***
Гарри впервые за этот учебный год пропустил занятия. Более того — никого не предупредил о своём отсутствии. Но ему было откровенно наплевать на такие формальности. На ту ночь и этот день для него снова перестал существовать феномен «доверие». К нему снова вернулся сковывающий страх остаться одному, и этот страх начинал воплощаться в жизнь. А потому не имели значения ни какая-то учёба, ни банальное оправдание о причине своей пропажи. Какой вообще смысл даже просто плыть по течению жизни, если в ней у тебя никого нет. Гарри поначалу надеялся, что у него останется хотя бы Драко, и окрылённый этой надеждой совсем позабыл о том, что жизнь просто не даст ему шанса на банальное счастье: крохотное, никому не мешающее. И пусть это было счастьем лишь для Гарри, который и не подозревал о намерениях Драко, даже и подумать не мог о том, что в один момент окажется донельзя преданным, и предательство это вырывало почву из-под ног, мешало осознавать реальность происходящего. Или это сам Гарри не хотел верить в то, что это происходит с ним. Потерявшись где-то в своей голове, он мог лишь возвращаться в злополучный вечер и прокручивать отравляющие разум воспоминания по новой, новой и новой, причиняя себе ещё больший вред, закапывая себя в пучину отчаяния и не оставляя себе даже мизерной возможности выкарабкаться. Гарри не помнил, как провёл этот день: вроде бы он что-то ел, что-то пил, о чём-то думал. Кажется, он даже вставал с кровати. Движимый скорее инстинктами, нежели собственной волей, он принял душ: полагал, что тот поможет избавиться от вороха самых разных мыслей и от одного поглощающего чувства страха, что он никому не нужен. Столько мыслей, а чувство одно, и ничего, кроме него, Гарри больше не переживал. Это в очередной раз загоняло его в тупик из собственных предубеждений, комплексов и опасений. Избавиться бы от тяготящих догадок, от разрушающих выводов, от разбивающих соображений, да не получалось. Не получалось быть каменной глыбой без чувств. Как бы Гарри не старался, он не мог перешагнуть эту ступеньку от очередного срыва с последующими метаниями к безразличию, казавшееся сейчас спасением. Забыть всех, кто был в его жизни, выбросить из неё тех, с кем когда-то имел возможность быть открытым, добрым, наивным, глупым, не задумывающимся ни о чём — ни о каких бы то ни было последствиях, причинах, выводах. С кем мог быть собой. Перечеркнуть прошлое и не искать будущего. Впустую проживать настоящее, не мысля, не делая, не ощущая. Как будто его и нет в этом мрачном городе с мрачными улицами и переулками, с его затхлой комнаткой и людьми, которым плевать на него. И не наплевать на которых Гарри. Хотелось лезть на стенку от всепоглощающей безысходности, взяться за что-то тупое и твёрдое и биться головой, чтобы заглушить свои мысли, чтобы на смену боли от постоянного предательства пришла примитивная боль, именуемая физической. Но Гарри не мог сделать над собой усилие, оставаясь лежать на кровати в этой крохотной комнатушке метр на метр, в которую почти не проникал свет, в которой его медленно пожирала собственная ненужность, бесполезность и одиночество. Он снял очки и размытым взглядом прошёлся по ним. Дрожащими пальцами он нащупал разбитую линзу и повреждённую оправу. И тогда Гарри подумал, что прошлым вечером разбились не только его очки, разбился и он. Взлетел слишком высоко, не думая, что упадёт. Совсем забыв о том, что он попросту не может быть счастливым.***
На следующий день стало немного легче. Гарри даже смог различить, что он готовил себе яичницу на завтрак, пусть и аппетита у него не было. Да и вкус продуктов ощутить не удалось, как бы Гарри не напрягал язык, челюсть, шестерёнки мозга. Как бы не отвлекал себя на обыденные действия, ничем не связанные с недавно пережитым событием. Казалось, он жуёт какую-то резину, только даже от резины исходит запах, и она поддаётся на распознание вкусовым ощущениям. Хотелось выплюнуть все свои жалкие труды, пустить тарелку в стену, а потом пройтись босыми ногами по осколкам. Гарри сдержался. Дорога в университет тоже прошла в состоянии транса. Гарри чудом или скорее посредством инерции вышел на нужной ему остановке, набрёл на нужный вход в учебный корпус, сел на нужное место. Почти получалось ни думать, ни слышать окружающих, не замечать снующих то и дело студентов. Гарри сделал над собой усилие, и оно начало давать свои плоды. Но эти плоды на корню прервал острый звук от невысоких каблуков, причём звук очень знакомый. Такой, который, вопреки желанию Гарри абстрагироваться от мира, заставил того поднять голову и увидеть такое же знакомое лицо подруги. Назвать её бывшей Гарри пока не решался, хотя где-то на задворках сознания он бы с удовольствием воплотил в жизнь данную затею. — Гарри, привет, — на выдохе произнесла подруга, и Гарри понял, что придётся ответить. Хотя бы потому, что сейчас она начнёт спрашивать о его вчерашнем отсутствии. — Здравствуй, Гермиона, — он уже и забыл, каково это — вот так просто приветствовать подругу. Его голос казался ему незнакомым. А голос Гермионы и того был сравним с чужим. Гарри прочистил горло и сглотнул ком. — Ты не заболел случаем? Почему тебя вчера не было? — она сдула прядь волос, лезущую в лицо. — Неважно себя чувствовал? Гарри понятия не имел, почему он ответил вопросительно. Наверное потому, что сам не знал точной причины или не мог её верно трактовать. Тем не менее Гермиона просто свела брови к переносице и продолжила диалог: — Заболел? Тогда почему не предупредил? Гарри, ты же знаешь, что это важно для меня. Это не столько обязанность старосты, сколько беспокойство за друга, — она говорила обеспокоенным и немного нравоучительным тоном, а Гарри вдруг стало смешно. «Ты решила вспомнить о том, что у тебя есть друг… Похвально. Браво, Грейнджер, пять баллов», — яд в мыслях так и плескался, а слова в нём будто переваривались, как в бурлящем котле. Показное спокойствие начинало давать сбой. — Не нужно за меня беспокоиться, со мной всё в порядке в любом случае, с вами я или без вас. Здесь я нахожусь или меня нет, — какая вообще разница? — отчеканил Гарри, не глядя на Гермиону, а затем язвительно поинтересовался. — Кстати, а где Рон? Почему ты не с ним? Высказавшись, небольшая вспышка веселья потухла так же быстро, как и появилась. Стало гадко. Не хотелось ни с кем разговаривать и никого слушать. Гарри жаждал, чтобы его оставили в покое. Это же не так сложно, у друзей это успешно получалось проворачивать последние пару недель, так в чём сейчас дело? Совесть проснулась? Поздно спохватились. Высказывание Гарри ошеломило подругу и она, похлопав пару раз ресницами, точно какой филин, сначала не нашлась, что ответить. Она сложила руки у груди. — Гарри, что означают твои слова? — в её голосе прозвучало опасение. — И причём тут Рональд? Искреннее недоумение больше не смешило, а грозило тем, что Гарри сейчас просто взорвётся. Неужели даже Гермиона настолько глупа, что не может его понять или не желает обращать внимание на собственные действия? Неужели влюблённость настолько слепит, что даже такой человек, как Гермиона, теряет всякую рациональность и становится порхающей глупой бабочкой в цветущем летнем поле? — А притом, что ты можешь не переживать за меня и не заставлять себя играть заботливую мамочку, а пойти и сесть с Роном, перестать обо мне думать и наслаждаться жизнью. Это тебе понятно? Вывалив это на Гермиону на одном дыхании, Гарри даже не заметил, как с каждым словом начинал повышать голос, а к концу чуть ли не перешёл на крик. Бегло оглядев аудиторию, он заметил, что некоторые одногруппники заинтересовались начинающимся разбирательством, и подавил желание вылить все свои не самые приятные мысли на них. Он нервно дёрнул плечом и вздохнул, найдя в себе силы равнодушно посмотреть на Гермиону. Распахнутые глаза подруги встретили его взгляд, и Гарри понял, что до неё наконец дошло. Не желая продолжать разговор, он махнул рукой на то место, где она в последнее время сидит с Роном. — На этом все. — Гарри… — Не нужно. Сейчас уже не нужно. Дальше Гарри слышал лишь потерянный звук от неуверенных шагов Гермионы, растерянно ступавшей к своему месту. Не хотелось признавать, но Гарри был благодарен ей хотя бы за то, что она остановилась. Будь это Рон, всё бы не закончилось так быстро. И Гарри не уверен полностью в том, что не пришлось бы помогать себе кулаками. Не нужно ему снова давать надежду на продолжение дружбы, на невероятное воссоединение старых добрых товарищей, которые в конечном итоге вновь оставят его одного. Этот этап пройденный, и пусть Гарри не с таким большим успехом учится на ошибках, этот урок он для себя извлёк. Он больше не хочет ждать, чаять себя иллюзиями и верить в то, что у него есть шанс, что у них есть шанс. Лучше оставить всё так, как тому суждено быть; так, как бы рано или поздно случилось — Рон и Гермиона уже взрослые люди, которые вправе быть вместе и строить свою собственную жизнь отдельно от Гарри. И сейчас Гарри это, как никогда прежде, осознавал. Только не в сопровождении парализующего страха, а в смирении, сравнимым с безразличием.***
Свет от камина едва рассекал мрак, царивший в комнате, в которой всё замерло, словно оказалось в плену статики. Движимым осталось лишь одно — мысли Драко. Сам же он пребывал в состоянии, близком к состоянию полуживого человека. Он даже время от времени едва ли дышал, тем самым не разбивая ледяную тишину комнаты, не давая ускользнуть этому моменту бытия-небытия. Он сидел в кресле отца, в его кабинете, закрывшись там ото всех и вся. Полчаса назад Драко в очередной раз поссорился с ним, потому что не смог сдержать разочарования и обиды от его продолжающегося пьянства. Плюсом, или скорее минусом, добившим и подтолкнувшем его высказаться Люциусу, стала ссора с Гарри, ударявшая по всему существу Драко до сих пор, пусть с того момента, как всё случилось, и прошло больше суток. Он прокручивал в голове все моменты последнего дня, удивляющего что сейчас, что тогда своей насыщенностью в самом ужасном смысле этого слова. Такой концентрации отрицательных чувств, раздраживших всего его, Драко не ощущал очень давно, казалось, с того самого момента, когда он принял и смирился с тем фактом, что самого дорогого для него человека не стало. Что теперь этот человек не будет освещать его путь, а будет яркой звёздочкой мелькать в бескрайнем небе где-то в параллельной вселенной, где нет боли, обид и разочарований. «Не указывай мне, что делать!» — проносилось в его голове, отдаваясь эхом, заставляя зажмуривать глаза, лишь бы это наконец прекратилось. «Поганый щенок, кто дал тебе право так со мной разговаривать?» — Драко мечтал, чтобы эти слова не были обращены к нему, но мечтания никогда ни к чему не приводили, а лишь ранили и заставляли по новой кровоточить только зарубцевавшиеся раны. «Убирайся, не хочу тебя ни видеть, ни слышать!» — наверное, Гарри думал о нём точно так же, но попросту ушёл первым, не успев высказать все свои мысли о Драко и его гнилой сущности. Драко уткнулся лицом в подрагивающие ладони в попытках восстановить сбившееся дыхание и успокоиться. Он попытался отвлечь себя работой, которая требовала явного внимания, судя по раскиданным по рабочему столу бумажкам, но не мог: все его мысли так или иначе возвращались к двум, а то и к трём происшествиям, сравнимых для Драко с трагедией. На него невероятно зол и обижен Гарри; он разгневал отца и тот не хочет его видеть; а крестный, который всегда подбадривал, мама, которая всегда понимала и вселяла покой… Драко бы отдал всё, чтобы оказаться в объятиях этих двух людей, чтобы почувствовать их хотя бы своей жалкой душонкой и найти ответы на свои вопросы или на один из них: что делать? Как быть дальше? — Я ничтожен… — сжав волосы на затылке, с болью прошептал Драко пустоте, которая и не думала ему отвечать. Наверняка она тоже была согласна с его заключением. — Гадство… всё катится к чертям, когда я пытаюсь сделать лучше, когда я хотя бы что-то пытаюсь предпринять, выходит сплошное дерьмо и никак иначе. И если к постоянным крикам и воплям о своём ничтожестве, исходившим от родного отца, Драко привык и мог с этим мириться, наплевав на приступы боли, обиды и страха за то, что последний родной человек теряется и перестаёт быть этим самым человеком, которым столько лет восхищался Драко, то к разочарованию и отчуждению от Гарри он был попросту не готов. Драко настолько застрял в тех днях, когда у них всё было хорошо, когда он действительно мог помочь и помогал, превозмогая свои трудности и забывая о них, абстрагируясь, зацикливаясь лишь на желаниях и психологических недугах Гарри. Он настолько замечтался и потерялся в тех моментах, когда их отношения уже могли назваться дружескими и, возможно, более чем дружескими: когда в груди у него чувствовалось давно забытое тепло от чужой заразительной улыбки и сверкающих зеленью глаз; когда Драко ощущал физически недостаток общения с Гарри; когда Драко переполнился бешенством, вспоминая тех пьяных ублюдков, мысленно кромсая их головы своими же руками и растирая в пыль. Он настолько привязался к тем минутам их поездок на автобусе с музыкой в наушниках, к их прогулкам в промозглые осенние дни, когда они могли беситься и смеяться, забывая обо всех проблемах и отгораживаясь от всего сущего мира. Драко настолько вплавился в этот калейдоскоп чувств и эмоций, что отсутствие их било по нему сильнее всякого резкого слова отца, сильнее страха за своё будущее и бессмысленности его жизни в настоящем. Всё его сознание волей-неволей возвращалось в те сладостные моменты, а потом, насмехаясь, перенаправляло в воспоминания об их последней встрече, перекрывая кислород и обволакивая шею колючей проволокой. Тяжёлый ком в горле Драко до сих пор не проходил, стоило ему окунуться в тот вечер и вновь услышать отчаянные крики Гарри, его загнанный взгляд и сломленный вид. Он всё испортил, всё просрал. И ему было больно, хотелось повернуть время вспять, но ничего не выходило, как не пытайся сжимать кулаки, стискивать челюсти и зажмуривать глаза. Это жизнь, которая не даёт второго шанса на исправление ошибок. Дать его могут только сами люди. И только самые светлые, ничем не осквернённые. Драко в глубине души надеялся, что Гарри и есть тот самый человек. И эти надежды убивали. Драко так устал тешить себя чаяниями, которые никогда не оправдывали его ожидания и только заставляли в очередной раз разочаровываться в этом бренном мире, что очередная мысль о том, что Гарри сможет его хотя бы выслушать, казалась несбыточной и даже глупой. Глупый Драко Малфой, его ничему не научила жизнь, он только и может падать в грязь лицом и жаловаться. Больно было не только от того, что он серьёзно ранил и так достаточно настрадавшегося Гарри, но ещё и от того, что нарушил давно данное обещание. Обещание тому человеку, который даже и не узнает, выполнили ли его; который умирал в надеждах и, возможно, в уверенности, что Драко не подведёт и исполнит последнюю волю умирающего. Который был уверен в Драко и который любил его больше всего на свете. Который отдал последний свой вздох, чтобы ещё раз произнести его имя и затем навсегда закрыть глаза. Драко судорожно вдыхал, погружаясь в пучину тех моментов жизни, в которые запретил себе возвращаться; которые, думал он, давно похоронил в себе, растоптал и спрятал далеко в самые тёмные закоулки своей памяти, дабы никогда не наткнуться на них, даже в самые отчаянные моменты. У него не получилось забыть, у него не получилось не думать, у него не получилось перестать любить и помнить.Flashback
Неестественно светлый свет лампы озарял пространство вокруг, как дорога, ведущая куда-то. Куда-то точно не к лучшей жизни и отнюдь не к светлому будущему. Взрослый мужчина и совсем юнец, оба со светлыми платиновыми волосами, знали, что так будет. Они готовились к такому исходу. И всё же в глубине души на что-то надеялись. На чудо. На Бога. На что-то необъятное и необъяснимое, возможно, страшное до ужаса и непонятное до боли в висках, но несущее спасение. Женщина неподвижно лежала на койке, глаза её были закрыты, а кожа белела, как снег на ветру. Грудь едва вздымалась под еле слышными вдохами и выдохами. Ресницы не трепетали, губы не поджимались, кожа с чуть проступившими морщинами, которых никогда раньше не наблюдалось на ней, была разглажена. Жизнь нарочно покидала её сначала быстро, а после — медленно, издеваясь, желая продлить страдания женщины, а заодно и страдания её семьи. Холодная рука юноши покоилась на мертвенно-бледной и такой же холодной руке его матери. На запястье. Взгляд его за последние несколько часов был направлен только на лицо Нарциссы, не выражающее ничего. На такое красивое, родное и светлое. Светлее чем обычно. То есть бледнее. Намного. Кровь в его собственной руке давно застыла, парень перестал её чувствовать, но это его совершенно не заботило. Его единственной задачей, которую он сам поставил перед собой, было проверять и ощущать пульс матери. И он каждые две минуты напрягался, стоило ему ослабить бдительность и потерять ту точку на запястье, где самую малость чувствовался слабый импульс. Импульс, напоминающий, что мама ещё здесь, рядом, она не оставит его и отца. — Драко, — хриплый от долгого молчания голос отца рассёк это беззвучие. Драко резко моргнул, но взгляда от Нарциссы не отвёл, рука его не дрогнула, более того — всё ещё держалась за этот кусочек жизни и чувствовала его, это слабое тепло, этот горящий фитилёк в омрачавшей тьме, сгущающейся вокруг. Это абсурдно, ведь в больничной палате было довольно тепло, свет от лампы первое время даже неприятно бил в глаза, заставляя их закрываться в рефлекторном порыве. Да, абсурдно. Но Драко всё равно чувствовал, как тьма неспешно обволакивает всё его существо, каждый раз становится на шаг ближе, когда пульс матери становится всё тише и реже. А когда Драко его вовсе не чувствует — тьма сгущается моментально, грозясь поглотить его и не оставить ни капли чего-то светлого в его душе: выпотрошить, растерзать в клочья, раскидать в стороны и притопнуть, стирая остатки. Драко знал, что отец хочет увести его, хочет сказать, что пора идти. Но он не намерен уходить, потому что понимает, что это скорее всего последний раз, когда он видит маму живой, ещё дышащей, и такой, из которой уходит жизнь. Смотреть на это было невыносимо, но ещё невыносимее для Драко было встать сейчас и уйти. Просто уйти. Нет, он не может. Ни за что не пойдёт, о чём он и спешит сообщить отцу. — Пап, я останусь тут. — Драко, не спорь, — голосом, не терпящим возражений, произнёс Люциус, устало шагая из одного угла палаты в другой, пряча руки в карманах. — Я понимаю тебя и хочу верить, но и ты пойми, мы бессильны, бессильны врачи. Это… конец. Мужчина громко сглотнул и подавил в себе готовый сорваться стон боли, вызванный своими же заключениями. Как бы он ни хотел быть сильным и стойким, мужчина не мог скрыть того, как ему было безнадёжно страшно и уже одиноко. Он теряет её. Он уже скучает. Драко не был намерен слушать отца. Не хотел верить ему, не желал принимать чьей-либо правды, потому что у него есть своя. Этому сам научил его Люциус, и сейчас Драко упорно гнул свою линию, в глубине души понимая, что неправ: — Никакой это не конец. Всё образуется, — повторил он несколько раз, будто мантру. — Всё образуется. — Разве этому я тебя учил? Что я вижу? — Люциус, глядя на бледного, не спавшего несколько ночей сына, похожего сейчас на жалкое подобие наследника Малфоев, начал повышать голос. — Не теряй достоинство, будь сильным и прими это испытание со всей стойкостью. Сколько тебе это нужно повторить, чтобы ты усвоил урок? У Люциуса сдавали нервы. Не отставали и нервные импульсы Драко. — Что ты говоришь? Какое достоинство, какая стойкость? — воззвал Драко, резко поворачивая голову и пронзительно глядя на отца. — Какое это вообще имеет значение сейчас? Послушай себя! — Драко Люциус Малфой…! Только разворачивающуюся ссору прервал томный, сдавленный стон со стороны кровати: — Драко… Люциус… вы снова ругаетесь…? — слова давались женщине с трудом, но она все же находила в себе силы, вернее, тратила последние, чтобы успокоить их, двух дураков. Они встрепенулись мгновенно: — Мама! — глаза Драко расширились и заблестели, и он ещё крепче обхватил руку женщины. — Дорогая! — мужчина подлетел к кровати молниеносно, будто бы и не было за плечами практически бессонной недели. Нарцисса медленно приоткрыла глаза и расфокусированным взглядом прошлась по сыну и мужу. Она выдавила вымученную улыбку уголком губ. — Любимые мои… Её перебил Драко, одновременно беспокойно и нежно поглаживая ладонь: — Не нужно, ничего не говори, пожалуйста. Тебе нужны силы, — кивая растерянно вслед каждому своему слову, он выглядел почти умалишённым. Нарцисса улыбнулась шире, а в уголках глаз её пролегли гусиные лапки — морщинки. — Дурачок, — произнесла она умиротворённо и ласково, а после резко вдохнула воздух и открыла рот, закашливаясь. Драко и Люциус тут же подскочили на месте, по привычке в голове промелькнула мысль позвать врача, что они делали на протяжении всей недели, пока находились с женщиной, провожая её в тот путь, откуда она не вернётся, но веря в поправимость крадущейся трагедии. Нарцисса предвидела их действия, потому сразу же запротестовала: — Не нужно врача. Всё в порядке. Отец с сыном недоверчиво переглянулись, взглядами передавая невысказанные вопросы и свои сомнения, тем не менее не смея ослушаться женщины. Сколько бы не было речей произнесено про величественность и непокорность Малфоев, всё это становилось ничем, если дело казалось Нарциссы — их ангела-хранителя, их сокровища, их жизни. — Драко, — обратилась она к сыну, тепло окидывая его уже чётким взглядом, улыбающимся; тем взглядом, в котором читалось самое светлое из известных Драко чувств — любовь матери. В горле сразу же образовался тяжёлый ком, и Драко напрягся всем телом, словно по нему прошёлся электрический разряд. — Мне с твоим отцом нужно поговорить. Наедине. Пожалуйста, оставь нас. Драко мог бы обидеться, запротестовать и отказаться покидать комнату. Но внутри него царил страх, который был сильнее всякой обиды. Казалось, стоит выйти и всё — больше он не увидит этой улыбки, этих родных черт. Потеряет навсегда без возможности когда-то вернуть. Это сковывало, выворачивало, а попытки парня держать себя в руках и не устроить истерику прямо здесь были не бесконечными. Он тяжело вздохнул и перевёл взгляд на отца, который сидел с таким же потерянным видом подле женщины, внимая каждому её слову и пытаясь уловить каждый её вздох. Его рука покоилась на другой руке женщины, на правой, и не отпускала её. — Мама… — он вздохнул, ничего не сказав, и вышел, переборов внутренние метания. Драко был не в силах вспомнить или даже примерно прикинуть, сколько времени прошло с того момента, как родители остались наедине. За последние несколько дней его личными часами стал пульс матери и, не чувствуя его сейчас, он ощущал себя невообразимо потерянным и брошенным. Оставленным плутать в одиночку по бесконечным коридорам собственного воспалённого разума, подкидывающего в голову отвратительные картины. Драко уже не пытался выровнять дыхание, присесть в кресло у двери и попытаться расслабиться, окинуть взглядом интерьер коридора и отвлечься на ничего не значащие мысли, лишь бы не думать о том, что его ждёт. Он мелко подрагивал, а врачи и медсестры, редко проходившие мимо, кто с сочувствием, а кто с безразличием посматривали на бледного юношу, державшегося на одной только крошечной, слабой надежде. Надежде, заведомо направленной в пропасть. Звук открывающейся двери отрезвил Драко и помог выбраться из поглотившего омута отчаяния. Он резко вскинул голову и наткнулся на взгляд отца. Проследив за движением его головы, слабо кивающей в сторону полуприкрытой двери палаты, он не сразу понял, что от него требуется. Однако тут же поднялся и на негнущихся ногах последовал в указанное направление. Драко едва ощутил практически бесшумный вздох отца и его руку, опущенную на его плечо в ободряющем жесте, прежде чем вернулся к матери. Сказать, что он испугался — не сказать ничего. Всё-таки Драко не привык видеть Нарциссу такой: тусклой, немощной, увядающей. И пусть катятся к чертям многие недели и дни обследований, в течение которых женщина становилась всё бледнее, теряя жизненную силу. — Драко, присядь, — женщина вымученно приподняла уголки губ. Даже такое простое действие далось ей с трудом, но она не смогла удержать себя и не подарить сыну улыбку. Драко повиновался, ступая осторожно к кровати, словно одно лишнее движение или вздох могли разрушить всё в один миг, превратить в пепел и унести ветром туда, в то место, о котором мелькало столько мыслей в последние дни, о котором не хотелось даже вспоминать. Нарцисса неотрывно смотрела на сына и не могла наглядеться. Её тёплый взгляд обволакивал худую фигуру напротив, похудевшую ещё больше за время болезни женщины. Она поджала губы, думая о чём-то своём, однако в следующее мгновение произнесла: — Я хочу сказать тебе кое-что важное. Драко вытянулся и поднял подбородок. Совсем как Люциус. Женщина в очередной раз одарила его улыбкой и в уголках её глаз собрались морщинки. Она протянула свою бледную руку навстречу почти такой же бледной, но более жилистой и крупной. Всего секунда потребовалась для сплетения рук в замок. Всего секунда и Драко вновь чувствует жизнь, тягуче льющуюся по телу матери. Совсем неуловимую, но всё ещё находящуюся внутри. Он выдыхает и плечи его опускаются. В этот момент он становится немного меньше, словно ещё совсем подросток, а не юноша на пороге взрослой жизни. Так или иначе, взросление настигнет его очень скоро и нисколько не пожалеет: сметёт остатки воздушных замков, возводимых им в далёком детстве, о которых знала только сама Нарцисса; растопчет последнюю веру и надежду на светлое будущее; ударит по самому сокровенному, что есть у этого ребёнка. Да, именно. Ребёнка, а не взрослого. Для неё Драко навсегда останется тем маленьким мечтательным мальчуганом-проказником, в голове которого тысяча и одна идея по созданию абсолютно всего на свете, ворох амбиций и энергии, коей он на постоянной основе заряжал всю семью, в душе которого тлеет светлая любовь к ней. Дрожь сковала тело женщины, но она всеми силами сохранила спокойствие на лице. Голос, ещё не сформировавшийся в речь, грозился дрогнуть, однако и этого она не допустила. Нарцисса глубоко вздохнула и разомкнула губы. — Драко, я хотела бы сказать тебе о том, что все люди умирают. Женщина чувствует непроизвольное напряжение в районе ладони. Брови Драко изогнулись, а пальцы крепче вцепились в руку матери. — Раньше или позже — никто никогда не знает, когда его жизнь оборвётся, и это нормально. — Мам… Драко уже не с грустью, а с обидой смотрит на неё, а Нарцисса снова узнаёт в нём маленького блондинистого непоседу, напроказничавшего в саду и отчаянно отказывающегося признавать свою вину, которая была очевидна. — Я хочу, чтобы ты уяснил и научился отпускать людей. Не переживать об уделе мертвых, судьба которых уже определена и которой нет продолжения, а беспокоиться об участи живых, близких тебе людей, — женщина говорила вкрадчиво, иногда срываясь на шёпот, но тишина палаты располагала к тому, что Драко мог услышать её даже тогда, когда она едва шевелила губами в надежде на то, что сможет вымолвить хоть слово. — Memento mori, Memento vitae, помнишь? — она склонила голову в бок и прищурила глаза. На слове «мёртвых» Драко резко вдохнул воздух и не мог слушать дальше. Для него всё резко оборвалось, а внутри закипала злость. По отношению не только к себе, но и к матери. — Что это ты хочешь сказать? Заведомо хоронишь себя, да? Совсем спятила? Драко не хватает сдержанности, чтобы спокойно вывалить бушующие мысли на мать и он говорит то, что накопилось; что давило на него последние несколько дней, грозя своим напряжением отправить в ту же палату, что и Нарциссу. — Драко, сынок. Душа моя, — женщина потянулась рукой к волосам сына, пытаясь привстать с кровати. — Что ты творишь? Ты должна лежать! — протестует Драко, пытаясь бережными движениями рук уложить Нарциссу обратно, в исходное положение, но она не поддаётся, и через секунду макушку Драко накрывает едва тёплая родная ладонь, зарываясь пальцами в волосы и ласково их взъерошивая. — У меня мало времени, я должна поведать тебе о многом. Можешь, пожалуйста, исполнить просьбу больной и немощной и выслушать её, не перебивая? — она склонила голову и снова улыбнулась, обезоруживая Драко, готового вот-вот разреветься от такой вот матери, простившейся с жизнью, прощающейся с ним. И от собственной беспомощности. Перебарывая себя и не позволяя слезам пролиться, он бегло оглядывает потолок и стены, а затем кивает. — Я так и не смогла завершить одно дело, которое пыталась выполнить на протяжении нескольких лет. Надеюсь, что у тебя получится, — начала Нарцисса, наконец откидываясь обратно на кровать и экономя силы. — Есть один мальчик с именем Гарри Поттер. Его родители давным-давно погибли в автокатастрофе, а сейчас он воспитывается в весьма недоброжелательной семье, которая, я убеждена, вряд ли долго будет с ним возиться, и велик риск того, что они вышвырнут его на улицу, как только ему исполнится восемнадцать. У Драко закружилась голова, а мысли собрать в кучку не получалось. Он искренне не понимал, причём тут совершенно незнакомый ему парень, но не успел ни вопроса задать, как Нарцисса продолжила ведать. — Его родители были близко знакомы со мной и Люциусом, они были… замечательными людьми. Возможно, ты помнишь, они приходили к нам, когда ты был ещё совсем мал и мог поместиться во весь рост под обеденный стол, — она нашла силы на вымученную улыбку и не стала долго молчать. — Джеймс и Лили посещали нас не раз с сыном, он и есть Гарри. Гарри Поттер. Он немногим младше тебя. Они очень дорожили им и везде брали с собой. Но смерть, порой, бывает несправедлива и забирает жизнь у самых лучших и светлых людей. О Боже. Как же её слова подходят ко всему тому, что происходит в их жизни сейчас. Смерть, жизнь, судьба — какие ещё понятия используют там люди — всё это несправедливо. И в высшей мере сейчас, когда отбирает у Драко самое сокровенное, что, несомненно, можно назвать частичкой души, если не её основанием. Неким изначалием. Но ведь так оно и есть. Драко проваливается в собственное небытие совсем ненадолго, вырываясь из него следом за продолжением слов Нарциссы. — Они погибли в автокатастрофе, — кажется, она немного теряется в мыслях, потому как об этом она уже упоминала. Драко, который не привык к такому со стороны даже больной матери, насторожился не на шутку, но его попытку что-то предпринять вновь небрежно перекрыли слова матери. — И мальчика, как бы я не пыталась этому помешать, определили к не самым лучшим людям, которые могли бы опекать его, — она горько вздохнула, окунаясь в воспоминание и коря себя за беспомощность перед теми обстоятельствами. — Я узнала, в какой школе он обучался. Женщина поморщилась. — Эти Дурсли могли найти бы что получше, однако вряд ли это входило в их планы, — голос Нарциссы резко сменил тон на раздражительный и негодующий. По крайней мере, отдалённо напоминал эти самые эмоции. — Так вот, я пыталась помочь ему хотя бы материально, но мальчик был настолько зажат, пуглив и скован, что ни разу не принял помощи, а лишь постарался ускользнуть и осыпал меня извинениями. — Мам, я не понимаю… — Драко готов был слушать мать вечно, если бы это продлило её, чёрт возьми, последние минуты нахождения в этом мире, с ним, с отцом, но он перебил её, потому что искренне не понимал, что хочет от него мать. Время было на исходе. Нарцисса и сама понимала это, как понимала и то, что не может больше распинаться тут и вещать о всех тонкостях этой истории. Дыхание сбивалось всё больше с каждым произнесённым словом, а фокусировать взгляд с каждой секундой становилось всё сложнее, тем не менее она не сдавалась: упрямо продолжала смотреть на Драко и чуть прищуривать глаза, чтобы насмотреться на него. В её поникших, почти потухших глазах, практически не отражающих свет, всё ещё было видно самую сильную в мире любовь, способную преодолеть даже смерть, — любовь матери. Этот взгляд убивал Драко. Он хотел попросить её остановиться и не смотреть так на него, не разбивать его в этот миг на сотни миллионов осколков, чтобы потом этим самым взглядом щемящей нежности и такой же щемящей боли собрать воедино, по кусочкам, без трещин. Но без них, увы, не получится. Как не получится склеить любимую чашку так, чтобы не видеть битых следов. Так, чтобы не вспоминать, как это мучительно. И как это чувство остаётся внутри, напоминая о себе при каждом удобном случае, заставляя ощущать колющую, раздирающую нутро боль. — Сейчас он едва переступил порог шестнадцатилетия… — кажется, её мысли действительно путались, а собирать их вместе среди вороха остальных давалось ей непросто. — Совсем скоро он должен окончить школу и определиться с будущим. Я не смогла ему помочь, но… Драко, сынок, прошу, позаботься о нём. Я знаю, ты наверняка потерян и не понимаешь, почему я не прошу об этом Люциуса, — женщина хрипло кашлянула, отчего грудь её пару раз резко вздымнулась вверх, и показали себя морщинки. — У него немного другая миссия. Последнее было сказано почти шёпотом. Едва слышно. Нет. Голос тоже покинул женщину, а эмоции стали почти неразличимы на почти мертвенном лице. — Мам… — Драко с видимым усилием сглотнул тяжёлый ком в горле, а лицо его скривилось от переполняющей боли. Он хотел убежать отсюда. Ни думать, ни видеть. Не знать. Просто не существовать сейчас в этом моменте, в этой больнице, да даже в мире. Отключиться для всех и для себя, не просыпаться. Не чувствовать и не бояться того момента, который неумолимо приближается, ведь батюшка Время никого не щадит, верно? — П-бе-щай мне, Др-ко… — юноша мог слышать только отдельные части слов. Драко ещё сильнее сжал руку матери, притягивая её к своему лицу, начиная судорожно нащупывать едва чувствуемый пульс, и беспорядочно целовал, целовал, без слов умоляя остаться с ним ещё немного, продолжить эту пытку для всей их семьи, лишь бы не покидать его. Эгоистично, цинично, мерзко. Но Драко так не хотел отпускать… настолько, что готов был отправиться следом за своим личным лучом света. — Драко… — полностью слышимое вырвалось из уст женщины. Он не выдерживает. Разбивается. Взрывается. Что-то внутри сбивает все предохранители и выпускает наружу всё накопившееся. Весь спектр переживаний, метаний, тревог и несбыточных надежд на взлёт в небо. На преодоление невозможного. На победу смерти. Но получается лишь падение — окончательное, бесповоротное, длительное. И мучительное. — Обещаю! Я… обещаю, мам! — Драко больше не контролирует. Больше не думает и не удерживает себя, позволяя урагану боли поглотить его без остатка, закружить внутри себя и разорвать в клочья. Чтобы потом никак уже не склеить. Никогда. — Обещаю! Зажмуривается до боли, до искр в глазах. Всё так же цепко и нежно держит в руках родную ладонь. Вдыхает родной запах, а в голове всё тот же образ полной жизни матери, ослепляющей его своей улыбкой, обнимающая его, целующая, как в далеком детстве, в лоб и дарящая то тепло, которое дать — он уверен — не в силах ему никто. И с его губ срывается первый всхлип. — Я люблю тебя, Драко.Конец flashback
Пустота. И ничего, кроме неё. Нет, пожалуй, вкупе идёт прогорклая сырость в душе, пронизывающий холод и туманная реальность. Вот такие последствия идут следом за воспоминаниями. Ворошить прошлое чревато. Такая вот аксиома. Но вместе с пустотой внутри ощущается что-то новое. То, что Драко ещё не имел возможности испытать. Что-то окрыляющее и дающее Драко силы дышать полной грудью. Наделяющее его надеждой и слегка освобождающее от груза, который свалился на него год назад. Это не чувство долга и ответственности; не гонения совести за невыполненное обещание. Отнюдь, это желание. Сильное и непоколебимое желание всё объяснить, помочь и резко вновь стать ближе с человеком, которого так нещадно и бездарно обидел. С человеком, в котором теперь не видишь жалкого подростка и какого-то невыразительного мышонка, а с человеком, в котором видишь смысл своего бытия. И за которого готов ручаться, бежать без остановки часами, гонять по всему городу без разбора в поисках этого магнита для проблем, переживать, писать, звонить и постоянно думать. Опекать, оберегать и… дарить. Чувство защищённости, важности, нужности. Давать почувствовать, что не одинок. И помогать справляться со злодейкой-судьбой. Кажется, Драко наконец сделал свой выбор.