Сашу бесило всё — ситуация с допингом и Камилой, журналисты, тренеры, окружающие, проклятый аксель, даже Аня. Аня старалась помочь, хотя самой было не менее тяжело. Они оказались в сложной ситуации, и никто не знал, как из неё выбраться. Поддержка была только друг от друга и от семьи. От тренерского штаба Трусова давно перестала ждать поддержку — они и Валиеву оставили одну.
Если бы Саша умела поддерживать словами, она бы обязательно помогла Ками, она бы говорила о мечте, о цели, о преодолении, о том, что их никто не сможет сломить. Но Трусова не умела, поэтому молчала.
Молча смотрела на слёзы Валиевой, молча проходила вперед перед журналистами, молча кивала на приветствия, молча сверлила взглядом Этери, когда та в очередной раз объясняла, как реагировать на нападки прессы.
Трусовой просто хотелось спокойствия. Просто побыть одной. Но рядом всегда оказывалась Аня, которая думала, что помогает. По факту — делала хуже.
Единственное, из чего Саша напитывалась энергией, мотивацией и диким — почти нездоровым — желанием победить — воспоминания. Она вспоминала, как Алёна умела излечить одним взглядом, как умела утешить, только взяв за руку, как сладко целовала после самых обидных поражений.
А потом жестко предала. Врала целый год, твердила о том, что никогда не изменяла, что никогда даже не думала о Розанове, сочиняла сказки о просто сложенном тандеме тренера и ученицы. И только спустя огромное количество времени призналась во вранье.
Саша раз за разом отбивала бедра, падая с акселя. Падала, вставала и снова заходила на прыжок.
Идея его прыгнуть стала слишком навязчивой, слишком неправильной. Раньше она хотела его сделать, чтобы доказать свою силу Алёне, федерации и себе. Сейчас из трёх пунктов осталась только Косторная. Саша давно потеряла любую надежду на то, что её примет бомонд, судьи и родная федерация — они никогда не ставили на неё. Даже в ситуации с Камилой предметом поддержки стала не пятнадцатилетняя фигуристка, а Аня, которая резко стала новой надеждой на золотую медаль — при худшем раскладе, конечно. Трусову они даже не рассматривали.
Хотелось показать Косторной, что она может всё, что она лучшая. Саша просто хотела показать, что Алёна её не сломала. Даже если всё было именно так.
Алёна ушла в работу — занималась подкатками, возобновила тренировки.
Даша почти насильно вытащила подругу из кровати, когда узнала, что произошло.
У Усачевой резко жизнь стала насыщенной: возобновились тренировки, нужно было вытаскивать Косторную из состоянии хандры, а еще нужно было придумать, что делать с Аней или хотя бы как с ней поговорить.
Однако этот вопрос сразу полетел в дальний ящик. Приоритет — восстановление своей формы и вытаскивание подруги из того дна, в которое она сама себя затащила.
Даша звонила чуть ли не каждые два часа, когда Алёна была не в Хрустальном. Даша звонила до подкаток, после, даже во время перерывов. Даша звонила перед сном и утром после него. Даша следила за питанием, Даша заставляла выходить гулять даже после тренировок.
Усачева делала всё, чтобы Алёна отпустила ситуацию.
И Косторная честно делала вид, что всё получается. Но в Хрустальном бесило всё, а на новой подработке каждый трудолюбивый ребенок напоминал о Трусовой, которая с самого детства боролась за мечту.
Хотелось забыться, хотелось просто не думать о том, что произошло. А еще хотелось просто не читать новости, выбросить телефон куда подальше и не читать, что происходит на Олимпиаде, какие скандалы, допинговые интриги. Хотелось просто не знать о том, что происходит в Пекине.
Косторная каждый день обещала себе, что перестанет читать и смотреть отчёты после тренировок Саши. Обещала себе, что больше не будет больно прикусывать губу, когда на видео Трусова в очередной раз упадет с акселя. Обещала себе не перечитывать сообщения их совместного прошлого. Но каждый раз делала.
Воспоминания захлёстывали с головой. Они атаковали в самые неожиданные моменты. Алёна могла раскатываться на льду и вспомнить о том, как они с Сашей лежали на теннисном корте в Новогорске.
— Алён, — Саша взяла за руку, наивно и нежно, будто бы до этого никогда так не делала, — медаль на Олимпиаде или я?
Алёна засмеялась — она понимала, что Саша прекрасно знала ответ.
— Мы с тобой на Олимпиаде берём медали, — фигуристка ответила серьезно, а потом снова позволила себе улыбку, — мне — золотая, тебе — бронзовая.
Трусова резко привстала, хитро хмурясь.
— Сашка, нет, — Алёна знала, что значит этот взгляд, и уже через секунду Трусова завалилась на девушку, проходя пальцами по рёбрам. Косторная ненавидела щекотку, а Саша всегда этим пользовалась.
В итоге у Косторной ни Олимпиады, ни Саши.
Алёна уже не плакала, она просто надолго засматривалась на плакаты в Хрустальном.
— Чемпионка, — Трусова весело хихикала, как всегда, проснувшись раньше Алёны примерно на час, — просыпайся.
Они были в отеле Граца. Аня жила с родителями, а Трусова сбегала от своих к Алёне, придумывая глупые отмазки. Такие моменты наедине у них были редкими — всегда кто-то мешал. Ночи, которые они проводили вместе, тогда еще невинные ночи, приносили слишком много эмоций. Говорить о том, что они ночевали вместе — под запретом. Не знала даже Щербакова, наивно удивляясь, почему это Алёна застелила кровать, хотя раньше — никогда.
— Отстань, — буркнула Алёна, перехватывая руку Саши. Она потянула её на себя, заставляя лечь рядом. Трусова долго не сопротивлялась — она тоже ценила подобные мгновения — поэтому уже через несколько секунд девушка гладила волосы сонной Алёны.
В итоге у Алёны ни звания двукратной чемпионки Европы, ни Саши.
Алёна не кричала, она просто перечитывала их диалоги, раз за разом вспоминая, как Трусова умела совмещать в себе и романтичность, и абсолютный спортивный характер.
Сашка, купи мороженого, пожаааалуйста.
Нет
Ну Сааааш
Ты еще форму после отпуска не восстановила
:(
Клубничное?
Алёна не вывозила. Невыносимо было вспоминать их отношения. Самым странным было то, что Косторная не вспоминала их ссоры, не вспоминала то, насколько сильно была обижена на Трусову, не вспоминала её оскорбления в свой адрес, не вспомнила ни единого злого взгляда. Алёна скучала по Трусовой и осознавать это было еще больнее.
Зато часто начала звонить Аня, рассказывая последние слухи и события. Она говорила о Тутберидзе, о прокатах мальчиков, о том, чем завтракала и как добиралась до тренировки, говорила о Камиле, говорила о японцах и китайцах, рассказывала то, как тяжело даются прыжки, какое давление в группе и вокруг российских спортсменов. Даже рассказывала о том, как скучают родители и как поддерживают фанаты. Говорила, казалось, обо всём на свете, но она не сказала ни слова про Сашу.
В их разговорах не было даже упоминания Трусовой. Будто бы её и вовсе не существовало, будто бы это не она катается бок о бок с Аней, будто бы не она живет с ней в номере, будто бы это не она во время их разговоров громко хлопала дверью душевой, чтобы не слушать Алёну.
В один из разговоров Косторная не выдержала — она решила проверить реакцию Ани на вопрос о Трусовой, хотела понять, насколько Щербакова злится, насколько она готова услышать от Алёны хоть что-то про Сашу.
— Я видела Саша к Чену подошла с переводчиком на телефоне, — девушка смеялась слишком громко — хотя честно пыталась изобразить самый искренний смех.
— Алён, — Аня покачала головой, — нет. Не говори о ней вообще.
— Ань, — девушка не знала, что сказать, но каждая минута, которую Косторная вспоминала Сашу, отзывалась и болью, и приятным теплом, — я ужасная подруга.
Щербакова задумалась. Была ли Алёна плохой подругой? Точно нет. Алёна всегда готова была самоотверженно заступаться, оправдывать любой поступок Ани до последнего, готова была отстаивать честь и достоинство своих подруг. Она честно смеялась даже над самыми несмешными шутками, готова была обсудить любого бесящего человека. Она уступала, она принимала, она старалась понимать, она любила и сострадала, когда это было нужно.
Алёна была хорошим человеком и подругой — по крайней мере, такой её видела Аня.
— Я тоже, Алён, я тоже.
Девушки замолчали — у них на душе было так много слов, чувств, которые хотелось излить, рассказать всё, о чем они думают на самом деле, о чём переживают, как и где болит. Но обе не могли себе подобного позволить. У обеих было две причины на страдания и размышления — Олимпиада и Трусова. Только вот у Ани было всё из этого, а у Алёны — нет.
— Мне жаль.
Аня опустила взгляд.
— Что было двадцать четвертого августа девятнадцатого года? — этот вопрос волновал уже много часов, много минут. Он не отпускал даже рядом с Сашей. Она не могла понять, связан ли пароль с Алёной.
— Мне шестнадцать исполнилось, — Алёна мягко улыбнулась, — забыла, когда у меня день рождения?
Но Щербакова помнила. Слишком хорошо помнила, поэтому и переживала. Она боялась, потому что Трусова не сменила пароль даже после расставания, она вводила этот пароль даже со сменой телефонов. Она вводила этот пароль каждый день, постоянно напоминая себе о том, что было в этот день.
— Что у вас было в этот день с Сашей? Вы переспали? Целовались? Что? — напор Ани пугал Алёну, но она старалась не показать этого. Она понимала, что Щербакова ревнует, что не может отпустить ситуацию, что возвращается к мыслям о том, что Саша с Алёной были в отношениях.
— Саша предложила встречаться. Официально, — Косторная пыталась, честно пыталась не улыбнуться, когда предалась воспоминаниям, но предательская улыбка всё же проскользнула, что не осталось незамеченным Аней.
— Я так не могу, — Щербакова прикрикнула, — она тебя отпустила, Алён. Ты ей не нужна, понимаешь? Она спокойно живет, существует, встречается со мной. Я не знаю, как нам с тобой общаться, зная, что ты всё ещё любишь мою девушку.
— Люблю? — Алёна опешила.
Неужели всё то, что она чувствует — любовь? Она чувствовала, что скучает, что ностальгирует. Но тот факт, что это до сих пор любовь, которая не прерывалась, не отходила на второй план, она просто затмевалась обидой и злостью.
Но Алёна продолжала чувствовать. Это осознание ударило кувалдой по голове — она действительно любит Сашу. Строгую, упёртую, волевую, сильную, харизматичную, скромную, забавную, неловкую, романтичную, любящую своих шумных собак, преданно отдающую себя фигурному катанию, упорно старающуюся достичь всех своих целей.
— По тебе всё видно, Алён, — Аня обиженно кивнула.
— Да, Ань, — Алёна всё еще была в ступоре, — я люблю Сашу, — тихо и почти шепотом.
Она пробовала на вкус давно забытое словосочетание, которое ни разу не говорила самой Трусовой. Она говорила это себе шепотом, говорила это Жене, когда пришлось рассказывать об их отношениях, говорила в голове.
И не смогла сказать этих слов Саше.
Не смогла тогда и не может сейчас.
