За свободу нужно платить

— Ты что творишь?       Слова заставляют сердце подскочить к горлу. Ощущение, будто кто-то выстреливает у самого уха, промахиваясь на пару миллиметров. Но её глушит так сильно, что в голове начинает гудеть, а кислород останавливается у самых лёгких. Мир застывает, земля перестаёт вращаться, ни одной мысли в голове. Страх и животное чувство загнанности, оно такое яркое, кажется, жилы вытягивает, скручивая в тугой узел. — Я спрашиваю, какого хера ты делаешь?       Вай сжимает чужое запястье с такой ярой силой, что оно начинает хрустеть, выгибаясь в неестественное положение. Эти непонятные, смешанные эмоции на её лице, сменяются за считаные секунды. Удается уловить даже нотки испуга, но он тут же испаряется, давая дорогу гневу. — Твоя рана открылась, — выдавливает миротворец, шипя сквозь зубы. Она пытается вытянуть руку, но ей не дают, лишь усиливая хватку. — Я пытаюсь помочь. — Блять, думаешь я поверю? Бессмертная что ли?       Красноволосая уже было хочет подняться, но тут же падает обратно на кровать, взвывая и цепляясь за плечо. Её глаза наливаются кровью, грудь вздымается так высоко, словно она делает последний вдох. Слова уже не льются ядовитым потоком, всё улетучивается, стоит только шевельнуться. — Твою ж… — хрипит девушка, закатывая глаза.       Охранники постарались ухудшить её и так дерьмовую ситуацию, приложив ранее об пол. Держаться до последнего оказалось идиотской затеей. Шмотье, висящее на руке, вовсе не исцелит волшебным образом, а кровь хлещет подобно водопаду Виктория. Очень. Очень херовая ситуация. Не считая того, что над головой ещё и миротворец торчит, определённо радуясь этаким сложившимся обстоятельствам. — Прекрати двигаться, ты делаешь только хуже!       Что сейчас говорит синеволосая, похоже и она сама не понимает. Ведь голос становится крепче, а руки сами хватают чужие плечи, крепко прижимая к постели. Страх как рукой сняло, в голове только бешено крутящиеся шестерёнки и заученные до дыр конспекты по оказанию первой медицинской помощи. Ей плевать, кто она и где находится, сейчас есть только умирающий человек и кричащий голос внутри, призывающий действовать. — Не трогай ме… — Я сказала, не двигайся! — сапфировые глаза сверкают в темноте, как огни маяка, тут же щурясь в раздумьях.       Вайлет пытается огрызнуться, сказать ещё что-то в ответ, но на выходе получаются только несвязные слова и тяжелые вздохи. Она чувствует, как холодные пальцы бегают по телу, неприятно покалывая ледяными касаниями. Как липкую, вязкую ткань стягивают вниз, а ветхую одежду, что уже насквозь пропиталась кровью, разрывают у плеча. — Я сказала, не трогай! — голос срывается словно рык льва, а рука из последних сил отталкивает чужое тело. Движение, и волна новой агонии. — Черт, сумасшедшая дикарка! У тебя открытая рана, куда можно свободно вложить три пальца. Совсем головой двинулась? Хочешь завтра не проснуться?! — эта строгость, взбешенность, вовсе не присущая воспитанной леди знатной семьи удивляет, а внутри загорается ещё больший огонь злости, когда лежащая на кровати вновь пытается подняться, проваливаясь во всех своих попытках. — Да, миротворцы — это ублюдки, которым совсем не знакомо достоинство и честь. В наших рядах давно нет хороших людей, последние крупицы погибли, осталось лишь сборище мусора и отбросов, считающих себя спасителями вселенной, — забыв про все личные границы, офицерша хватает Вай за воротник, крепко сжимая кулаки. — Я знаю, я так хорошо знаю это пропитанное гнилью общество. И мне прекрасно понятно, почему ты на меня так смотришь. Но прошу. Дай помочь. — Блять…       Глухо, сдавленно, из последних сил, это измученное ругательство звучит как поставленная точка, после которой синеволосая тут же хватается за перевязку раны, разрывая собственную простынь и одеяло на лоскуты. — Кто это сделал? — А что? Арестуешь их? — шутка слетает сама и Вайлет расплывается в кривой улыбке. Ей больно даже вдохнуть, не говоря уже про то, чтобы смеяться.       Хочется скорее сдохнуть, чем принимать помощь от клятого миротворца, но сил нету даже на это. Колит гордость, задетые амбиции, обещания, что она давала себе в юности. Клялась никогда не возиться с этими выродками. А сейчас лежит, будто подстреленная живность, скулящая в предсмертных муках. Осточертело дышать пылью, возиться в грязи и терпеть дутых петухов, не способных ни на что. Надоело питать себя надеждами, что всё изменится. Бред. — Дай мне слово, — бросая быстрый взгляд на искривлённое лицо заключённой, синеволосая продолжает. — Ты не тронешь меня и пальцем. — Так вот на что опирается твоя доброта, мать Тереза, — плюет девушка, презрительно ухмыляясь. Она склоняет голову набок, устремляя взор на чужую фигуру. Пробегает глазами по всей линии, очерчивая и неосознанно спотыкаясь на изгибах. — Нет. Просто перевязку нужно будет делать как минимум раз в день, а если мой труп завтра найдут в камере, ты вряд ли протянешь долго, — чеканит спокойно, словно заключение врача о пациенте.       Куда делся страх? Горечь? Те слезы, что просились наружу. Почему она совсем не замечает вокруг каменные стены и решетку, за которую возможно уже никогда не выйдет? Почему все мысли лишь об этой потрёпанной заунке, но никак не о матери и несправедливой судьбе? Откуда взялась эта смелость? Беззаботность и бесстрашие? — Если верить твоим словам, я бы сдохла ещё ребенком, — язык заплетается, а разум клонит в сон. — Сцепи зубы покрепче, — тихо бросает офицерша, склоняясь над Вай.       В руках у неё пара длинных тряпок, а на лице максимально серьезная гримаса. Брови сведены к переносице, а глаза блестят обволакивающим огнём. Все слова она говорит четко, лишь секундные нервные сглатывания сдают с потрохами. — Думаешь, я не была в ситуациях и подерьмо…       Голос обрывается, соскакивая на крик, а после на долгое, вымученное мычание. Вайлет хватается за дряхлое перило, которое даже немного сгибается, неприятно скрипя. Ощущение словно руку вырывают с мясом. Она то онемевает, то взрывается в водовороте боли. — Они достали до подмышечной артерии. Ты её совсем не перекрыла, вот поэтому кровь и не останавливалась, — перематывая крепко плечо, девушка отмечает про себя, что заунка всё ещё не отключилась от болевого шока, а это значит, что положение немного лучше, чем она предполагала. — Я, конечно, не врач, но могу с уверенностью сказать, ещё бы пара часов, и скорее всего ты умерла бы от кровопотери или как минимум заражения. — Удивила, — скрипя зубами, Вай ухмыляется.       Боль наконец-то начинает отпускать, удается даже вдохнуть полной грудью. Миротворец делает последние крепкие мотки, завязывая узел около ключиц. Она на всякий случай снова оглядывает перевязку, убедившись, что всё сделано правильно. Кровь уже вовсе не сочится так сильно, а ткань остается сухой. Можно выдохнуть с облегчением. — Всё, — шепчет девушка, удивляясь собственной проделанной работе. Ей ни разу не удавалось использовать свои навыки, пока она была в академии. Мать попросту не давала ей проходу, устраивая всё в выгоду своих желаний. Обучение на дому, экзамены строго при преподавателях, без лишних глаз и людей. Настолько она боялась ненужных сплетен. Единственным правильным её решением было отдать маленькую дочь под крыло Грейсон. Хотя, даже так, долго она с ней не пробыла, последние разы навещая у могилы. — Рукой двигать можно, но не перетруждать. Рана не зашита, поэтому может в любой момент открыться. — Я и не думала, что богатенькая офицерша умеет работать ручками.       Заунка вновь язвительно показывает оскал, но, завидев возмущенный взгляд, стихает, негромко хмыкая. Всё же ей непонятно такое поведение девушки высшего города. Или она столь наивна и глупа, что бросается помогать всем и вся, выливая свою доброту, или ей нужно что-то вынюхать. Вот только, что конкретно? Вряд ли она сошка Силко, ведь тогда бы Вай уже давно истекла кровью. Но и тереться с миротворцем она не намерена. Хотя на ней уже должок. — Эти ручки спасли твою шкуру, — негромко, но расслышать удается.       Синеволосая всё ещё настороженно сидит на краю кровати, временами поглядывая в пепельные глаза, устремлённые куда-то в потолок. Адреналин, под которым она останавливала кровь спадает, а вот осознание всего происходящего накатывает с каждой волной сильнее. В голове пульсирует, будто кто-то молоточком бьет о корку черепа.       Она в тюрьме, с кучей убийц и насильников. Её мать осудили и сейчас та под стражей, в ожидании решения совета. Отец скорее всего тоже под следствием. В камере с ней девушка, хрен пойми сколько отсидевшая здесь и за что. Эмоции вновь заходятся в торнадо, поднимаясь комом к груди. — Что… что мне делать? — голос хрипит в тишине, будто офицерша задает его в пустоту. Тихо, еле слышно, она медленно оседает на холодный пол, чувствуя, что вновь срывается. По щекам новой волной накатывают слезы, они капают на одежду, тут же исчезая и растворяясь. Руки нервно размазывают чужую кровь и пыль по лицу, когда она пытается остановить их, но не выходит. — Почему, почему они не прекращаются?       Девушка говорит это так без эмоционально, что даже заунка обеспокоенно опускает взгляд, пытаясь разглядеть в темноте синеволосую. Она слышит её тяжелые вздохи, слышит, как та пытается вдохнуть, сотрясаясь всем телом, и внутри что-то больно выстреливает. В памяти мельтешит образ маленькой заплаканной и до ужаса напуганной девочки, сидящей на коленях у обломков здания. По телу пробегает дрожь, воспоминания ярко прокручивают тот холодный дождь и неприятный запах гари. Она будто возвращается обратно. Снова и снова. — Ей, — мрак прорезает тихий, осевший голос. — Ты в поря… прекращай реветь, это не поможет. Здесь лучше не показывать никому свои слезы, слышишь?       Вай говорит это с такой сталью на языке, что непроизвольно леденеют пальцы. — Я ничего не делаю, они сами, — синеволосая повторяет это ещё несколько раз, перед тем как её грубо перебивают. — Как тебя зовут? — Кейтлин, — глубоко вдохнув, рука опять тянется вытереть мокрую щеку. — Кейтлин Кирамман. — Слушай сюда, Кирамман. Возможно, ты не такой дерьмовый человек, но всем тут на это насрать, ведь ты миротворец. Поэтому, запомни, никогда не показывай кому-то свою слабость.       Заунка окунает пятерню в волосы, откидывая их назад. Вандер всегда учил: «Умей благодарить людей, не важно кем они являются. Наш мир и так слишком гнилой, чтобы делать его ещё хуже». Он многое ей показал, во многом открыл глаза. И если бы она прислушивалась к нему чаще, может быть всего этого дерьма сейчас не было. — А ты… — Нет, мы не друзья и не знакомые, всё что нас объединяет – это общая камера. А за помощь я в долгу никогда не остаюсь, так что напоминать мне об этом не нужно, — быстро выпаливает красноволосая, замечая, как сапфировые глаза упираются в пол. — Ты ведь тут тоже по вине Силко?       Вопрос так и зависает в воздухе, не находя ответа, ведь обе замолкают, оставаясь в своих раздумьях. Ночь уже слишком коротка, сон сносит, забирая куда-то в глубину тьмы.

***

      Тюрьму будит утренняя сирена, она заставляет вынырнуть из вязкого дрёма. Страшного кошмара, который к сожалению, является реальностью. — Поднимайся.       Глаза под коркой, с трудом удается расцепить, хотя бы одно веко, дабы увидеть стоящую у решетки фигуру. Широкая спина, оббитая черными узорами, перевязанная серыми клочками рука и небольшая табличка на майке с числом «516».       Лицо Кейтлин опухло, вчерашние слёзы не прекращали течь даже после того, как она заснула. Сейчас голова настолько пуста, ударил бы кто по ней, услышал бы звонкое эхо. — Не забудь о том, что я тебе говорила, — напоследок оглянувшись, Вай медленно выходит наружу, оставляя девушку одну.       Теперь это её одиночная игра на выживание. Теперь, выбираться отсюда придется своими силами.