Не про нас

Алёна будто бы была счастлива. Она каталась на льду, просто каталась, почти в своё удовольствие — никаких прыжков, никаких вращений, только она и лёд. Не мешали даже тренеры, которые изредка выкрикивали что-то девушке. Она уже два дня тесно общалась с одногруппником, который веселил, не давал думать о плохом и просто был рядом. Ника ни разу не переступил границы дозволенного — лишь один раз накрыл своей рукой руку Алёны, когда они разговаривали о том, что девушка уже точно завершила сезон. Они не гуляли, не ходили куда-то, просто сидели вечерами у Алёны, разговаривая о жизни, о целях, о мечтах, о будущем. В вечер, когда соревнований по фигурному катанию не было, парень пришел к Косторной с пакетом продуктов, решив, что приготовить что-то вдвоем — очень милое и сближающее занятие. Однако он не учёл того факта, что Косторная и готовка — вещи абсолютно несовместимые, а Алёна с гипсом и готовка — вещи, которые даже страшно представить. В итоге Ника готовил, а девушка просто смотрела за тем, как он аккуратно и — будто бы — профессионально нарезает овощи, варит и жарит что-то. С того момента как Алёна переехала, у неё на кухне максимум — варилась каша, которая почему-то была либо пересоленной, либо пресной. — Ника, — Алёна хихикнула, — знаешь, как я назвала цветок? Парень взглянул на девушку, отвлекаясь от готовки, и не смог не улыбнуться — Косторная была такой живой, такой настоящей, с искренними эмоциями. Он не понимал, как то, что прошла Алёна, не сломало её. Нет, он видел и постоянные слёзы на тренировках, и крики о том, что она обязательно бросит фигурное катание, но она продолжала вставать после каждого поражения, продолжала работать после каждой травмы. Она была необычной и другой — похожих девушек он не видел. — Надеюсь, в мою честь. — Блин, — девушка хихикнула, — я не догадалась. — Тогда, наверное, в честь какого-нибудь фигуриста. — Вика. — Ты назвала фикус Вика? — парень отложил нож, понимая, что его накрывает волной смеха. — Я просто вспомнила, — Алёна честно сдерживала улыбку, стараясь говорить с самым серьезным лицом, которое только могла из себя выдавить, — у меня во дворе была девочка, она на собак лаяла и за машинами гонялась. Ника не выдержал — он заливисто засмеялся, походя ближе к Алёне. Он не понимал, почему Косторная вызывала в нём столько эмоций, столько чувств. Кое-как успокоившись после истории одногруппницы, парень внимательно посмотрел на неё, пытаясь увидеть, о чем она думает. — Что? — Алёна была намного ниже парня, поэтому ей пришлось поднять голову, чтобы посмотреть в его глаза. — Думаю, что ты очень красивая. Думаю, что ты прекрасна, даже со своим ужасным юмором и историями про странных девочек со двора. Думаю, что ты мне нравишься. Косторная смогла лишь улыбнуться на подобное заявление — Даша была права. Внутри жгло ощущение неправильности ситуации и беспочвенного чувства вины. Ника милый, хороший, он всегда, долгие годы, которые она тренировалась у Тутберидзе, поддерживал, помогал, был рядом, когда это было нужно, но Алёна думала о другом. В голове был лишь один вопрос — готова ли она отпустить Сашу, отпустить тянущее вниз прошлое, которое доставляло лишь боль и страдания. Решать ничего не хотелось, хотелось просто забыться и не помнить, что было до, и не знать, что будет после. Девушка поднялась на носочки, опираясь руками на плечи парня, и поцеловала. Поцелуй, который ничего не решал в судьбе Алёны — лишь больше запутывал клубок, который собирался из всех событий последний лет. Ника нежно приобнял фигуристку за талию, не позволяя себе большего. Он целовал её нежно, как мог, показывая всю серьезность своих намерений — ни единого движения руки вниз — он не хотел всё испортить. Но Алёна уже отпустила себя — девушка улыбнулась сквозь поцелуй, отмечая, что целоваться с ним — совсем по-другому, нежели с Сашей. Трусова начинала с коротких поцелуев в губы, потом улыбалась, отстраняясь, потом, когда Алёна уже не могла ждать — по-свойски, крепко держала за плечи, проводила руками по шее, талии, опускала руку ниже, сжимая ягодицы так, что Алёна стонала в губы. Ника не такой, он отстранился ровно через тридцать секунд, снова смотря девушке в глаза. — Что это значит? — он улыбался, довольный, словно только что выиграл важный старт. — Не знаю, — Алёна хихикнула, обходя стол, — сам решай. — Пока что решаю всё-таки приготовить нам что-нибудь. Ника не остался у Алёны, когда она ему предложила. Ника по-джентельменски напомнил про третье свидании, вызывая себе такси. Ника боролся с желанием, но всё же отказал, думая на опережение. Он не хотел выглядеть в глазах Косторной тем, кто будет ей пользоваться. Он искренне верил в то, что у них может что-то получиться. Следующий день Алёна начала не с кофе и даже не с выгула собак. Ей позвонила Аня. Звонок был неожиданным и вызывал самые разные эмоции, но Косторная, зевнув, ответила на вызов. — Анечка, — Алёна улыбнулась, увидев Щербакову. — Спишь что ли? — Не, на тренировке. Вот сейчас аксель прыгать буду, — девушка привстала, чтобы её было лучше видно. — Я хотела поговорить. Во-первых, мне очень страшно. Во-вторых, я соскучилась. Слышать голос Ани, в котором нет злости или обиды, было приятно. Алёна искренне улыбнулась — она тоже скучала по Щербаковой, причем сильно. Аня была одним из самых близких людей, которые были в жизни Алёны, и это бы не изменила одна ссора или признание в любви Саше. — Ты — моя Олимпийская чемпионка. Навсегда. Буду смотреть только твой прокат и болеть за тебя. — Не за Сашу? — Аня боялась услышать ответ, но всё равно уточнила. — Нет, — Алёна была уверена, что видела, как Щербакова облегченно выдохнула, — вообще-то у меня в жизни вроде бы намечаются отношения. — У меня есть немного времени до тренировки. Я хочу знать всё. Девушки болтали, смеялись над историями. Аню волновала мысль о том, что Алёна буквально несколько дней назад призналась в любви к Саше, но желание просто довериться подруге, просто услышать поддержку побеждало. Они проговорили до тех пор, пока Трусова не напомнила Ане о тренировке. — Я в тебя верю, Ань. — Спасибо. А я верю тебе. Саша с самого детства знала, что фигурное катание — смысл её жизни, то, ради чего она вообще существует и работает. Хотелось разбиться в пух и прах, но доказать миру, что в женском одиночном катании не только грация, в нём сила, в нём характер, в нём спорт. Саша никогда не думала о том, чтобы бросить фигурное катание, никогда не думала о том, чтобы не выйти на лёд, чтобы перестать кататься. Она любила искренне и честно. На льду она была честной — с собой, со зрителями, с судьями. Она никогда не была милой девочкой на льду, она всегда была собой. Не катала образ, а переносила его на себя. Трусова верила, что когда-нибудь она достигнет главной цели — олимпийского золота, честно верила в то, что будет кататься долго, пройдет две Олимпиады, одну из которых точно выиграет. А может и две. Саша верила в то, что когда она прыгнет пять четверных прыжков, то точно сможет стать на высшую ступень пьедестала и уж точно будет очень этому рада. Саша верила в себя и в день произвольной программы — она так надеялась на то, что именно сегодня все звезды сойдутся, и что сегодня она сделает то, о чем так мечтала, чего так хотела. Время тянулось неприлично медленно, когда выступали остальные девочки. Трусова еле дотянула до разминки — уже хотелось услышать музыку из программы, хотелось прыгать так, как еще не делала этого никогда, хотелось оставить всю себя на Олимпийском льду. Так и случилось. Когда Саша вышла на лёд, она не думала о том, что будет. Она просто старалась верить в лучшее — когда-то же должно случиться чудо, когда-то же должно получиться. И у неё получилось — ошибки были, но она приземлила, устояла на ногах, не упала. Честно, Трусова даже не помнила, когда в последний раз она чувствовала себя так хорошо, так правильно. Она прочувствовала программу на сто процентов. Она поняла все слова о том, что такое Олимпиада, она поняла, почему это — главный старт жизни спортсмена, она поняла и показала себя в каждом движении. Она смогла. Саша чувствовала себя самым счастливым человеком, самым радостным в мире, на планете, во вселенной. Каждой частичкой тела она чувствовала одно слово — получилось. Когда Саша говорила о том, что соревнуется только с собой, что медали ей не нужны — она лукавила, но старалась убедить себя в этом. Главный соперник — она сама. Но теплящаяся надежда на золото была. Она понимала, что сделала всё возможное, что большего бы попросту не смогла. Она откатала программу на свой максимум — и от этого было хорошо. Трусова всегда ставила спорт выше отношений. Она не верила, что чувства могут быть сильнее, чем жажда побеждать и делать для фигурного катания всё. С Алёной, правда, она иногда забывала об этом правиле — могла задержаться на тренировку из-за страстных поцелуев в раздевалке, могла проспать хореографию после бессонной ночи с Косторной. Но как только такое происходило — Саша злилась на себя сильнее обычного и отрабатывала минуту за десять в тренажерном зале, или практикуя прыжки. Спорт выше отношений. Саша в очередной раз убедилась в этом, когда внутри всё рухнуло. Она увидела баллы Ани. Баллы Ани, которая сделала два четверных. Баллы Ани, которые разбили сердце вдребезги. Стало резко всё равно на то, что они прошли вместе, на то, какие у них отношения. Стало всё равно на всех, кроме себя. Саша молчала, когда сталкивалась с ненавистью, сталкивалась с вечной критикой, с вечным непринятием её контента, с высказываниями об отсутствии пластичности и грациозности. Саша молчала каждый раз, когда чувствовала несправедливость, когда старания посылались куда подальше. Она молчала всегда, но не в этот раз, не на Олимпиаде. Трусову накрыла истерика — она металась по арене, не понимая, куда себя деть и что делать. Слёзы текли по щекам, а прикосновения людей стали противны. Она отталкивала от себя тренеров, камеры, волонтеров — хотелось просто побыть одной, хотелось просто перестать существовать. Хотелось так по-детски обнять маму и погладить собак. Хотелось плакать и кричать — это она могла себе позволить. Саша, которая любила фигурное катание всей душой, которая делала для него всё, что могла и не могла, которая убивала здоровье ради него, кричала — истерично кричала — о том, что она ненавидит этот спорт. Злость и ощущение несправедливости наполнили её полностью. Она не контролировала себя, просто не могла — она впервые дала волю таким эмоциям. Аня не могла радоваться победе полноценно — она видела то, как Саша отреагировала. Это разбивало ей сердце — золотая медаль уже не выглядела такой правильной и нужной. В детстве Аня часто представляла, как ей вручают Олимпийское золото. Она представляла, и душа переполнялась радостью и гордостью. Маленькая Аня мечтала о медали, но не знала, что она не будет такой выстраданной и такой мучительной тягостью отдаваться в сердце. Щербакова не знала, чем помочь. Она и не хотела. Может, и эгоистично, но Аня просто хотела насладиться своим Олимпийским моментом, а не чувствовать вину за то, что получила свою медаль. Она не хотела, чтобы всё было так. Вынужденное награждение, на которое Сашу чуть ли не силой заставили идти, общение с журналистами, которые задавали провокационные вопросы, уже посмотрев на истерику Трусовой в прямом эфире, пресс-конференция, на которой Саша думала, что хуже быть не может. Телефон разрывался от поздравлений, но она не ответила ни на одно. Единственное, что она сделала — написала маме, что скоро позвонит и отправила несколько сообщений Алёне.

Я не хочу больше. Я не могу больше Я не понимаю, зачем я это делаю. Зачем, Алён? Блять, ответь мне, зачем я стараюсь?

Алёна смотрела прокаты девочек, отпросившись с тренировки и отмазавшись от подкаток. Ника тоже уговорил тренеров его опустить, поэтому лежал на диване рядом с Косторной, обнимая её за плечи. Их отношения за несколько дней уже перешли в ту бытовую стадию, где они просто молча смотрят телевизор, не нуждаясь в разговорах. Парень видел, как переживает Косторная. Она не хотела смотреть никого, кроме Ани, но он, уговаривая её минут десять, всё же смог договориться посмотреть полностью. Ника не понимал почему, но на прокате Саши Трусовой, Алёна взяла его за руку, сжимая слишком крепко. Он знал, что девушки уже давно не общаются и, более того, у них плохие отношения — это было заметно и на тренировках, и вне льда. Но спрашивать не стал — Косторная слишком громко дышала, явно нервничая, а еще закрывала глаза на каждом приземлении, после каждого прыжка и каскада. — Офигеть, — Ника был рад за одногруппницу, которая уже выходила со льда, — получилось. Ну, русская ракета, получается. — Да, умница, — Алёна прикусила нижнюю губу — очень больших усилий потребовалось, чтобы не заплакать. — Ты чего? — Ника обеспокоенно привстал, взяв руки девушки в свои, — что случилось? — Просто обидно, что я не там. Ника гладил по спине, Ника обнимал слишком нежно — Алёне в какой-то момент стало от себя так мерзко, что слеза всё же предательски упала на щеку. Она не хотела признавать, что отпустить человека тяжелее, чем кажется. Но рядом был тот, кто помогал это сделать. Алёна быстро собралась и снова уставилась в экран, снова взяв парня за руку. Спустя час, когда соревнование официально закончилось, когда уже полились новости об истерике Саши, рассуждение о том, насколько честная победа у Щербаковой, когда интернет пестрил жалостью к Камиле, Ника протянул Алёне телефон, показывая реакцию Трусовой на второе место. Алёна не хотела смотреть, но переборола себя, услышала каждое высказывание, каждое слово. Было больно за Сашу. Было больно и обидно. Но она больше не могла раз за разом возвращаться к этому человеку, не могла страдать за ту, кто в этом не нуждался, не могла болеть за ту, которой она не нужна. — Никогда её такой не видел. — Я тоже, — вранье. Такие срывы у Саши уже были — Трусова могла сколько угодно казаться самым жизнерадостным человеком, преданно отданным своему делу, но она тоже человек. Она никогда не была машиной, работающей только на прыжки. Другой вопрос был в том, что Саша никогда не показывала такое на публике, даже при тренерах её максимум — поплакать и крикнуть о том, что она всё переделает. Алёна взяла в руки телефон, открыла инстаграм и написала пост в поддержку Щербаковой. Она не хотела делать никому больно, в том числе и себе. Самое правильное — поддержать подругу, написать несколько слов о коллегах по команде и отложить телефон. Главное — не думать о Саше, не думать о том, как ей больно и как она будет продолжать кататься. Главное — не дать себе снова утонуть в ней. Ника смотрел на то, как Алёна старательно подбирает слова, чтобы на неё не обрушился очередной шквал критики. Она всё равно будет, но текст лучше вычитать несколько раз, чтобы точно не допустить какого-то грубого высказывания. Была бы воля Алёны — она бы написала о несправедливости спорта и том, как рушатся мечты. Но она строго придерживалась плана. Пост был выложен, телефон отложен. Алёна смотрела в стену, пребывая в прострации. — Алён, — Ника осторожно погладил плечо. — Что? — У нас третье свидание. Алёна засмеялась. Она хотела отвлечься — Ника помогал. Девушка нежно притянула парня ближе, целуя его. Телефон невовремя завибрировал. Еще раз. И еще. Косторная отстранилась, читая сообщения. Писала Саша. Девушка выключила устройство, отбрасывая его подальше. — Что-то важное? — Нет. Саша лежала в комнате, уже успокоившись. Она поговорила с мамой, которая смогла подобрать нужные слова, которая даже через расстояние смогла подбодрить и напомнить, насколько Трусова отдана своему делу. В душе оставалась лишь пустота — будто выжгли дыру внутри. Трусова не хотела думать о завтрашнем дне, не хотела думать о том, что будет после. Существовало только сейчас, которое не давало даже спокойно вздохнуть. В соседнем номере Аня принимала поздравления, стараясь говорить тише, чтобы Саша не слышала. Щербакова отвлеклась от поздравлений спустя полчаса и решила вновь попробовать поговорить с Трусовой. Она и до этого пыталась, но получала лишь «Отстань от меня». — Саш, — Аня тихо постучала в комнату, — поговорим? — Нет. — Саш, пожалуйста, — Щербакова села на кровать, положив руку на бедро Саши, но та резко встала. — Блять, не трогай меня, — девушку почти накрыло новой волной истерики, — уйди. Просто отвалите от меня все. Аня ушла. А Саша снова легла, проверяя переписку с Алёной. Прочитанные сообщения. Выложенный пост. Трусова не поняла в какой момент, но телефон полетел на пол, а она громко заплакала, прижимаясь лицом к подушке. Если бы она не любила так сильно, может, и не было бы так больно.