За свободу нужно платить

      Карма – странная штука. Кого-то она настигает столь быстро, глазом не успеешь моргнуть, а про кого-то просто-напросто забывает, прощая страшные и порой мерзкие поступки. Люди давно махнули рукой на такое слово как наказание. Они вовсе перестали думать про последствия, про результат необдуманных действий. А слышать напоминания о равенстве и суде, стало чем-то обыденным и до глупости смешным.       Голубая кровь, гордо поднятые подбородки и надменный взгляд. Руки, ни разу не видевшие труда, не имевшие мозолей и царапин, они защищены от всего. Нельзя притрагиваться к лопате, это инструмент слуг, ничтожных бедняков, но никак не белых нежных пальцев. Запрещается трогать садовые принадлежности, грубо и неприлично молодой знатной девушке заниматься таким отвратительным трудом. Так много запретов, не имеющих никакого смысла, делают ту бездонную пропасть между людьми больше.       Кейтлин ещё с детства поняла – она имеет то, чего многие пытаются достичь годами. Ей дано родиться в семье, обеспечившей не только её жизнь, но и последующие поколения. Только вот не хочется. Со временем стало так горько от этого лукавства. От накрученных улыбок, от лисьих глаз, слов, взглядов, покрытых ложью и лестью.       Страшно, что окружающие тебя люди, обычные напичканные поролоном куклы, дергающие своими конечностями под распоряжения кого-то выше. — Сыро…       Голос вздрагивает. К спине неприятно липнет ткань и ледяные иглы пронизывают кости на вылет. Кирамман обливается холодным потом. Девушка покинула свою камеру и теперь стоит около стены, чувствуя, как тело обгладывают чужие взгляды. Они все звериные, с какой-то первобытной ноткой радости. Будто дай им свободу на тройку минут, как разорвут на части, блаженствуясь отборным мясом. Что в ней вызывает у них всех такое ярое желание? Смешанные эмоции чистого зла и похоти, этих огненных зрачков. Спрятаться негде, куда не жмись, сзади лишь каменная стена. — Я могу согреть тебя. Изнутри, — мерзкий, слащавый, будто вылизывающий ушную раковину тембр. Страшно даже голову повернуть, посмотреть, кто же настолько прогнил, чтобы так отвратительно начинать диалог. — Как тебе моя идея, пилтошка? Арестуешь меня?       Последнее предложение звучит будто некий вызов, принять который не хочется ни в коем случае. Кейтлин даже глаза поднять не решается, уткнувшись в пол и съёжившись в комок. Сейчас она отчётливо ощущает себя беспомощной. Давление такого множества людей, хотя она уже больше склоняется к мысли, что не все здесь сохранили свою человечность, заставляет задуматься о худшем. — Завтрак!       Проходящий мимо офицер мельком пробегает взглядом по стройной девичьей фигуре, отмечая про себя, что эти дни будут очень весёлыми. Ему уже всё понятно, и не заметить стоящий в коридоре смрад животных феромонов просто невозможно. Он знает, что делают с таким типажом, и лучше просто не вмешиваться, а наблюдать в первых местах, которые ему любезно предоставила рабочая смена. — Пошли!       Приказ разносится по всему зданию, после чего заключенные как по команде поворачиваются и начинают движение в колоне, минуя пустые камеры. Кирамман плывёт в потоке, она без остановки кидает глазами по сторонам, пытаясь найти знакомую широкую спину с табличкой «516». Ей не понятна та маленькая надежда, сидящая где-то глубоко внутри. Возможно, она утешает себя тем, что заунка дала ей слово отплатить за помощь, которая нужна сейчас как никогда. Но сознание почему-то нашёптывает, что это были пустые слова. — Шевелись!       Кто-то грубо толкает в спину, из-за чего она теряет равновесие, валясь на пол. Колени больно ударяются о плитку, руки счёсываются в попытке ухватиться за стену. Боль током пронзает конечности, словно шальные пули, что решетят мышцы. Вскрикнуть? Нет, она такого себе позволить не может. Её уже предупредили: «здешние чуют слабость за милю». Промелькнёт хоть искра, и можно не сомневаться, начало будет положено. — Черт.       Кейт крепко зажимает зубы, опираясь кулаками о землю и поднимаясь на ноги. Искать виновника она вовсе не собирается, лишь выпрямляет спину, отряхивая колени и ладони. Ощущение ползающих по коже взглядов никуда не исчезает, но что-то меняется. Словно во всей этой толпе, где-то в глубине, на неё смотрят по-другому. С какой-то жалостью, с сожалением, не свойственным этому месту. И желание оглянуться резко становится неумолимым.       Глаза ищут. Они осматривают всех стоящих позади и тут же спотыкаются на чем-то знакомом. На короткой причёске, на потёртой, замазанной кровью майке. Заунка, чье лицо сейчас удается разглядеть куда лучше, стоит в стороне. Она выглядит невозмутимо, на лице и мускул не шевелится, но глубина серых глаз затягивает, окутывая в какую-то пучину печали. Будто ей грустно. От чего?       Она знает, что будет с миротворцем. Знает, что эту девушку сломают. Жёстко, без капли жалости. Как её когда-то. И это не даёт покоя. — Шевели ногами, или я тебе их сломаю, — позади, рядом с красноволосой, выглядывает какой-то заключённый, бросая пару приятных слов. Но продолжить свои угрозы ему не дают, ведь медленно повернувшаяся в его сторону Вай опускает взгляд, оглядывая мужчину с ног до головы. Он настораживается. Похоже такой жест ему знаком. — Двигайтесь, чего стоите? — это он уже добавляет более мягче, то и дело косясь на стоящую рядом.       Колонна вновь ползёт к воротам. Кирамман чувствует – за ней пристально наблюдают. Когда в руки подает стальной поднос и местная на нем пища, лицо непроизвольно кривится, замечая ползающую в каше личинку. — Приятного аппетита, миссис. Мяско лично для вас, за счёт заведения, — густо обросший бородой раздающий, явно являющийся заключенным на работе, улыбается. Ехидно, словно сделанное им действие, самое что ни на есть счастье. — Спасибо, — девушка тихо отвечает на тюремную шутку, не посчитав её смешной, и уходит куда подальше. Лишь бы не смотрели. Туда, куда не доползут эти чёртовы взоры. — Нужно было побольше дать госпоже, чего ты жадничаешь, Клык?       Давящийся хохотом амбал, сидящий прямо около входа, медленно поднеся ко рту три пальца, засовывает их в рот, имитируя жесты, посыл которых понимать не хочется. Здесь, в другом обществе, со своими правилами, идеями, Кейтлин всё больше убеждается: «между ними слишком большая пропасть». Удел слабых, верить в мир и добро. Существо, такое как человек, не знает об этих словах, о понятиях. Не дано ему. — Куда это ты леди? Присядь-ка к нам. Мы, конечно, не пузатые чины верхнего города, но компанию тебе составим, — руку грубо тянут в бок, и, не успев даже среагировать, Кирамман оседает на металлическую лавку рядом с какими-то людьми. Бритые налысо головы, черные вытатуированные на шеях змеиные клыки и ухмылки. Кажется, они все растянулись в животном оскале. Эта сторона столовой так и источает ауру кричащей опасности. — Чего ты рыпаешься, садись давай, мы не кусаемся. — Господи, как же так. Бедняга, тебе не еду, а помои жрать дали. Нужно исправлять ситуацию.       Глаза натыкаются на сидящую напротив девушку. Блондинка, с ярко выраженными зелеными глазами. Два бритых виска, неаккуратно собранный хвостик и почему-то отсутствующее ухо. — Давай-ка я тебе помогу? — заключенная медленно наклоняется вперёд и не отрывая взгляда от чужого лица, пускает длинную, вязкую слюну прямиком в тарелку миротворца. — Ну что, так лучше?       Всеобщий хохот наполняет зал, заунцы взбудоражено оглядывают синеволосую. Она в недоумении. В руках всё тот же поднос, а на нем каша, с чужой белой субстанцией. Лицо перекашивает в отвращении и брови поднимаються верх. — Не нравится? — звучит с ноткой обиды, когда смех стихает, растворяясь в тишине. Даже охрана недоумённо пялится на происходящее в центре столовой. Им до чёртиков интересен конец этого сумасшедшего спектакля, который устроили люди из группировки «тайпан». Эти психи всегда начинали всё веселье, забирая себе львиную долю удовольствия. — Похоже тебе мало? Ребята, давайте не будем как Клык. Не будем жадничать. Да?       Бритые налысо заунцы согласно кивают на слова блондинки, тут же оставляя все приборы для еды и подходя к новенькой. Каждый не скупится. Делает хороший харчёк в тарелку, расплываясь в ядовитой ухмылке.       Миротворец лишь растерянно смотрит на сидящую напротив девушку, задаваясь вопросом: «зачем?». Процессия длится недолго, но внимание всей столовой нацелено уже только на них. Когда посудина наполняется густой смесью почти до краев, Кейтлин наконец-то опускает взгляд, пытаясь сдержать рвотные позывы. — Ешь, — спокойно, с таким несвойственно человеку, безразличным взглядом, говорит блондинка. – Жри я сказала. — Я не… — Рей, придурок, ты какого черта сидишь сложа руки? Помоги Пилтоверской даме отведать блюдо нижнего города.       Улыбающийся минуту ранее мужчина рядом быстро хватает Кирамман за волосы, оттягивая назад и схватив ложку, зачерпывает содержимое тарелки. Оно с хлюпком обволакивает столовый прибор, почти по самую рукоять.       Кейтлин перехватывает дыхание. Внутри сжимается всё, ещё секунда и её вырвет прямо на пол. Страх колотит в горле, бьёт по ушным перепонкам, оглушая всё вокруг. Ощущается лишь боль на затылке, где чужая пятерня крепко сжимает клочок волос, и немыслимое желание убежать. Покинуть это место, этих людей, забрать свои слова обратно. Они вовсе не одинаковые. Неравные. Жалость, испытываемая ранее к ним, уже давно исчезла, заменившись ярой злостью и обидой. А ведь она боролась за их равенство. Желала, чтобы все были единым, чтобы мир спустился на оба города. Но сейчас хочется лишь схватиться за родное ружье и наставить на чужое лицо. Впритык. В лоб. Улыбнуться, как это делают они. Но это лишь желание. — Попробуй, наши повара готовили это с любовью, — шипит прямиком в ушную раковину заключенный, устремляя ложку в раскрытый силой другого человека рот офицерши. Челюсть тянут вниз, оторвётся не успеет и опомниться. — Нет, нет, прекратите! — она кричит так отчаянно, как только позволяет шевелящийся в истерике язык. Губы не смыкаются, слова заплетаются, а буквы теряются в вопле.       Глаза метаются из стороны в сторону. Она ищет ту самую спасительную табличку с номером. Те туманные глаза, в которых хочется утопиться. И натыкается. Ловит их, цепляется, как за спасательный круг. Вокруг так много людей, так много наблюдающих за происходящим. А она питается надеждой, что сейчас всё прекратится. Она в этом уверена. И не ошибётся.       Или может нет?       Красноволосая сидит тихо. Она смотрит тем же глубоким взором, но молчит. Не двигается, ничего не делает. Лишь смотрит, держа в руке ложку. И что дальше? Это и есть то самое «отплачу»? — Ты сожрешь всё, до самой капли, блятский миротворец. Попробуй, какое у нас здесь меню!       Кто-то из толпы кричит, и все на перебой начинают поддерживать лаяньем, подобно собакам. С пеной у рта, они вопиют, радостно грохоча кулаками о столы. — Подавитесь своими законами, выродки. — Вас всех сюда запихнуть нужно, сукины дети!       Кирамман уже было хочется вновь что-то сказать, но ложка с содержимым всё же доходит до рта, который с силой зажимают. Органы в косичку скручивает, столовая наполняется радостным визжанием, отбиваясь от стен, оно становится в разы громче. Хочется вырвать. Рвать, пока желчь не полезет. Пока наизнанку не вывернет. Глаза наполняются слезами, не удается даже вдохнуть, рот и нос крепко зажимает чужая рука. И сколько бы она не пыталась отпрянуть, поцарапать держащую её конечность, ничего не выходит. По ушам бьёт смех. Что-то ломается. В осознании. В понимании этого мира. Людей.       А они вообще люди? Можно ли их назвать так? Что вообще значит слово «человек». Существо, умеющее сострадать, мыслить, сожалеть. А могу ли они это делать?       Глаза снова улавливают серые угли. В них читаются все эти три эмоции. Но прийти к действию так и не получается.       Вай, кажется, сейчас оглохнет от этих визжаний. Отвратительно за всем наблюдать. Смотреть и понимать, что всё что ты можешь сделать, эти сидеть и молчать. Видеть, как чужие сапфиры наполняются слезами, как в человека с силой запихивают дерьмо, которым он давится, но молчать. Она давно не человек, они все здесь нелюди. Нечего жалеть. Некого. Хватит с неё жалости, хватит эмоций. — Давайте уже прекращайте этот цирк. Завтрак окончен, за работу!       По помещению проносится низкий, грубый голос, тут же прерывающий весь этот гул. Охрана начинает движение. Будто в муравейнике, все быстро заканчивают со своими делами, уже и позабыв, как пару минут назад они все воодушевлённо наблюдали за эдаким спектаклем. — Мы с тобой не закончили. Ты должна ещё многое попробовать в этом месте, госпожа, — блондинка затягивает хвост и, бросив презрительный взгляд на выплёвывающую всё скопившееся во рту девушку, присаживается. — Таким как вы здесь забронировано отдельное место.       У Кейтлин в глазах плывет. Сокращающиеся мышцы живота быстро выплёскивают наружу отвратительную субстанцию, заставляя её содрогаться всем телом. Она хватается за ножки стола, пытаясь найти опору, но её отталкивают и снова падение на колени. — Миротворец.       Нет. Они совсем разные. Люди верхнего и нижнего города. Им не дано быть вместе. Между ними не пропасть. А бездна. Бездна. — Какого черта ты валяешься на полу, поднимайся и за работу!       Облачённый в мундир надзиратель небрежно хватает за воротник, поднимая и толкая к выходу. В голове пусто, как и в желудке. На языке всё ещё неприятно ощущается привкус, о котором хочется поскорее забыть. И вновь эти глаза. Туманы, что топят где-то в яме смерти. — Не смотри на меня так, — она выговаривает это одними лишь губами, но заунка понимает. Понимает и отводит взгляд, уходя в даль шеренги. — Блять.