! И вот тут меня разрывает… Хочется схватить этого недоумка за шкварник, провезти холёной рожей по столу, и сунуть башкой в посудомойку. Может, тогда всё дерьмо оттуда выветреется? — Пап… Брок помогает мне в моей работе… Он… Коллега. — Ага, из смежной организации. Трупы закапываю. Сперва, правда, их создаю, но потом закапываю, — слышу себя, и понимаю, что меня уже не остановить, — Нина, какого хуя ты оправдываешься перед ним? Отец Нины роняет вилку на стол, вскидывая на меня глаза. — Рамлоу! — вспыхивает Нина, краснея. — Ну нет. Я сидел, слушал всю эту грёбанную полемику… Хватит! Теперь послушайте меня, господа зайцы. — Я бы попросил вас, молодой человек! — Я тебя перебивал, пока ты тут кислород расходовал? Нет! Вот и закрой пищеприёмник… Начнём с того, что твоя дочь, долбанный ты праведник, свою шкуру каждую ночь таскает туда, куда я срать не полезу в трезвом уме. И тебе в башку твою седую даже не приходит мысль, что она там сдохнет, как и твоя другая дочурка. Это, блядь, на сколько надо любить себя, чтобы пустить обеих дочерей служить в полицию? — У вас, видимо, нет детей! — Потухни, слово потом вставишь, когда разрешу… — его вопрос про детей вот прямо бесит. — Тебе похуй, что грохнули одну дочь, тебе похуй, что вторая скоро следом отправится, и тебе похуй на пацана. Но ты, срань слоновья, смеешь раскрывать рот и учить её жизни? Если я правильно понял, ты обосрался много лет назад, кинув и одну и вторую на произвол судьбы. И ты ещё жив. То есть факт, что обе твои доченьки сироты при живом отце — тебе кажется нормой общества? Сука, он мне ещё будет тут рот открывать, пытаясь меня повинить, так же как и дочь свою. Я не святоша, да, погулял и всё возможно. Но тыкать меня мордой в дерьмо, пусть и моё собственное, не позволено никому. И уж тем более не тому, кто своих детей отправляет на смерть. Его фраза, брошенная вскользь, сейчас просто пережжёт мне нахрен все предохранители и я его убью. Нина смотрит в полнейшем ужасе, а меня уже несёт. Сейчас у меня тормозной путь будет как у гружёного «Freightliner» — четверо суток. И не дай бог встать на пути. Энцо смотрит откровенно ошарашенно, переводя взгляд с меня на дочь. — Да как вы смеете… — Заткнись, не заставляй меня брать грех на душу… Ты спихнул внука на дочь, и считаешь, что имеешь моральное право указывать ей, с кем трахаться, а с кем нет? А не пошёл бы ты… Под юбку жёнушке. — Брок… — вспыхивает Нина. Погоди, дорогуша, я и до тебя доберусь. Все хороши, ей богу. Жестом затыкаю поток сознания слева от себя. Нина сидит, словно к стулу приколоченная, и я вижу, как трясётся у неё подбородок. — Я тебе как мужик мужику советую — имей хоть каплю уважения не вякать в чужом, ёб твою мать, доме! У себя будешь правила насаждать. А ты, голубушка… С тобой у меня тоже разговор не окончен… Я вообще, хуй его знает, чё ты сидишь, глаза таращишь… Один раз досыта его отсюда погнала ссаными тряпками, и всё. Приехал, внука забрал, и нахуй. Слушает она наставления. Тебе, блядь, лет сколько, кукла ты глазастая? Ошарашенный моим молчанием и внезапным взрывом папаша Нины покрывается пунцовыми пятнами. Поджимает губы, словно послать хочет, но не решается. Ясен день, и не решится. Сидит вон, жаба сухая, даже встать со стула очкует. И правильно. — Прекратите оскорблять меня и мою дочь… — наконец раскрывает рот. — О, а кто это у нас тут без спросу звук издал? Я слышу звуки мудака… Кажется, из вас, Морелли. Так вот, радость моя… Касаемо Алекса! Я в душе не ебу, что вы оба будете делать, но если пацан попадёт в приют, я выжгу этот ёбанный городок вместе с жителями напалмом к чёртовой матери. Уяснили оба? — да, я знаю, что угроза звучит глупо, ведь у меня нет никаких гарантий, что я вообще буду через час-другой жив. Но только такое внушение и работает на слабые мозги зажравшихся бюргеров. Иногда через порку доходит быстрее, чем через уговоры. Энцо смотрит затравленно. Но надо отдать ему должное, при появлении Алекса берёт себя в руки, по крайней мере перестаёт бледнеть и краснеть попеременно. — Алекс, собрался? — дрожащим голосом интересуется Нина, с удовольствием выскакивая из-за стола и бросаясь к племяннику. Пацан кивает, хитро поглядывая в мою сторону. Подмигиваю ему. Всё будет ОК. Папаша, со звоном бросая вилку в тарелку, встаёт из-за стола. Окидывает меня взглядом. Молча кивает и уходит. Скатертью дорожка, хоть пожру спокойно. — Брок? — Алекс останавливается в дверях. — Чё, пацан? — Сыграем ещё как-нибудь? — Всё возможно, — нет, он мне определённо нравится. Бесстрашный, умный, крепкий парень. Надеюсь, таким и останется. Провожаю святое семейство взглядом, доедая отбивную. — Это было очень грубо, Рамлоу. — Угу… Не понравилось? — Нина стоит в гостиной, разглядывая меня. Я как раз закончил с ужином. Можно собираться. Блядь, как-будто в гости собираемся или на прогулочку. Дурдом. Нина качает головой, отворачиваясь. Чё за нахрен? Плачет что ли? Вот сырости мне тут не хватает… — Эй, что за дела? — подхожу ближе и пытаюсь поймать её за плечо, чтобы развернуть лицом к себе. Она уворачивается. Приходится ловить. Прижимаю к себе. Трясётся вся, как осиновый листок. — Отстань… — Чего дуешься? Из-за упыря этого, папаши твоего? — мне удаётся развернуть её лицом к себе, но она тут же прячется, размазывая сопли и косметику мне по футболке. — Я боюсь… — А вот это уже хорошо. Это уже правильно… — прижимаю её покрепче. — Нужно бояться. — Но ты же ничего не боишься! — Ну, так это я. Мне и терять-то нечего, чтобы бояться. А тебе нельзя так, как я. У тебя вон какой парень… Нина дрожит, всхлипывает и я прямо ощущаю, как расползается мокрое пятно по груди. Футболку в стирку. Бабские сопли-слёзы я успокаивать не умею. Не доводилось. — Я боюсь, а вдруг ты прав, и я слабовольная дурочка… — Давай-ка психоанализом займешься со своим психотерапевтом. Я максимум могу подзатыльник дать. Ободряющий, — чёртовы руки Нины прямо обвивают меня и сходятся на спине. От этого аж волосы на предплечьях дыбом встают. Чёрт, а в этом есть кайф… Кажется, я начинаю втягиваться в «нормальную» жизнь. Стоп! СТОП! Тормози, старик. Отрываю от себя Нину. Она непонимающе таращится. Отдаляю её от себя на расстояние вытянутой руки. Хватит обнимашек. — Бери себя в руки. — Брок, я правда боюсь. А что, если ничего не получится? Что, если мы его не поймаем? — Ну, значит не поймаем, — пожимаю плечами, — придумаем другой план. Давай, соберись. В участке сейчас кто-то есть? Нина, шмыгая носом, смотрит в потолок, унимая нервы. Так-то лучше. Я тут не жилетка, чтоб в меня плакаться. Сама себя под плинтус загнала. То, что она боится, с одной стороны хорошо. Значит, будет думать наперёд, если, конечно, мы оба переживём эту ночь. — Итак? — Нет. Участок закрыт на доследование в связи с убийствами. Днём там были криминалисты и федералы. — Чудно. — Но сейчас там никого. Дежурный только, но ему моё появление до одного места. — Отлично. Зауэр и ключи от машины верни. Радиостанцию ещё надо, напоминаю… — наблюдая, как она собирается, думаю, что надо бы поторопиться. На улице прилично стемнело. Электронные часы на полке возле телека светятся зелёным. Без четверти семь. Что ж… Рановато, но есть ли смысл тянуть кота за яйца.***
08.22.2018 6:37 р.m.
Слова Рамлоу бьют больнее, чем я думала. Пока провожаю Алекса и отца, внутри всё клокочет. Я даже не знаю, от чего сильнее — от удовольствия, что кто-то наконец поставил моего отца на место, или от предчувствия самой настоящей бури. Он ведь не привык, чтобы кто-то ему перечил. А тут его не просто не постеснялись, а ещё и втоптали грязными сапожищами в неудобную правду. С одной стороны я благодарна Броку за нежданно подставленное плечо, а с другой… Он ведь уедет, и с вечно припоминающим мне этот разговор отцом придётся жить мне. Острый язык Рамлоу и привычка говорить то, что думает в сумме со вспыльчивым характером делают его не слишком приятным собеседником. Зато честным. В доме тишина. Слышно только, как клацает вилка о фарфор. Вот ведь невозмутимая скотина. Доедает ужин с таким видом, будто вообще ничего не случилось. — Это было очень грубо, Рамлоу. — Угу… Не понравилось? Ну что за самодовольная тварь, а? Ему будто и дела нет, сгребает тарелку в раковину и ему плевать, что его выходка будет стоить мне последних семейных связей. С одной стороны очень обидно, что отец всю жизнь игнорировал меня. Я, как мне кажется, злилась на него за дело: за то, что бросил, за то, что всю жизнь тыкал носом в ошибки. И я так и не научилась справляться с его желчью и сарказмом, и постоянными нравоучениями. Особенно, когда он сравнивал меня с мамой. И если быть до конца честной с самой собой, меня порадовал скандал. Рамлоу плевать на желчный тон и сарказм отца — он ему никто. Фактически, папа и мне папа только по бумагам, и я ловлю себя на мысли, что не понимаю, как допускала обращаться с собой, как с мусором. И Алекс… Ведь Рамлоу прав и на этот счёт. Если бы не счастливое стечение обстоятельств, когда он оказался в нужном месте в нужное время и вытащил меня, отец отправил бы Алекса в приют. Ему некогда заниматься внуком. Ему дороже своё спокойствие и жена. Хелен не плохая, нет. Просто после смерти Клариссы её разум помутился на столько, что с ней иногда совершенно невозможно находиться в одном доме. Но у Алекса нет выбора. Я сама превратила его жизнь в подобие семьи… Чёртов Рамлоу! — Эй, что за дела? — раздаётся у самого уха хриплый голос, и горячие руки пытаются поймать меня. Я не хочу, чтобы Рамлоу видел мою слабость. Чтобы вообще видел какие-то мои эмоции. Он этого не стоит. Обхватывает меня за плечи и притягивает к себе. И я взрываюсь. Никто не пытался встать на мою сторону в спорах с отцом, до этого момента. Так себе поддержка, конечно, учитывая, что и по мне он танком прошёлся, но это лучше, чем жалеть меня и гладить по головке. Я не могу сдержать слёз, как бы не хотелось казаться сильной и уверенной. Они душат, накатывая волной вместе с ощутимым страхом за будущее. — Отстань… — Чего дуешься? Из-за упыря этого, папаши твоего? — ему удаётся развернуть меня лицом к себе, как бы я не сопротивлялась. К чёрту моего папашу. К чёрту всё… Мне страшно. Что, если маньяк и правда убил бы меня? Если бы Рамлоу не подоспел вовремя, или решил пройти мимо? Что было бы с Алексом… Господи, ну какая же я дура! Вместо того, чтобы заменить ему мать я упивалась собственной злостью на отца и на весь мир, ища оправдание своему поведению погоней за убийцей сестры. Когда Алексу нужна была поддержка все от него отвернулись. В девять лет стать сиротой, даже не смотря на родственников… Это страшнее, чем как Рамлоу оказаться в приюте, не зная родной крови. Там хоть не ждёшь надежды. А у Алекса она всё это время маячит перед глазами… Что же я наделала? — Я боюсь… — А вот это уже хорошо. Это уже правильно… — прижимает меня так, что вот-вот затрещат кости, и я чувствую его запах, тяжёлый, грубый, такой же как он сам. — Нужно бояться. — Но ты же ничего не боишься! — несу какую-то чушь. Я не ожидала от Рамлоу поддержки. И от того ещё горше. Даже он — жестокий, озлобленный и беспринципный, — способен на настоящие искренние эмоции, и совершенно точно умудряется прочувствовать момент. Чутьё у него развито просто колоссально. И мне стыдно. Стыдно перед племянником, стыдно перед Клариссой за то, что не смогла стать Алексу кем-то больше, чем какая-то тётка, приходящая под утро с работы. Мне стыдно даже перед этим чёртовым Рамлоу за то, что он намного лучше меня. Лучше, хотя бы потому, что не стесняется себя, не стесняется обидеть других и говорит всё как есть, вскрывая гнойники словно скальпель. — Ну, так это я. Мне и терять-то нечего, чтобы бояться, — я чувствую его дыхание на виске. — А тебе нельзя так, как я. У тебя вон какой парень… Крепкие горячие руки сейчас кажутся самым надёжным укрытием во всем мире. И плевать, что он нестабилен психически, плевать, что он опасен. Сейчас эта опасность направлена во внешний мир, и мне мерещится, что в этих руках я словно у Христа за пазухой. Это ещё сильнее травит мне душу, выворачивая наизнанку. Я не понимаю, как, но выдаю ему свой самый главный страх: — Я боюсь, а вдруг ты прав, и я — слабовольная дурочка… — Давай-ка психоанализом займешься со своим психотерапевтом. Я максимум могу подзатыльник дать. Ободряющий. Голос звучит насмешливо и одновременно ободряюще. Да, раздавать тумаки для поддержки у него выходит лучше всего. Пусть и словесные, зато встряхивает не хуже оплеухи. Под пальцами чувствую литые мышцы его спины. Под щекой ровно и сильно бьётся сердце. Какой же это кайф — быть слабой в руках такого, как он — уверенного, сильного, бесстрашного. Кажется, что с таким не опасны ни чёрт, ни бог. Жаль лишь, что он конченный псих, убийца и просто… охрененный мужик. — Бери себя в руки, — отстраняет меня, едва заметно усмехаясь. А в золотисто-зелёных глазах горит тревога. Что бы он мне не говорил, он всё-таки не так прост и однозначен. Есть там что-то под этими мускулами. Душа? Эмоции? Чувства? — Брок, я правда боюсь. А что, если ничего не получится? Что, если мы его не поймаем? — Ну, значит не поймаем, — пожимает плечами с таким спокойствием и равнодушием, словно это не великая проблема. Может, так оно и есть? В это верится с трудом, но верится. По крайней мере его словам я верю. Надо взять себя в руки, он прав. А то что-то я совсем расклеилась. Мощнейший удар под дых может доставить человек с совершенно другим взглядом на жизнь. Это может перевернуть мировоззрение. — Придумаем другой план. Давай, соберись. В участке сейчас кто-то есть? Я принимаюсь искать ключи от офиса и от служебного автомобиля, быстро смахивая остатки слёз под бдительным взглядом машины смерти. — Итак? — Нет. Участок закрыт на доследование в связи с убийствами. Днём там были криминалисты и федералы. — Чудно. — Но сейчас там никого. Дежурный только, но ему моё появление до одного места. — Отлично. Зауэр и ключи от машины верни. Радиостанцию ещё надо, напоминаю… — я всё ещё не очень хорошо понимаю, как он собирается искать маньяка с таким минимальным набором средств. Даже федералы, имея в своём распоряжении спутники, всю базу данных и доступ ко всем камерам страны не могут вычислить маньяка третий год. Если Рамлоу это удастся, я поверю в то, что он — самый удачливый сукин сын на свете. Остаётся полагаться на его чутьё.