За свободу нужно платить

      Переулки Зауна куда страшнее тех страшилок, которые рассказывают детям Пилтовера на ночь. Здесь, где мир пал в самые пучины отчаяния и люди оказались в пасти смерти, их окружает одна лишь пыль, оседающая черным пеплом в легких. Свет – роскошь, чего позволить живущие тут себе не могут. Они пропитаны землёй, потом, кровью. Они рождаются разбитыми и отвергнутыми. Но никто не знает, почему, с чего всё это началось? Города разделились, хотя люди остались людьми.       Заун превращает тебя в отчаянное животное, выживающее, как тому велят инстинкты. Тут не существует каких-то верхов или низов. Точнее, раньше не было. Но мир меняется, и человечность с каждым годом исчезает.       Улица становится всё уже, уходя куда-то вдаль. Дома по обе стороны развалены, страшно представить, что случится, если задеть одно из трухлых сооружений. Где-то с окон, в которых еле горит свет, слышны крики женщины. Она ругается с кем-то, то и дело срываясь на громкие всхлипы, скорее всего давясь слезами. — Где же он?       Темноволосый, одетый в черную, потрёпанную мантию мужчина быстро шагает вдоль стен, рукой натягивая капюшон до самого подбородка. Он спешит дойти до конца улицы, всё время нервно поглядывая в чужие дома. Лица не видно, оно закрыто маской, без которой он бы сюда и шагу не сделал, ведь горький кислород разъедает внутренности. Ему хочется поскорее убраться отсюда и как можно быстрее. — Хей, мужик, помоги...       Из-за пары разбитых ящиков доносится голос. Органы скручивает страх, а боковое зрение улавливает движение в тени.       Сухая, исхудавшая рука, покрытая ранами и гематомами, она тянется к мантии, пытаясь ухватиться за край. Пальцы кривые, не раз сломанные. — Грёбаный Заун, — путник ускоряет шаг, стараясь скорее миновать настырного незнакомца, пытающегося его остановить. Он сильнее тянет ткань, прикрывая лицо, а после презрительно бросает косой взгляд в сторону чужой ладони.       Ему в горле стоит это место, этот город и всё, что с ним связано. Ненавидит себя, ненавидит знакомую улицу. Перед глазами те разводы крови, те мертвые тела, что бездыханно покинули время. Чьи судьбы поглотила пустота этих пыльных стен, а блеск в зрачках погас, словно огонь ночного созвездия. — Сегодня прохладный день, не так ли?       Около старого дома, покрытого всевозможными надписями, виднеется фигура облокотившегося о дверь человека. Он, сложив руки на груди, тихо покуривает самодельный свёрток, то и дело пуская клубы дыма. Потрёпанная куртка, подвёрнутые рукава по локоть и пара торчащих из кармана перчаток.       Брюнет в мантии ещё с минуту смотрит на окликнувшего его, после чего быстро оборачивается, спеша подойти. — Одеваться нужно по погоде.       Ему ухмыляются, отходя в сторону и открывая дряхлую дверь. — Тебя ждут. По коридору прямо и налево. — Сам знаю, — фыркает, удаляясь в глубь здания.       Как же он ненавидит то, что сознание пытается стереть с головы любое здравомыслие. Каждый раз, спускаясь сюда, вниз, он задаётся вопросом: «зачем?».       Добился таких высот, таких результатов, но каким образом? По скольким головам придется ещё пройти, чтобы носить какой-то чёртов значок? Это место явно не принадлежит ему. Не достоин. Но оставить его духу не хватает.       Разве, мир не создан так, что каждый выживает по-своему? Тогда с чего ему переживать за чью-то жизнь? Зачем приходить постоянно на чужую могилу, вымаливая прощение, прекрасно понимая, что мёртвые не слышат?       Тусклый свет лампы освещает нужный поворот, и он, недолго думая, заворачивает, оказываясь в просторном помещении. Провисший потолок, обросшие грибком стены, выбитые окна, всё здесь будто ещё раз напоминает – это Заун. — Рад тебя видеть, Маркус.       Стоящий в самом конце комнаты оборачивается, пронзая насквозь своим пустым взглядом. Его глаз горит красным огнём, подзывая, заманивая как жертву. Изуродованная половина лица покрыта глубоким шрамом, создавая впечатление, что он вовсе не человек - дьявол. Кажется, будоражащий здесь холод исходит именно от него. — Мне тут птички напели, что у вас там сверху творится настоящий хаос, — доставая из кармана пачку сигарет, он открывает дорогую зажигалку.       Вспыхивает синее пламя освещая язычком чужое лицо. Тень сползает со стены, медленно перебираясь в центр помещения, будто образовывая черную дыру. Тишина поглощает звук, окуная его куда-то под воду. Лишь свист сквозняка напоминает о том, что это реальность. Что вовсе не сон, не страшный, причудившийся кошмар, а жизнь, в которой, к сожалению, приходится делать много плохих вещей. — Всё уже улажено, поэтому нам не нужно переживать, — хмурится офицер, пристально наблюдая, как к потолку поднимается первое облако дыма. — Ты, похоже, не понял. Там моё имя, и звучит оно среди слухов слишком часто.       Пепел падет пылинками на пол, всё ещё тлея. За окном, очень далеко, если присмотреться, виден берег реки, за которым покрытый золотом город. Город Прогресса. Смеркается. Небо затягивается тёмными тучами, а бушующий до того ветер становится ещё разъярённей, сгибая ветки деревьев. — В совет приняли нового члена. Парень, у которого ещё молоко на губах не обсохло, а его уже зовут «наследником прогресса», — Маркус возмущенно вскидывает рукой, закатывая от раздражения глаза. Он до сих пор не может понять такой глупый поступок верхних, презирая наглого мальца. — Этот, Джейс, решил, что ему всё позволено, начав копаться в архивах. Теперь каждая сделка всплывает на поверхность, он над головой днём и ночью. — Что с уликами? — заунец задумчиво тянет взгляд к улице.       Раздражает, когда планы нарушают без разрешения. Под ним весь город, в его власти теперь каждый переулок, каждая собака, подъедающая падаль. Остаются считаные шаги, дабы добиться той цели, к которой он стремился столь долгое время. Рукой уже достать можно. Но будет крайне неприятно, если упавший на голову ребёнок с волшебными мечтами разрушит империю. Ведь строилась она голыми руками, кровью чужих и близких. — По поводу этого. Пришлось повозиться, но оно того стоило. — О чем ты? — С архива было поднято дело о смерти Грейсон. Я оказался под ударом, — миротворец на секунду останавливается, пытаясь подобрать слова. — Так как документы, что проходили через Джейса, много чего упускали, обернуть всё верх дном оказалось немного легче. Двух зайцев одним выстрелом. — Прекрати говорить загадками, раздражает.       Мужчина прикусывает конец сигареты, бросая тяжелый взгляд на сзади стоящего. Для него эти глупые фразы пока ничего не стоят. — Та девчонка, что постоянно копала под тебя, сейчас на пути в место, откуда уже никогда не вылезет. Её мать многое значила для совета. Жаль, что Джейсу придётся теперь уделить всё своё свободное время на судебные процессы.       Ухмылка незаметно ползёт по лицу, и перед глазами солнце медленно исчезает за линией досягаемости. На губах приятный привкус обёртки и никотина, а в руках маленький брелок с лицом обезьянки, который всегда хранится рядом. Талисман удачи, ничто иное.

***

— Вы издеваетесь?! Подселяете ко мне гребанного миротворца? Я не собираюсь делить с ней камеру!       Вай не могут угомонить уже добрых двадцать минут. Весь корпус на ушах, глубокая ночь, но её это кажется совсем не смущает. Последние силы выходят с рыком, когда два здоровых офицера укладывают заунку лицом в пол. Творится какой-то ужас. Девушка, сама того не понимая, вызверяется на незнакомку, что ну никак не связанна со смертью её родителей. Но миротворец. Что, черт возьми, она здесь забыла? Почему судьба так жестоко над ней насмехается? — Сейчас же прекратить, номер пятьсот шестнадцать, если продолжишь, в карцере сидеть будешь до конца этого месяца! — Ублюдки, на кой хрен, вы запихнули сюда сраного офицера? — она давится слюной, наблюдая, как стоящая в углу синеволосая с полным негодованием созерцает за всей этой картиной. У неё в глазах читается страх и растерянность. Похоже, ей тоже не понятно, что она здесь забыла. — Волочите её обратно в карцер, она совсем слов не понимает! — надзиратель зло поправляет ремень, вздёргивая душащий воротник рубашки. — Успокоилась я, успокоилась. Отвалите уже.       Вай всё же расслабляется, сжимая до боли челюсть. Совсем не хочется возвращаться обратно в холодный каменный гроб, где кроме запаха крови и плесени ни черта нет. И хотя сейчас она готова разорвать на клочья сидящих на ней охранников, приходится глотать злость, терпя адскую боль в плече. Всё ещё уставшая, убитая и просто желающая немного поспать, но не с человечком из верхнего города. — На выход. Тратить здесь всю ночь я не собираюсь, — мужчина перешагивает за решетку, вдруг резко оборачиваясь к всё ещё лежащей на полу девушке. — Устроишь здесь очередной цирк, и я запру тебя на нулевом уровне. Усекла? — Вот же ж…       Ругательство быстро оказывается на языке, но не слетает с него, обрывая колкий ответ. Вайлет чувствует холодный пол щекой, дожидаясь, когда огни уходящих охранников окончательно исчезнут. В стороне, в тени стоит перепуганная гостья, не зная, чего ожидать от сумасшедшей сокамерницы. Её подкинули в клетку к волку, никак иначе. Заунцы все свихнувшиеся, это ей вбивали с детства, но никогда не доводилось так близко наблюдать за таким. — Какая встреча, неожиданно, однако, — с трудом вставая с земли, выдавливает Вай, медленно делая шаги к девушке. До безумия дикий и животный взгляд, словно ещё секунда и она вцепится в горло, разрывая тушу на части. — А теперь отвечай. Какого хера ты тут забыла?       Голубые океаны напротив наполнены страхом и непониманием, они бегают то в одну сторону, то в другую. Губы поджаты полоской, а волосы связаны в небольшой хвостик, открывая вид на тонкую, лебединую шею. — Я ничего не сделала, — почти шёпотом, выговаривает в сумбуре. Синеволосая жмётся к стене, чувствуя, как подходящая заключённая становится с каждым сантиметром ближе. Ещё немного и сердце вылетит из груди. — Врёшь! — Вайлет срывается с места. Как озверевшая она подхватывает миротворца за воротник, больно вдавливая в холодный камень. Её руку сводит до такой степени, что кричать хочется. — Блять, не лги мне. Это какой-то план? Тебя Силко подослал, да? — Силко? Я хотела его поймать… — девушка хрипит, цепляясь пальцами за чужие предплечья, вдохнуть пытается. Набрать в лёгкие хоть каплю того пыльного, но спасительного кислорода. — Но он, он всё подстроил. — Поймать? Шутишь? Вы никогда не занимались заунскими ублюдками, с чего это вам вдруг напрягать свои задницы.       Вай тяжело дышит, она чувствует, как по руке вновь начинает что-то быстро стекать. Глаза на секунду окутывает полотном тьмы, и девушке приходиться расслабить хватку, отшатываясь в сторону, а после хватаясь за открывшуюся рану на плече. Та кровоточит с такой силой, что обычной перевязки будет недостаточно. — Черт, черт, черт, — заунка в спешке срывает со своей койки покрывало, руками разрывая на куски. Она зубами развязывает пропитавшуюся в крови тряпку, после чего кидает злой взгляд на зажавшуюся вдали сокамерницу, пытающуюся откашляться от недавнего гостеприимства.       Всё это для неё выглядит безумием. Видеть, как сидящая напротив неё девушка туго перематывает обрывками глубокую, рваную рану, которую точно нужно зашивать. Она попала в ад, в котором некоторые похоже родились. — Что ты… — Не твоё собачье дело, — бросает, даже не подняв головы.       Камера наполняется запахом стали, неприятно щекоча нос. Свет горит лишь в коридоре, из-за чего всё происходящее кажется лишь мрачнее.       Вся та злость, тот страх, боязнь за родных. Всё что хотелось высказать, выкричать, выплакать, всё это застывает, стоит лишь увидеть, как чужое лицо сводит в адской гримасе боли, как каждый здесь спокойно спит, пока кто-то истекает кровью, залатывая себя кусками грязной ткани. — Чего смотришь?       Ужасно видеть это. То, как человек умирает, отчаянно пытаясь выжить. Но ей не понять, и вряд ли поймёт.       Тюрьма – место мёртвых. Ночь превращается здесь в тихое пение ветра, гуляющего по коридорам. Он напевает какую-то свою мелодию, попутно заглядывая в камеры. Становится жутко от того, каким пустым бывает сознание в такие минуты. Смотря на серый потолок, прокручивая всё, что произошло: слезы, что лились рекой по щекам, мать которую уводили в неизвестность и отца, кричащего, что-то о справедливости. Не верится, бред бывает так одурманивает людей.       Силко постарался, чтобы запихнуть её в такое место. Чтобы сломать.       Тишину прорезает тяжёлый хрип. Будто последний вздох, он наполняет лёгкие, со свистом выходя из крепко сжатых зубов. Синеволосая сидит в углу, роняя непонятно откуда взявшиеся слёзы, беззвучно вытирая их рукой. Хрип не прекращается, а смелости встать и проверить того, кто его издает – нет. В темноте не видно ни черта.       Перевязавшая до этого рану Вай так и не закончила начатый диалог, присев на койку и тут же отключившись. Издаваемые её звуки во сне и бесконечные тяжелые вздохи никак не дают уснуть. — Сумасшедшая, — миротворец говорит это вовсе не своей сокамернице, а себе.       Ведь наивная душа, за которую её и уважала Грейсон, осталась при ней, заставляя принимать глупые решения. Она не в силах наблюдать как в метре от неё кто-то умирает и не важно, пилтоверец, заунец, люди все одинаково имеют право на жизнь.       Тихо поднимаясь на ноги, офицерша делает неуверенный шаг к чужой кровати, пытаясь разглядеть, с какой стороны рана. Её сердце бешено наматывает круги, стоит услышать очередной вымученный стон. Страх бьет по ушным перепонкам, ноги предательски отнимает, а руки и вовсе отказываются слушаться. Минута, вторая и она уже впритык стоит перед нижней койкой, по которой метается красноволосая. Всё её тело горит, её бросает в жар, а кожа покрыта холодным потом. Рука хоть и обмотана, но, похоже, не плотно, ведь матрас уже насквозь притался кровью.       Нужно сделать лишь глубокий вдох.       Миротворец тянется к грязной ткани, адреналин зашкаливает до предела. Остаётся пара сантиметров и дыхание перехватывает. Её дикие пепельные глаза в темноте.