Не про нас

Аня всю ночь думала о том, что Саша сомневается в своём выборе, сомневается в отношениях с Щербаковой. Девушка накручивала себя всё больше и больше, представляя, как Трусова думает об Алёне, как представляет Алёну на месте Ани. Она не могла отойти от мыслей о том, что Косторная вносит сомнения в голову Саши, что она звонит, навязывается и пытается восстановить разрушенные отношения. Щербакова не могла понять, как она могла допустить такое развитие событий. Неужели она давала Саше мало внимания? Была плохой девушкой? Не подходила? Нет, Аня была уверена, что они с Трусовой — отличное сочетание, что они идеально совместимы, что они могут быть вместе. Мешало лишь одно — наличие Косторной. Аня не могла представить себе ситуацию, в которой не может позвонить Алёне, не может рассказать ей как прошел день, как прошла тренировка, как она себя чувствует. Аня не хотела лишаться подруги, но и не могла допустить того, что эта самая подруга уведет Сашу из-под носа. Щербакова думала о вариантах развития событий, думала о решении проблемы, но в голову лезли лишь глупые идеи. Она не могла смотреть на ситуацию объективно и даже не старалась — легче было обвинить Алёну в соблазнении, чем подумать на то, что Саша может сомневаться сама по себе, что без каких-либо провокаций она может думать о своей бывшей. Верить в это не хотелось. Короткая программа мужчин была в самом разгаре, и Трусова рядом активно болела за фигуристов, иногда дергая Аню за рукав. — Смотри, недокрут, — Саша была похожа на маленького ребёнка, которого привели на шоу — она хоть и старалась вести себя серьезно перед камерами, но иногда просто была собой — искренне болела, возмущалась или восхищалась спортсменами. Аня была не на арене, не в Пекине, не на Олимпиаде. Мыслями она была далеко не здесь. Она думала только о том, как решить возникшую ситуацию, как решить её максимально безболезненно. Девушка неприлично долго залипала в одну и ту же точку аж до тех пор, пока Саша снова не говорила о каком-то из фигуристов. Тогда Щербакова делала вид, что тоже внимательно наблюдала, соглашалась с Трусовой и активно кивала, показывая свою заинтересованность. Саша старалась не думать ни о чем, кроме того, что смотрит на самых великих и именитых спортсменов мира. Она не думала о том, что уже скоро сама будет на олимпийской арене, что уже скоро почувствует волнение от пекинского льда, что через несколько дней пойдет на аксель, который так хотелось сделать, чтобы доказать всем, себе и Алёне, что она может, что через несколько дней она попробует осуществить мечту прыгнуть пять четверных прыжков. На душе было слишком спокойно, слишком хорошо. Так себя Трусова не чувствовала давно. Она тоже думала полночи о многом, в том числе и о том, что точно нужно будет поговорить с Алёной по прилёте в Москву. Саша наконец-то осознала, что она готова к разговору по душам, что она наконец-то готова выслушать. Думать, что отец мог ей наврать не хотелось, но зато хотелось думать о том, что Алёна действительно не изменяла. Они больше года жили с обидой внутри, с ощущением неприязни, с ненавистью, а главное — с невыясненными обстоятельствами. Они не готовы были слушать и слышать друг друга, но последнее время, когда они начали общаться, Саша поняла — время пришло. Пришло время узнать историю с той стороны, с какой она еще ни разу её не слышала, не видела и не готова была принять. Трусова лично для себя решила, что если они и не могут быть вместе, если не могут восстановить отношения, то они смогут хотя бы закрыть гештальт, который тянул назад, который не давал строить нормальные отношения. Они могут хотя бы попробовать стать друзьями. Могут ли быть друзьями люди, которые знают каждую родинку на теле, которые знают вкус поцелуев друг друга, которые знают, как звучат стоны наслаждения, которые знают, какого это, быть вместе — это другой вопрос. О нём Саша предпочитала не думать. Она решила, что они хотя бы начнут двигаться в правильную сторону — в сторону примирения. Еще Саша поняла, что ей не хватало Алёны. Не хватало её поддержки, её смеха, её голоса, её веселого лица напротив, её неловкости в движениях, её непосредственности, её мудрости. Саше не хватало Алёны в целом. Конечно, она могла жить без неё, могла спокойно ходить на тренировки, могла спать без неё и не с ней, могла даже влюбляться не в неё, могла существовать. Трусова не была зависима от Алёны — они прекрасно справлялись друг без друга, но в этом отсутствии всё же чувствовалась нехватка чего-то. Будто бы тебя лишили чего-то не особо заметного, но точно важного. Саша даже провела аналогию с коронавирусом — вот ты не чувствуешь ни вкусов, ни запахов, и в жизни ничего не становится хуже или лучше, но тебе не хватает привычных ароматов, а любимое тирамису чувствуется пресным. Так же было и с Алёной. После короткой девушки не встретились с российскими фигуристами, лишь немного поговорили с Ками, которая осталась ждать Марка. Болеть за спортсменов оказалось достаточно энергозатратным занятием, поэтому девушки решили немного отдохнуть в номере, а потом пойти позаниматься в зал. Было приятно лежать вдвоём и пока еще не переживать о прокатах на Олимпийском льду. Это были редкие минуты наслаждения, когда груз ответственности ощущался не так остро, как при прогулке по деревне, или как на тренировках, или как при общении с фигуристами из других стран. Девушки лежали на кровати — Саша листала ленту инстаграма, а Аня смотрела на Трусову и продолжала поток тяжелых мыслей. Да, она пока что старалась не думать об Олимпиаде, но не могла не думать об Алёне. Решение о том, что делать, пришло непонятно быстро — Аня сомневалась в его правильности, сомневалась в том, что она вообще будет способна принять его, способна озвучить. — Ну что, — Саша улыбнулась, — пойдем потренируемся? — Ты иди, — Аня чмокнула Трусову в щеку, — я хочу с Инной поговорить, она еще давно писала, просила позвонить. Саша пожала плечами, быстро собралась, забрав с собой спортивный чемодан, и ушла. Хотелось размяться, хотелось хоть какого-то движения, потому что долгий отдых вселял ощущения бездельничества, чего Трусова искренне старалась избегать. Щербакова осталась в номере одна — она быстро набрала нужный номер, надеясь на то, что Алёна уже не спит — пять часов в разнице времени немного мешали. На удивление, Косторная ответила на вызов почти сразу. Девушка казалась сонной, но свежей. Алёна встала раньше, чем вставала последние несколько дней, наконец-то проветрила квартиру, приняла контрастный душ. Настроение было намного лучше после разговоров с Дашей и Сашей. — Аня? — Алёна радостно смотрела на Аню через экран, из-за чего Щербаковой стало стыдно, — рада тебя видеть. — Я тоже, — фигуристка не врала — она действительно соскучилась по подруге, даже с учётом последних событий, — но есть вопрос, который я бы хотела обсудить. — Слушаю. Алёна напряглась — она наверняка знала, о ком будет разговор, но не знала, куда он может привести. Косторная знала одно — она будет с Аней честной. — Мне кажется, — Щербакова осеклась, слыша, насколько неуверенно она звучит, — что тебе всё еще небезразлична Саша. И меня это напрягает. Мне она очень нравится, действительно нравится. Я боюсь, что твои игры запутывают её. — Она меня не любит, Ань, — Алёна улыбнулась, не скрывая своей грусти. — Я не хочу убеждаться в обратном. Скажи мне другое — я права? Ты всё еще чувствуешь к ней что-то? — у фигуристки стучало сердце, она боялась услышать ответ подруги, боялась услышать то, о чём думала. — Я была уверена, что нет. Она реально меня бесила, — Алёна сделала паузу, отводя взгляд от экрана, — но я понимаю, что чувства есть. Я не хочу разрушать ваши отношения, ни в коем случае. Ань, правда. Щербакова зажмурилась — это оказалось больнее, чем она думала, чем она себе представляла. Сейчас она боялась сделать что-то неправильно, сказать что-то неправильно, но выхода уже не было. Варианта отступать со своим заведомо ужасным планом нет. — Я тебе не верю. — Но я не вру, Ань. Я бы никогда не отбила у тебя кого-то. — Я попрошу об ужасной вещи сейчас, — Аня предупреждает, предостерегает, даёт выбор, — если ты этого не сделаешь, я пойму. Я пойму, но вряд ли мы сможем общаться как раньше. Или вообще общаться. — Мне страшно, — Алёна нервно хихикнула — снова защитная реакция. Сердце стучало как сумасшедшее — на ум шли самые ужасные картины. — Разорви любое общение с Сашей. Сделай так, чтобы она не думала о тебе, чтобы она не хотела общаться. Пожалуйста, — Аня прерывалась, говорила невнятно, глубоко дышала, — сделай так, чтобы у неё не было даже мысли вернуться к тебе. Мне она очень дорога. В выборе любовь или дружба Алёна всегда выбирала дружбу. Она считала, что это — высшая степень доверия, самоотдачи и альтруизма. Она считала, что любовь — тоже своего рода дружба. Косторная много думала о Саше и о том, что если у них не получилось один раз, то не получится и второй. В одну реку дважды не войдешь. Алёна повторяла это себе как мантру, как заклятье, стараясь поверить в это. Но так хотелось разрушить аксиому, доказать, что всё возможно. Аня всегда была рядом — и в счастливые моменты, и в самые ужасные, когда хотелось бросить всё, когда хотелось не существовать. Аня поддерживала, была самой лучшей поддержкой и опорой. Аня помогала выкарабкаться после финала кубка России, помогала, когда Алёна перешла обратно к Тутберидзе. Она отдавала Алёне всё, что могла. Всё, кроме любимого человека. Алёна могла понять, Алёна и понимала. Алёна готова была пойти на жертву ради дружбы. Променять Аню на маловероятную перспективу отношений с той, кто не готов был выслушать тогда, когда это было нужнее всего, кто не хотел принимать и понимать, кто не поддержал в самый ужасный период, кто выливал на неё ненависть последний год. Саша была далёкой и перевёрнутой страницей. Так хотелось думать, так хотелось себя убедить. Да, Косторная точно чувствовала к Саше самые сильные чувства, но она сама понимала, что уже не готова отдавать себя той, кто никогда не ценил. Она не готова биться об лёд, который не собираться раскалываться. Она не хотела лезть к человеку, которому она не нужна. Алёна верила в любовь, но всегда выбирала дружбу. — Ладно. Бывшая чемпионка Европы не хотела думать о том, что совершила ошибку, согласившись. Она предпочитала думать, что это новая глава истории, что так она точно поставит точку — даст двигаться дальше и себе, и Саше с Аней. Она готова была пожертвовать нормальным отношением к себе ради будущего развития, ради дружбы и ради себя самой. Еще одна причина, по которой она согласилась — Трусова перестанет отвлекаться, разозлится и выдаст прокат жизни. В этом Алёна не сомневалась — она слишком хорошо знала Сашу. Алёна снова не пошла на тренировку — она морально готовилась к тому, что услышит, к тому, что будет после её разговора с Сашей. Она морально готовилась переступить через четыре с половиной года, которые они друг друга знали, испытывали, любили, выводили, ненавидели. Когда на часах было около двух, Косторная собралась с духом. Она трясущимися руками набрала Сашу. — Привет, — Трусова прикусила губу, переходя на шепот, — Аня в блоке, если что. — И что? — Алёна старалась выдать максимум актерского мастерства, выдавая безразличие, — мы же не делаем чего-то запрещенного, просто разговариваем. Саша сразу почувствовала неладное — девушка напряглась, выпрямилась. — Всё нормально, Алён? — Не совсем. Я хотела сказать тебе кое-что, что ты должна знать. — Что такое? — Саша серьезно посмотрела на девушку, которая выглядела взволнованной, непонятной, не такой, как обычно. Такую Алёну Трусова еще не видела. — Решила, что ты должна знать правду. Я тебе недавно прислала сообщение, в котором говорила, что не изменяла тебе. — Я ничего не получала. — Это даже лучше. В сообщении я соврала. Твой папа был прав. Внутри всё оборвалось у обеих. У Алёны от того, что она увидела реакцию Саши, у Саши — потому что она надеялась на свою ошибку, надеялась на провокации отца и Розанова, надеялась на то, что она просто сделала поспешные выводы. Глаза резко наполняются слезами — Трусова не может это контролировать. Сейчас она разбилась вдребезги. Казалось, она смогла собрать себя по частям после их расставания, а сейчас её снова сломали. — Пожалуйста, — Саша готова была упасть на колени, просить и молить сказать о том, что это неудачная шутка, что просто глупый розыгрыш. Она готова была поговорить с Алёной, она готова была поверить ей еще утром, а сейчас её уничтожили всего несколько предложений. Трусова повысила голос. — Пожалуйста, не говори этого. Блять, я прошу тебя. — Я спала с Розановым. Обе молчат. Обе плачут. Обе снова сломались. И снова из-за друг друга. — Я тебя ненавижу, — Саша говорит спокойно, а потом срывается на крик, сжимая свободной рукой одеяло, — я готова была поверить тебе. Я в папе сомневалась. В папе, Алён. Алёна молча вытирает слёзы. Ей нечего сказать — она знала, что так будет. Она знала, что делает и на что идёт. — Ты ужасная. Тебе похуй на всех, кроме себя. — Прости. Саша сбросила вызов. Трусова бросила телефон на пол, закричала и ещё сильнее заплакала — уже всё равно, что за стенкой Аня. Девушка била руками по кровати, обхватывала голову, пыталась успокоиться, но истерика накрывала её новой волной. Так продолжалось до тех пор, пока в комнату не ворвалась Щербакова — странно, но тоже со слезами на глазах. — Саш, — она обняла девушку, прижала её к себе, слыша всхлипы. Аня никогда не видела Трусову такой, никогда не видела, чтобы она себя так вела, никогда не видела таких горьких слёз, никогда не слышала таких болезненных криков. Щербакова уже тысячу раз пожалела о своём решении, о своей просьбе — она чувствовала себя ужасной девушкой, ужасной подругой, ужасным человеком. Она ненавидела себя и ситуацию, в которую завела всех. — Ань, мне так плохо. — Я знаю, — Аня плакала, поглаживая Сашу по спине, — пожалуйста, будь сильной. Трусова отстранилась, смотря на Щербакову злым, жестким — стальным взглядом. — Поверь, я буду. Я сделаю всё, чтобы быть сильной. Где-то в шумной Москве плакала одинокая Алёна. Она плакала тихо, беззвучно. Она сделала как лучше, она сделала всё правильно. Саша отпустит и станет сильнее, Аня будет счастлива. Алёна надеялась на лучшее, но пока что лишь проваливалась в ещё более глубокую яму, откуда выхода не видела. Алёна перелистнула страницу истории, но кто знал, что эта глава будет ещё темнее и хуже.