Не про нас

Когда Аня написала Алёне, что они уже в Красноярске, девушка почувствовала себя одинокой. Она оставалась одна в большой Москве. Поддержка друзей вне фигурного катания казалось малозначимой — они не могли полностью понять, как себя чувствует фигуристка, как важно для неё то, что она пропускает самый важный старт в жизни каждого спортсмена. А семья уже давно не являлась предметом поддержки — нет, Алёна, конечно, могла поговорить с отцом на тему спорта, но он никогда не поймёт её так, как понимала Аня или — когда-то — Саша. Будни превратились во что-то давящее и грузящее — не так Косторная представляла себе отсутствие конкуренток на льду. Она надеялась на продуктивную работу, на мотивацию, на то, что начнет восстанавливаться с двойной скоростью. Но как итог — пустота внутри и ощущение ненужности. Алёна постоянно закатывала истерики тренерам, которые — как иногда создавалось впечатление — вообще не умеют работать с подростками или взрослыми фигуристками. Дети были от них без ума, но Косторная этого не разделяла. За несколько дней она уже успела тысячу раз вспомнить Этери Георгиевну. На удивление — Алёна вспоминала даже Даниила Марковича — даже его шутки мотивировали намного сильнее, чем бурчание этих специалистов. Они не выносили напора Косторной, которая постоянно липла, просила о том, чтобы они посмотрели прогон программ — правда, всё еще с некоторыми ограничениями. Нет, сначала Алёна честно старалась их терпеть, даже пыталась шутить с ними, рассказывать какие-то вещи, показывала тик-токи. Она любила проводить так время со своими главными тренерами, но эти подобного поведения не оценили. — Алён, работай нормально. Ничего сделать не можешь, а ведешь себя ужасно. — Так вы делайте адекватные замечания, а не под нос себе бурчите. Косторная даже соскучилась по тому, как Тутберидзе в ярости называла Алёну кровопийцей, или — иронично, когда та ничего не понимала — Алёнушкой. — Алёнушка, мы вообще-то короткую катаем. — Алёнушка, если ты так аксель будешь прыгать, то тебя и юниорки засмеют. — Алёнушка, с такой дорожкой Чемпионат России не выиграть. Она и не выиграла. Даже не попала туда. Жизнь — такая забавная вещь. Единственная вещь, о которой Алёна старалась не размышлять — поцелуй с Сашей. Думать о том, какая ты неудачница и бездарная фигуристка, заниматься самобичеванием и ненавистью к обстоятельствам — было и то лучше, чем думать о том вечере. Конечно, Алёна всё равно думала. Она убеждала себя, что убрала это из мыслей, из головы. Но, лежа дома поздней ночью, в груди так неприятно жгло от воспоминаний. Чувствовать себя ужасной подругой не хотелось, но поступок, который она совершила, буквально кричал о том, что она не только предала Аню, но и себя. Алёна вспоминала, как полтора года назад в истериках кричала Саше, пытаясь доказать свою невиновность, как в истериках просила не бросать, как много плакала и страдала. — Блять, как ты не понимаешь, я люблю тебя, — Алёна толкала Трусову в плечи, а пелена слёз в глазах мешала рассмотреть эмоции на лице Саши. — Хватит врать, — чёрствый, чужой голос, который еще пару недель назад был нежным, любящим, заботливым. Саша — еле держалась, чтобы не начать подобную истерику. — Какая ты дура, Саша, — девушка поменяла подход, теперь пытаясь обнять фигуристку. — Я, — Трусова отошла в сторону, — тебе не верю. Ты изменяешь мне, а теперь говоришь мне о любви. Так натурально, главное. — С кем? — Алёна испуганно посмотрела на Сашу. Если бы она спала с кем-то, кроме неё, то точно бы помнила об этом. Такие серьезные заявления не делались из обычной ревности. Косторная боялась этого, и оно случилось — кто-то влез в их отношения, переворачивая всё верх дном. — Хватит. С меня хватит, — Трусова смахнула слезу и собралась уходить. Алёна плакала так, как не плакала еще никогда в своей жизни. Она была в предобморочном состоянии, пыталась убедить Сашу в том, что всё, что она себе надумала — слухи. — Пожалуйста. Если ты сейчас уйдешь, я возненавижу тебя. Я никогда не прощу тебя за это. — Надеюсь на это, — Саше было тяжело говорить подобное, но её истерика прошла до истерики Косторной, наедине с собой. И если бы она не была уверена в источнике, который сказал жёсткую, ужасную правду, она бы поверила только Алёне, только ей. Её любимой Алёне, которая так подло предала, а потом, включив такую актерскую игру, просила остаться. Трусовой было больно смотреть на Алёну, буквально унижающуюся, рыдающую, всю трясущуюся от всхлипов. Но Сашу предупреждали и о таком развитии событий — она была готова ко всем словам. Тогда Алёна пообещала, что больше не задумается о чувствах к Саше, не поверит ни единому её слову, не будет прощать. Но после этой ссоры была еще одна, и еще одна. И еще десятки подобных. Они лишь менялись местами, уговаривая друг друга остаться или исчезнуть из жизни. Алёна предавала себя тысячу раз в отношениях с Сашей, но она не хотела повторять подобного, будучи одной. Однако своим словам и обещаниям уже не верила. Почему один человек способен настолько разрушать её мир раз за разом, почему её вселенная готова пошатнуться от одного взгляда или действия Саши? А этот поцелуй слишком нарушил то шаткое душевное спокойствие, к которому Алёна шла так долго. Она сама виновата — и понимала это. Но что было делать, если Трусова была так рядом, так близко, а в голове — еще тысячи нерешенных вопросов. Алёна пыталась отвлечься, но с такой душевной болью, ровно, как и с фигурным катанием, ей никто не мог помочь. Нет, конечно, она ходила гулять с друзьями, даже слишком много гуляла, старалась не быть одной, продолжала ходить на тренировки, пыталась снимать видео, даже готова была подружиться с Майей, но ничего не помогало. А с последней так вообще — общение стало еще хуже, чем было. Косторная пыталась разговаривать с одногруппницей, думая, что они сойдутся на почве похожей ситуации в спорте в виде пропуска Олимпиады и Чемпионата Европы, а еще ситуаций на тренировки с, как искренне считала Алёна, некомпетентными тренерами, но Хромых была непреступна. — Тренеры эти — жесть, — Алёна громко вздохнула, пытаясь успокоиться после очередной ледовой тренировки с теми, кто не понимал её. — Не знаю, мне нормально. Майя была немногословна, она просто ходила на занятия, залипала в стену, когда они с Алёной находились в раздевалке, и лишь изредка — когда сама хотела — заводила диалог. Она не отвечала на шутки Алёны, не реагировала на её истории, потому что уже на третий день без остальных, ей стало слишком много Алёны. Она была везде: громкая, авантюрная, даже когда казалась грустной — почти всегда в последнее время — всё равно находила повод, чтобы сказать какой-то бред, а потом громко смеяться над этим. — Май, ты задолбала. Всё тебе нормально. Скажи хоть что-то. — Я устала от тебя. — Чего? — Алёна расправила плечи, услышав подобное. Вообще-то она не хотела вступать в конфликт с Майей, но так хотелось ответить, а не признавать, что она от себя тоже устала, — нифига себе. А ты себя вообще видела? — Алён, я не Саша. Не надо пытаться со мной ссориться — я тебе не отвечу. Косторная, услышав это, засмеялась, слишком неестественно и громко, что даже Майя, которая не хотела обращать на одногруппницу внимания, волнительно осмотрела её. Смех — зажим, смех — защитная реакция организма на непредвиденные обстоятельства. Сейчас таковым было слишком точное попадание Хромых в корень проблемы. Алёне просто не хватает того, на ком можно сорваться, с кем можно поссориться или обменяться злыми шутками и такими же взглядами. Девушка настолько привыкла к постоянным ссорам с Сашей, что теперь пыталась везде увидеть вызов, какой-то повод для ссоры или оскорбление себя. То, как вели себя Алёна с Сашей — абсолютно не по-спортивному, но кого это волновало, когда единственная цель — задеть посильнее. Осознавать, что тебе не хватает банальных ссор с человеком — крайняя точка. Косторной стало страшно из-за того, что она снова привязалась к бывшей девушке. И если раньше это было связано с положительными эмоциями, уютом, комфортом, даже ссоры не были в тягость, то сейчас она привязалась к вечным конфликтам, к тому, что Саша вела себя с ней ужасно. Алёна начала перебирать фразы, которыми можно было бы описать подобное. В голову приходил только стокгольмский синдром, но от этой мысли хотелось поскорее избавиться. Трусова по прилёте в Красноярск казалась разбитой — чувствовала девушка себя соответствующе. Аня пыталась выведать, в чём же дело, почему Саша игнорирует её, почему сухо отвечает уже какой день, но ответа так и не добилась. Трусова ответить не могла даже себе. Она постоянно думала о поцелуе, о том, как правильно и решительно оттолкнула Алёну. Она знала, что иначе — посеет еще больше ошибок. Но это было не единственной причиной. На самом деле, при виде Алёны Саша всегда вспоминала о том, из-за чего они расстались, что ей до сих пор откликается неприятным зовом. После того, как заболел Миша и еще несколько ребят из команды Мишина, девушек фигуристок, ровно, как и остальных, поселили по одному и ограничили команды разным временем на льду. Но это не мешало спортсменам бегать друг к другу в комнаты, поэтому Аня спокойно обжилась сразу в двух номерах — своем и Саши. Она оставила у Трусовой пижаму и несколько футболок, чтобы, если они уснут вместе, то она не одевалась на тренировку в спешке, перебегая через половину отеля. Перед тем, как забросить свои вещи к Саше, Аня несколько раз подумала. Было обидно, что девушка перестала реагировать на вопросы, на шутки, просто на рассказы Щербаковой о жизни или своих переживаниях. Аня вообще последнее время чувствовала себя так, будто она единственная, кто не знал чего-то важного. Алёна мало писала и, даже когда они созванивались, мало говорила и больше слушала, а если и рассказывала что-то, то только о том, как проходят тренировки. Ничего личного, никаких подробностей, сплетен или того, что раньше Косторная говорила в первую очередь. Ни слова о своих переживаниях. Женя, которая всё чаще писала, спрашивала у Ани как та себя чувствует, как дела у них с Сашей. И сама Трусова, которая залипала чуть ли ни на каждую стену или стенд, из которой и раньше сложно было вытянуть что-то личное, что-то, что на душе, а теперь у них из разговоров — то, что рассказывает сама Щербакова. Оставлять ситуацию такой не хотелось, поэтому, чтобы наладить отношения, Аня решила быть с Сашей чаще. И вот девушки молча лежали в номере после перелёта. Аня гладила Трусову по плечу, обнимая одной рукой. — Ты расскажешь мне, что с тобой? — Аня знала ответ, но её новое хобби — быть игнорированной своими близкими. Она даже усмехнулась от этой мысли. — Я не хочу, — Трусова закрыла глаза, — это всё усложнит, Ань. — Я пойму. — Считай, что я просто боюсь Олимпиады. — Но это же неправда? — Нет. Аня устала она дико устала от того, что не знает ровным счетом ничего, что ей будто бы просто перестали доверять. Саша никак не реагировала на то, что Щербакова обиженно убрала руку. По крайней мере, Ане так казалось. На самом деле, Трусова готова была провалиться на месте, она бы рассказала всё, правда, рассказала, но была одна проблема — она не хотела разрушать их отношения, она не хотела причинять себе боль воспоминаниями, не хотела вспоминать, чтобы вдруг начать ностальгировать. — Тебя устраивают наши отношения? — голос Ани стал строже и обиженнее. — Да. — А меня — нет, Саш. Ты мне не доверяешь, не говоришь. из-за чего переживаешь. Я будто и не знаю тебя. — Ань, — Саша повернулась к девушке, заглядывая в глаза, — мне с тобой очень хорошо. Просто я боюсь всё испортить, боюсь сделать что-то не так. Я понимаю, что тебе неприятно, но пока что я не могу дать тебе ничего конкретного. Просто попрошу об одном — будь рядом. — Хорошо. Аня устало поцеловала Сашу в уголок губ — наверное, она даже в чём-то права — выяснять отношения перед важнейшим стартом — глупо. Наверное, стоит просто отпустить ненадолго всё, что происходит, все недоговорки друг другу, все переживания, и просто быть рядом друг с другом, просто поддерживать хоть как-то. Алёна решила проведать Дашу, которая уже спокойно передвигалась. Она предложила Усачевой сходить в кино — к слову, они ходили в кино уже четвертый раз за месяц, но подруга отказалась. Алёна встречалась с Дашей, потому что та — единственная, кто не только понимал, но и находился в похожей ситуации, когда нет шанса не только претендовать на место в Олимпиаде, а когда под сомнение ставится твоё присутствие в сборной России. Даша много улыбалась, Даша старалась сохранять позитивное мышление, хотя — Алёна это видела — уже слишком устала. Она устала чувствовать себя бременем родителей, устала мечтать о возвращении на лёд, хотя врачи продолжали строго-настрого запрещать любые тренировки и даже — слишком мягко — намекали на то, что спорт — не единственная вещь в жизни, которой можно заниматься. Усачева в такие моменты абстрагировалась от мира, от существования, она не хотела или не могла думать о том, что больше никогда не почувствуете поддержку болельщиков, вес золотой — да вообще любой — медали, что никогда не придёт в Хрустальный тренироваться. Она настолько убеждала себя в том, что всё еще впереди, что в это начинали верить не только родители, но и она сама. Она слишком сильно жаждала льда и соревнований. После встреч с Дашей Алёна всегда чувствовала мотивацию, что если даже человек в подобном положении готов бороться, готов каждый день чувствовать боль только ради любимого спорта, то может и она. Даша пригласила Алёну к себе, и девушки уже несколько часов обсуждали всё на свете: одногруппниц, тренеров, ситуации в жизни. Алёна рассказала, что будет давать интервью в скором времени. Она даже упомянула, что назвала одну запретную тему, которую попросила ни в коем случае не затрагивать на интервью. — И что ты запретила спрашивать? Про Даниила Марковича? — Даша хихикнула, присаживаясь еще ближе к Алёне. У них на фоне играл какой-то фильм, но они пропустили весь сюжет, переговариваясь. — Блин, — Алёна стукнула себя по лбу, — нужно было про Глейха тоже сказать. Но вообще про переход и Трусову. — Почему? — Усачева нахмурилась, — там же Саша только просила разделения, ты тут причем? — Не хочу вообще вспоминать о том периоде. Тем более в интервью. Пусть она спокойно встречается со своей Аней, а меня с той историей уже не трогают, — Алёна спокойно уставилась на экран телевизора, не увидев, как изменилось лицо Даши. — Встречается? — Усачева дружила с Аней и Алёной очень хорошо, но не могла даже представить о том, что Аня и Саша могут встречаться. Видимо, за период, когда девушка не ходила на тренировки, многое случилось. Косторная готова была взвыть, но сдержалась и лишь тихо произнесла «блять», переводя взгляд на удивленную подругу. Она понимала, что придется рассказать, во-первых, потому, что Даша не отстанет, а, во-вторых, она и так слишком долго хранила эту тайну, чтобы не рассказать её близкому человеку. Усачевой можно было доверять — Алёна знала это точно — девушка не выдала ни одной тайны, редко сплетничала. — Я хочу рассказать тебе то, что волнует меня очень долго, — Алёна сжала кулаки, — если ты готова выслушать. Даша нервно хихикнула: — Мне страшно, Алён. — Ладно, тогда давай фильм смотреть. — Ну уж нет, — Даша выровнялась, — говори. — В ноябре вроде, — Алёна опустила взгляд, выдавая всё на одном дыхании, — Саша и Аня начали встречаться. И мне как бы всё равно, но до этого с Сашей встречалась я. Мы у Плющенко очень плохо разошлись, там Плющенко, Розанов и папа Саши спелись, Саша под влияние попала, в итоге истерики постоянные начались, чуть ли до драк не доходило. Потом я сама виновата была — провоцировать начала. В общем, хреново закончилось. Девушки молчали несколько секунд. — Это же не всё? — Даша хорошо знала Алёну, а, видя её нервное состояние и то, как она начала теребить край одеяла, легко определила, что, видимо, апогей всего еще не рассказан. — Всё. — Ну и в чём тогда проблема? Аня с Сашей, ты отпустила. Ну разошлись плохо и разошлись. Цепляете друг друга, правда, но это же никому не мешает. — Я поцеловала Трусову несколько дней назад. — Ты что сделала? — Даша искренне надеялась, что ей просто послышалось. Она готова была принять отношения Ани с Сашей, даже не обижалась на Щербакову за то, что та не рассказала, готова была поддерживать, якобы ничего не зная. Готова была с Алёной обсуждать Трусову, как не лучший вариант для любовного интереса Ани. Она готова была к любому развитию событий, но не к такому, где одна подруга целует девушку второй подруги, а еще при этом они — бывшие. Усачева на всякий случай незаметно ущипнула себя, проверив, в той ли реальности она находится, потому что разговор уже перестал походить на настоящий.  — Я поцеловала Сашу.  — Аня должна знать об этом, — Даша сказала самую очевидную, но самую болезненную вещь, которую так боялась услышать Алёна. Девушка и сама понимала, что Щербакова должна знать о подобном, но было так страшно. Страшно потерять Аню, страшно подставить себя и даже Сашу. Никто из них не заслуживал подобного. Алёна в очередной раз почувствовала себя ужасной подругой и плохим человеком.  — Даш, нет.  Усачева всегда была на стороне справедливости. А сейчас справедливым было рассказать обо всем Ане, которая даже не подозревала о том, что происходило.  — Алён, ты поцеловала не просто свою бывшую, — Даша вообще не верила в то, что говорит. Ей было тяжело осознать ситуацию, но важнее было — убедить Алёну в правильности честности, а потом уже день — или, если честно, неделю — обдумывать ситуацию, — ты поцеловала девушку Ани. А Аня вообще-то наша подруга. Алёне было больно слышать правду. Правда всегда болезненна. Девушка прижалась к Даше, обнимая её двумя руками. Хотелось просто скрыться, убежать и забыть о том, что было.  — Я знаю, но не могу.  — Ладно. Ты хотя бы жалеешь о своём поступке, — Усачева смягчилась, но, не услышав и не почувствовав кивка, отстранилась, строго смотря на подругу, — ты ведь жалеешь?  — Да, — неуверенный голос, который совсем не звучал так, как Даша надеялась услышать.  — Я поставлю вопрос по-другому, — девушка смотрела на Алёну, — если вернуть тот день, ты бы поцеловала Сашу снова?  — Да.