Сказ об одном 《волкодаве》 и прирученном звере

Хорошо было в Преображенском. Красное лето подгоняло май, уж дышало ему в самые лопатки и потому днём стояла печеная жара, а ночью ей-ей, да лезишь на тёплую перину. Но по особливому хорошо бывало в эту пору именно по ночам. Небо всегда стояло чистым, темным шатром возвышаясь над еще теремной, деревянной Русью и так и пестрило россыпью мерцающих огней, кой где даже пролетающих. В полях шептали от майского ветерка травы, колышась и волнуясь, лесные тропы залились тайною и манили к себе бабкиными росказнями и байками. Всё было сказочным и совсем не православным: языческое начало в этих краях остро чуялось, заставляло трепетать в закромах души нечто только славянскому сердцу и роду присущее. Лунная ночь издревле считалась ночью особенной, будто на свет луны тянется всё мёртвое, проклятое, как на солнечный свет тянется живое и дышащее. Под луною всё самое знакомое кажется скрывающим тайну, будто вот-вот ветки дуба сами по себе колыхнутся, ставни на окне со скрипом отворятся и запустят в светлое жилище нечистую силу. Народ русский суеверный, всяк кто крестится и иконам кланяется потом будет и на языческих богов уповать от греха подальше. Разрастались поговорки да пословицы, кучерявились словами наговоры да заговоры, заучивались и пелись обряды, и земля Русская стала полна как колодезь былинными рассказами. Марья сидела пред самым окном, разморенная прохладой ночи после пыльной дневной жары, и уж совсем измучилась дремотой, то и дело опускающей ей веки. Давно бы она уж уснула, если б не царица Наталья Кирилловна, у коей бессоница стала верным спутником с самого начала взросления юного царя в Преображенском. Как приходил вечер, она Марье только об нём и говорила, мол, скоро совсем подрастет Петенька и удушит Сонька проклятая настоящего царя, дабы он власти у нее не забирал. Марья, видит бог, Наталье Кирилловне всё свое девичье сострадание отдавала, да всё без толку. Каждую ночь, только садилась Марья расплетать косу, царица заводила печальные речи свои и уж только за полночь вздыхала да отпускала девицу спать. Сегодня царица была непривычно встревожена, будто предчувствовала чего и потому с Марьей не заговаривала. Девушка вышивала перед свечою и распахнутым окном узоры на ткани, борясь со сном и заодно поглядывая на неспокойную Наталью Кирилловну, что перебирала в руках шелковый платок (работу Марьяну), смотря заплаканными глазами на залитый лунным светом двор. -Что, Наталья Кирилловна, с Петром Лексеичем чаго неладно?-Марье вдруг показалось, будто нужно самой царицу разговорить, только не с того начала. -Молчи, глупая, накликаешь беду ещё какую. Затушила бы свечу, да спать легла. Неспокойно мне...-Наталья Кирилловна закрыла глаза, сведя ещё не тронутые сединой тёмные брови к переносице. С годами она погрустнела, стала смиреннее и суровее не только душою, но и чертами лица. Она не была ещё стара, но участь быть русскою царицей и матерью наследника измучила её, превратила в каменное изваяние, где чуть дыша трепетала материнская душа. Дерзкая, необычная красота её в молодости принесла царское расположение, а род Нарышкиных дал пытливый ум и гордость. Она и сейчас была красива, пускай осыпала серебром её когда-то чёрные смоляные кудри седина, Наталья Кирилловна всегда держала спину ровнее любого из лучших стрельцов, ступая мерной царской походкой, даже в минуты тревоги и страха за Петенькину жизнь. Марья, как впрочем и многие, Петра считала непутёвым царевичем, а уж царём - так упаси Господь. Где это заведено, чтоб царь босой да в одной рубахе и портках с дворней возился? Носится, прости Господи, как полоумный, с утра до ночи: то потешных собирает, то с боярами приперается, а то и вовсе убежит за двор, потом царица-мать всех на уши поднимает: так до ночи, пока не сыщут, не ложатся. Семнадцатый год Петру пошел, да всё за ум никак не возьмётся: чего ж толку от забав детских? С засученными рукавами очередной порванной рубахи, с чёрными по локоть от тяжкой работы руками он больше напоминал кузнеца, чем помазанника божьего. От дворни отличить его можно было лишь обликом: больно уж высокий царь был. Перемены в нём случились страшно скоро и резко, хоть до пятнадцати лет особливых отличий у него не наблюдали. Царевич, как царевич, только уж больно до умственных наук ему дела нет, всё в ручной труд да во всякую новизну тянет. И если раньше Наталья Кирилловна хоть могла где надо сынка приструнить, поругать в самом крайнем случае, то чрез два года Пётр превратился из непокорного, но молчаливого мальчишки в непокорного и буйного юношу. Лицом пошел он в мать, от Алексея Михайловича ему казалось вовсе ничего не перешло. Тёмные, почти угольные кудри, вечно спутанные и отросшие, хоть стриги, хоть не стриги; густые брови, вечно нахмуренные над большими, пытливыми ореховыми глазами, на солнце становящимися почти жёлтыми от переливов лучей. Стал он высок, в сравнении с другими, даже слишком и еще не привыкший был по-подростковому нескладным, ходя вечно сутулясь и прихрамывая, много доставляя хлопот матери, чьей первой задачей было взрастить в нём царскую стать, коей в Петре не наблюдалось вовсе. К слову не только этим он изводил царицу: всё сильнее и чаще стали проявляться у него припадки и уж тогда Наталья Кирилловна не могла себе долго найти места. Чуть виднеется судорога на раскрасневшемся лице, царица заботливо укладывала сына на свои колени, торопливо что-то шепча ему теплым, по-матерински ласковым голосом, не проронив ни одной слезинки и гладя по буйной голове, пока тот не придет в себя. И уж после, оставшись одной в тёмном, опостылившем тереме, Наталья Кирилловна по-долгу плакала, не находя себе места. Не могла она удержать резкого, переменчивого в настроении сына подле себя, не могла укратить его дерзкий нрав, от которого всё чаще он падал в страшных припадках и от того мучилась каждый божий день, сознавая, как тяжко ему придется после её смерти, что с каждым днём была ближе и почти дышала в спину. В кого он уродился только такой - дикий и властный? Чуть что не по его, царскому приказу, так и поколотить может: сколько раз уж дворовое мужичьё падало царице в ноги, пока где-то в поле, с лёгкой руки Петра Алексеича, разворачивался кулачный бой не на жизнь, а на смерть. Как хотелось бы вдовствующей царице, чтоб сын рос похожим на Алексея Михайловича! С улыбкой вспоминала она прошедшее житьё, свою беззаботную молодость рука об руку с царём, чей тихий нрав держался в строгости и миролюбивости. Родился Петенька и с новой силой проснулась в сердце её радость и надежда на скорое счастие. Только вместо счастия наступили страшные невзгоды: муж отошел в мир иной, стрельцы по наговору Софьи подняли бунт, да и Петенька перестал совсем быть похожим на отца, натерпевшись горя в самых ранних своих летах. Так и жили они в Преображенском, лишь изредка наведываясь в Москву, где Петру, конечно, слова никто не давал да и не собирался. Никому он там был не нужен, не просыпались в Софье Алексеевне сестринские тёплые чувства, была лишь ненависть да презрение, в коей Наталья Кирилловна всё чаще винила себя. Ведь будь он ее кровным по матери братом, уж не стала бы она исхитряться, дабы того в сторонку подвинуть, а может и вовсе - сослать куда подальше. И жить было бы проще и не делили бы между собою сальные бояре казну да державу, а ежели б и делили, то мирно, без хлопот.