Охота на лис

Интегра не знала средневековой английской литературы. Она отчаянно скучала на всех гуманитарных дисциплинах в школе, её буквально тошнило от искусствоведения, анализа поэзии и метафор в творчестве Шекспира и обязательных эссе о влиянии Чосера на мировую литературу. Математика давалась ей сложно, но по крайней мере увлекала. Любимым же её предметом, помимо естественных наук, оставалась экономика: и наука, и не наука одновременно, законы есть, но функционируют через раз. Роб называл это «слушать кошельком», и она не нашла бы метафоры лучше. Помимо кошелька можно было добавить кое-что ещё: например, харизму, яркую улыбку и бокал пива, который не стоит выпускать из рук. Интегра попросила Роба о хорошем преподавателе для ускоренного курса управленческого учета: эту винтовку ни в коем случае не стоило поворачивать дулом в неправильную сторону. Она быстро выучилась читать отчётность и бюджетные субсидии, хотя бы потому, что они были до смешного крохотными. Как говорил Роб, одна овсянка для его дивизиона стоила дороже, чем годовое содержание «Хеллсинга» в общем и целом. Нейтральное положение, которое занимал Артур Хеллсинг, закономерно привело к тому, что от колоссального военного бюджета страны для его организации отщипывали кусочек столь крохотный, что оставалось только плакать. Несколько деловых встреч, устроенных ей тем же Робом для обмена управленческим опытом, быстро дали ей понять, что охранные агентства с частным капиталом имеют куда больше средств, а главное — размаха в плане действий. Контроль и пристальное внимание лордов им грозили не больше, чем любому другому частному бизнесу. Интегра долго размышляла, прежде чем пришла к Робу со своей просьбой. Она стоила слишком дорого в долгосрочной перспективе. И она не хотела ничего обещать. Роб, однако, прервал её движением руки, стоило ей только обозначить желаемое. — Милая, ни слова больше. Потрясающая амбиция, я бы лучше не придумал. Набросай мне списочек, — постучал он по салфетке, — ты ведь уже все посчитала? — Ты не спросил о том, что тебе за это будет, — сказала Интегра, не поднимая глаз и водя ручкой по салфетке. — Мы же с тобой свои люди, сочтёмся, я полагаю. — Не совсем. Я не хочу, чтобы ты только рисковал. Предлагаю тебе разделить и риски, и прибыли. Поровну. Роб посмотрел на неё с теплой, мягкой улыбкой, которая всегда зарождалась не в губах, а в уголках его светлых, чуть потускневших от старости глаз. — Маленькая ты, хитрая кошечка, — почти любовно произнес он, — знаешь ведь, что я никогда тебе ни в чем не откажу. Ты ведь понимаешь, что нам нужно будет скататься на Виргинские острова для этого? Компанию с посредничеством BVI они зарегистрировали за несколько недель. Уставный капитал из личных средств ей ссудил лично Роб, махнув рукой на все её заверения, что она-де отдаст: «Если что, заберу пару картин со стен твоего кабинета, уж я-то знаю, сколько они стоят». Интегра пообещала Робу, что всё полноценно заработает за два года. Роб только хмыкнул: ему такие сроки казались слишком уж оптимистичными. А вот Интегра всё просчитала, и для этого нужен был как раз тот самый стакан пива, да попрохладнее. А лучше — дайкири, к которому прилагается максимально неприличное коротенькое платьице. Все происходило следующим образом: Интегра покидала территорию особняка через дыру в заборе в том самом месте, где находилось слепое пятно камер. Она шла пешком почти три километра до ближайшей автобусной остановки. В удобном спортивном костюме, в кепке, под которой она прятала волосы, и с большой сумкой, она была настолько же неприметной жительницей пригорода, как и десятки других, трясшихся вместе с ней в автобусе до центра Лондона. На автовокзале она шла в туалет, где переодевалась и плотно запахивала на себе плащ, подходящий почти для любого времени года: ведь в Лондоне, как известно, круглый год плюс пятнадцать. Она сдавала сумку в багажное хранение и ехала в Сохо: на метро, разумеется. Обычно она оказывала там ближе к полуночи, когда жизнь только-только начиналась. Заходила во вполне определённые клубы. И только там снимала кепку, распускала волосы и полностью перевоплощалась в разнузданную молоденькую представительницу «золотой молодежи», в платьице столь вызывающе-красном и туго натянутом, что оставалось загадкой, как она из него не выскальзывала на танцполе. Как раз там, с коктейлем дайкири, за которым она всегда следила краем глаза (и который она, разумеется, даже не пригубливала), она заводила нужные знакомства с вполне определёнными людьми. Сильнее всего Интегру интересовали эти молоденькие, лощёные, симпатичные смуглые парнишки с тоненькими, будто карандашиком нарисованными усиками, сладкими улыбками, быстрыми и шаловливыми ручонками, которые очень сильно отличались от всех прочих своими манерами капризных магараджей. Важно было не перепутать сынков индийских и пакистанских нуворишей, но у Интегры после всех её командировок на Ближний восток был намётан глаз: она отлично приноровилась отличать все эти «оттенки народностей», незаметные глазу обычного лондонца. Эти сынки недавно бурно взросшей военной знати, родители которых буквально захлёбывались в военных конфликтах и деньгах, оружии новом, списанном, работающем, заклинившем, стреляющем, колющем и режущем, были самой лакомой для неё добычей, а главное — такой простой. Их папеньки-генералы, по старинной колониальной смётке убеждённые, что хорошее Британское образование пригодится даже при военной диктатуре в нищем разваливающемся и раздираемом войной государстве — ведь всегда найдётся, чем нажиться, главное, не спустить всё это на золотые бесполезные дворцы. За баснословные взятки они записывали своих детей в высшие учебные заведения и напрочь забывали, что большой город таит столько соблазнов для вчерашнего примерного мальчика, зубрившего на глазах у папеньки аяты. Лондон был разноцветной сияющей шкатулкой для них, ошалевших от ярких красок, многонационального колорита, скверной погоды и кухни, дешевого доступного алкоголя и роскоши на любой вкус. И особенно девушки. Да, девушки, такие, что легко покупались на золото, перстни и костюмы по последней моде. Еще подходили камбоджийцы: сыновья-молодчики тех самых парней, что устраивали каких-то двадцать лет назад кровавый геноцид собственному населению, а теперь, в эпоху мирной демократии, резво перепрофилировавшиеся на всевозможные наркотики. Хорошо знакомые Интегре по командировкам мальчики с аравийского полуострова: самые изощрённо утончённые из всех них, убежденные в собственной исключительности, покуривающие тоненькие папироски, читающие запрещённые стихи, обожающие запретное вино и доступных женщин. Интегра была для них первым шагом в цепочке «новых дипломатических отношений», как это называл Роб. Она флиртовала с ними всеми теми немудрёными способами, которые подсматривала у девчонок в тех же самых клубах. Она достигла определенных высот в лавировании между развратом и недоступностью: подобную двоякость эти выходцы из традиционных семей особенно ценили. Она могла водить одного парнишку за собой по две недели, не дозволяя ничего более, чем приветственный и прощальный поцелуй руки: фи, убери свои лапы, Реза, за кого ты меня держишь, Амир, я ведь леди Глостерширская в седьмом поколении, чтоб ты знал, Ясит! Прижиматься на танцполе и не позволять ни одного прикосновения к своей заднице — для Интегры это было своего рода спортом, со множеством порой абсурдных, но обязательных к соблюдению правил. Все эти худенькие, умные и уже порочные денди были для неё необязательной частью программы. Их утонченная восточная красота не задевала её больше, чем красота китайского фарфора. Ей нужны были именно такие: славные, исполненные религиозного страха, искушений и испорченности парнишки. По этой же причине в клубах она избегала сынков русских олигархов, наводнивших все модные места одно время: те выглядели как ребята, которые едва ли поймут тонкие намёки и игры, которые столь ценили восточные «принцы». «Русский рынок», самый жирный и заманчивый, обещал взять на себя Роб, у которого еще с Войны осталось несколько полезных знакомств, передающихся, как известно, по наследству. После нескольких недель безбожного флирта в десятке клубов с чётким графиком встреч, Интегра, наконец, снисходила до приватной встречи в очень дорогом отеле с превосходной кухней. Являлась на него она во всё том же строгом чопорном пальто, с многообещающей улыбкой на лице, пожимала своему трепетному кавалеру руку и с удовольствием ужинала за чужой счет. В номере же отеля она спокойно закуривала, снимала пальто, под которым на сей раз был вполне строгий костюм, и брала беседу в свои руки уже с «огневой поддержкой». Бледный до синевы мальчик, на которого наводили ужас дрессированные бульдоги Роба, мораль которых плавилась как раз на Ближнем востоке, не решался поначалу даже глубоко дышать. До него, впрочем, быстро доходило, что его привели не на экзекуцию (авторы которой, разумеется, папенькины политические соперники), а на вполне деловые переговоры. Сразу за этим на лице юноши легко можно было прочитать грандиозное разочарование (ведь тела, которое он успел рассмотреть под коротеньким платьицем, ему более не видать). Хотя и оно быстро сменялось неподдельной заинтересованностью: сыновья своих родителей, с детства жившие с осознанием всех возможностей, которые даёт настоящая власть, они быстро смирялись с положением вещей и переходили на деловой тон. Оружие. Инвестиции. Натренированные бойцы. Интегру интересовало буквально всё, что можно было бы получить от них на условиях долгосрочного кредитования. Что взамен? — Весьма интересный и бесценный опыт, — с тонкой улыбкой сообщала Интегра. Далее заинтересованного юношу ждала «экскурсия» в один из подвалов на складе компании “H.W. Ltd.”, где Интегра держала несколько образчиков «биологического оружия», как они с Робом обозначали вампиров, которых им удалось взять живьём. Интегра долго и обстоятельно читала бледному мальчику лекцию, суть которой сводилась к тому, что она не до конца представляет себе особенностей эндемиков конкретного региона мира, но готова поставить всё своё состояние, что эндемики эти — существуют. Да что там, разве он сам, этот милый юноша, никогда не слышал страшных сказок на ночь? А не хотел бы иметь парочку таких для своих личных целей? Для помощи отцу? Для его свержения? Для личных утех — они на что угодно способны. Эта часть была для Интегры самой неприятной, но она понимала её необходимость. Роб в шутку называл это «грех на экспорт» и отзывался о ней в самой грязной, но жестоко справедливой манере: пока идёт война, на ней будут торговать блядями. Ничего страшного, милая, это всего лишь вынужденная мера. — Эти твои задохлики будут нам как никто полезен, — замечал Роб, который лично изучал каждого предложенного Интегрой кандидата и даже собеседовал его лично. Их новому предприятию не нужны были инициативные, предприимчивые, умные и изворотливые. Им требовались жадные, недалёкие, но самые любимые своими отцами — такие, которые смотрели бы Интегре и Робу в рот, боясь ступить лишний шаг самостоятельно, но при этом готовые обработать отца по всем направлениям, лишь бы старый вояка пошел им на уступки. Именно поэтому русские сынки были так опасны — их массированная экспансия пугала даже Роба. Впрочем, как он сам философски рассуждал, с ними-то как раз несложно, их интересуют только деньги. А покупать у них оружие сейчас — любой генерал сейчас хоть подлодку класса «Акула» продаст, если за чемоданчик красивых британских фунтов стерлингов. — Вот кому не стоит уподобляться точно, так это подобным уродам, — ворчал ей по вечерам после особо удачных встреч Роб, — не знаю ничего хуже продажи собственного патриотизма. Я знавал их отцов, так они бы удавились от подобных сыновей. Знала бы ты, что у них там в России творилось в сорок втором и сорок третьем, ух! Я бывал с дипломатическими депешами на фронтах, так даже мне дурно становилось. А тут такое — продать подлодку за возможность покататься на машинке S-класса. Какая гадкая тухлятина должна быть в мозгах, чтобы продаваться за колбасу, тьфу. После этого он раскуривал сигарету долго и основательно: он начал предпочитать курительный табак, и сигареты, которые он скручивал сам, были тонкими и до того плотно набитыми, что буквально чадили едким дымом с вишнёвым привкусом. Интегре это по-своему нравилось. — Я надеюсь, ты понимаешь, ради чего я всё это делаю? — спрашивала она, расслабленно сползая в кресле. Странное дело, Роб видел её в этой «рабочей форме», но куда сильнее её… смущал? Да, наверное, смущал его взгляд, когда она сидела перед ним в обычном своем костюме. — Милая, между настоящим, природным блядством и шпионажем большая разница. И я сейчас не про секс, чтобы ты понимала. Интегра понимала. И она тоже смотрела на Роба Уолша, пока, как она надеялась, он не замечал. Сухопарый и невысокий, он выглядел в чём-то даже неказистым, все время поглядывающим этак искоса, с хитрецой. Интегре странно было представлять его рядом со своим отцом: высоким, широкоплечим красавцем с открытым взглядом. Тем не менее, в его взгляде, повадках, манере ухмыляться на одну сторону и победоносно задирать остренький подбородок было что-то по-звериному притягивающее взгляд. — Если ты хочешь знать моё мнение, — пожевав губами, Роб отпил неразбавленный виски, — таким маскарадом меня вдохновить на постельные подвиги у тебя не получилось бы. — Дело вкуса, — фыркнула Интегра. Странное ощущение затеплилось у неё на кончике языка: холодное, кислое, как привкус железа в таблетках, этакое шипение и пощипывание в носу после глотка шампанского. — Пластиковая порнография, — поморщился Роб, и вышло это у него до того по-свойски, что Интегра расслабилась. Всё равно что обсуждение футбольного матча. — Милая, ты как на тюбике с зубной пастой: сейчас любую ерунду фотографируют голой бабёнкой с необъятными грудями, я иногда теряюсь в этом. Я пришёл за пирогами, так к чему мне такие титьки на рекламе? Или в них половина ингредиентов для добавки? Мне сливочек, да побольше? Интегра расхохоталась и окончательно сползла в кресле. Обычно после парочки таких житейских шуточек они плавно переходили на обсуждение очередного парнишки, который привлёк их внимание и мог быть весьма полезен после тщательной обработки. А потом — разбор новых приобретений. Они вместе придумывали своему постороннему проекту легенду. Не одни же англичане всю свою историю практиковались в истреблении нечисти? Интегра настаивала на шведах: немцы, хоть и протестанты, всё ещё вызывали у престарелой верхушки Ордена негативные ассоциации. Французы, враги по крови, не годились тем более. А вот шведы, старинная демократия, умеренные атеисты, в лесах которых могло водиться что угодно, бестиарий которых вызывал уважительное содрогание — отличный вариант. Да, фирме нет и десятка лет, зато сколько опыта! Им требовалось найти ряженого борца с нежитью, этакий умудренный жизнью старец при седых кудрях и таинственном взгляде. Может, действительно скататься в Швецию и поискать какого-нибудь борца с нежитью? А вдруг они существуют? Интегра хорошо изучила принцип работы «Хеллсинга» за несколько лет, и он мало чем отличался от линейного реагирования по принципу «тревожной кнопки». Большую часть времени бойцы проводили на полигоне, тренируясь и разыгрывая сценарии, из которых самому старому вояке не довелось разыграть и пятой части. Этакая тренажёрка от тоски. Часть этих солдат, бывшие военные, служили ещё с её отцом. Их она трогать не стала — как гарант своей приверженности традициям, иного не оценили бы. Но самых потенциально перспективных (и молодых) они с Робом по очереди обработали и уволили под самым благовидным предлогом — экономия бюджета. Сэр Айлендз был доволен, а для повседневных задач им вполне хватало кадрового состава. Побочное подразделение «Хеллсинга» меж тем копило арсенал оружейный и людской. Они начали тренироваться на том, что Роб в шутку называл «шабашками»: как много в мире мелких военных конфликтов и стычек, и как сильно требуется помощь князьками, бонзам и самопровозглашённым лордам, которые, разумеется, предпочитали расплачиваться чистым налом. По документам всё это проходило как абонентское обслуживание нескольких десятков офисов в центре Лондона: охрана превыше всего. Одна из таких «точек», увесистый хорошо укомплектованный пакгауз, принадлежал через третьи руки самому Робу. Интегра настояла на том, что Роб внимательно прощупывал все те предложения, которые поступают ему от старых «приятелей», расползшихся со своим военным опытом от Аляски до мыса Горн: они готовы были ввязываться в любой конфликт, но сильнее всего их интересовали те, в которых были некие «странности», если хотите. Те, о которых не принято рассказывать, если не хочешь загреметь в психушку, верно, Бобби? Почему у тебя так забегали глазки, Хэнк? Вижу, тебе есть, что рассказать мне, Сэмми, мой дорогой друг, я весь внимание! На такие экстраординарные случаи, Мэтти, мы делаем специальную десятипроцентную скидку. И полностью в твоих интересах, Тимми, выложить мне всё как на духу. Многоконфессиональный, многонациональный, пестрый и яркий Лондон был настолько же ярок и похож на лоскутное одеяло, когда речь заходила о нежити, прибывавшей в город со всех концов земли, из бывших Колоний и Доминионов вместе с обычными беженцами и переселенцами, искавшими лучшей жизни. Вместе с ней, по чемоданам, увязкам и узлам, рюкзакам и котомкам. Как часть этой многоликой толпы. Отводя взгляд на таможне, подсовывая вместо паспортов пустой лист бумаги. Прогрызая себе дорогу на тех границах, где можно было обойтись обычной физической силой. Оборачиваясь сизым дымом, животными или маслянистой живой тенью — нежить вместе с человечеством открывала для себя мир и глобализацию самолетами, пароходами, поездами, пешком и даже вплавь. Роб ворчал, что ещё лет пятьдесят назад бестиарий её папеньки был в полтора раза меньше, а ведь он, чтобы ты знала, милая, специально катался в Индию, откуда всегда лезло всевозможное живое и неживое дерьмо всех сортов и расцветок. Эти блаженные гупты, кажется, готовы прикормить даже пожирателя младенцев, если он им что-нибудь пообещает: самые злобные ублюдки, каких только можно вообразить! — Вот скажи мне, милая, — произнес он, мочаля сигаретку зубами изо всех сил, — та херота, которую ликвидировали наши ребята в Кашмире — она есть в бестиариях Арти? Или хотя бы в какой-нибудь пометочке на полях? — Теперь есть, — усмехнулась Интегра, мучимая неуместной, пожалуй, тоской. Роб умел подбирать кадры. Он видел в людях ту нотку азартного энтузиазма, что мешала многим молодым парням ровно сидеть на жопе. Таких вот, любопытных до жизни, но собранных и умелых в выполнении своих прямых обязанностей, они особенно ценили. Этих даже необязательно было связывать военной присягой, лекциями о важности соблюдения тайны: они до того боялись потерять приключения на своей работе, что сами помалкивали, с благодарностью пересчитывая чистый нал. Эти же ребята взахлёб и с трепетом, делились своими впечатлениями с ней лично по её просьбе. Признаться, она им завидовала. Роб твёрдо настоял, что ей в Кашмир, Карачи, Тибет или ещё какую Африку путь покамест закрыт. Слишком пристальное внимание сэра Айлендза и компании: они готовы были терпеть её «обучение», но разве пристало ей теперь, когда работа налажена, оставлять свой руководящий пост? — Ещё будет возможность, милая, — утешал ее Роб. — Я беспокоюсь за сохранность сведений, — ворчала Интегра, — я справилась бы с соблюдением режима тайны куда как лучше. Роб в ответ только рассмеялся. — Милая моя, эта убеждённость гражданских, будто военные соблюдают все-все тайны, так мила и наивна. Если бы ты знала, сколько говна выплёскивается из силовых структур на улицы каждый день, ты бы удивилась. Просто у гражданских нет привычки смотреть себе под ноги. Нас всех, говорил он, меня, Бобби, Хэнка, Сэма, Мэтта, Тима и полтора десятка других имён объединяет общее прошлое и военная стезя. Ребятушки по уши в военных преступлениях против человечности и гуманности, потому они расползлись по Доминионам. Они будут бояться заговорить куда больше, чем ты считаешь. — Что же до «тайны», милая, так о работе «Хеллсинга» в курсе старшие офицеры полиции. Конечно, это весьма надёжные люди, уж они-то умеют хранить тайну, — с сарказмом произнес Роб. — А что оберегает нашу с тобой тайну? — со скепсисом спросила Интегра. — Её неофициальный статус, — красноречиво осклабился Роб. И этак выразительно чиркнул себя ногтем большого пальца по горлу. Помимо энтузиазма и любви к приключениям был ещё один столп, и назывался он «тяжёлое прошлое». Все эти Каримы, Асады и прочие Паки, вздыхавшие по неприступной Интегре, которую они и считали-то просто красивой куклой-приманкой для демонстрации истинных возможностей «господина Р.», помимо автоматов, гранат и бронетехники в разных частях мира (лизинг под самый умеренный платёж!) активно предоставляли своих людей, на многих из которых были заведены дела в самом Интерполе. И эти молчаливые бородатые ребята со сложными историями и грубыми обветренными лицами меньше всего были склонны к болтовне. И пока «Хеллсинг» буднично реагировал на бюрократическую рутину (включая все ложные вызовы), выезжал раз в неделю на задание, где какой-нибудь тощий упырь перебил половину своей общаги и окончательно озверел… Вторая часть её организации работала на фронтах самой разнообразной нежити. Интегра собирала и систематизировала информацию. Заводила новые «гримуары» в виде полноценной картотеки. Постепенно, когда её люди, и без того не слишком улыбчивые и непривыкшие удивляться хоть чему-то в этой жизни, привыкли к беспредельному раздолью и разнообразию всех видов нежити, когда Интегра присмотрелась ко всем своим новым бойцам и отобрала среди них тех, кому особенно доверяла (и чью веру, как правило, не разделяла, но семейное дело есть семейное дело), у неё стали появляться специальные «задания в задании». У этого подразделения «Хеллсинга» были, в том числе, свои личные авиаборты и позывные, на которые пограничники реагировали в соответствии с установленным тарифом на абонентское обслуживание. На несколько таких операций Интегра вылетала лично, с пересадкой в Египте по специальному паспорту, который ей играючи обеспечил Уолш: вылетала, в основном, для координации на месте. Единственным условием Роба на этих «юношеских эскападах» было её благоразумие: он не хотел видеть её развешанной по частям в лоховых кустарниках. Скрепив сердце, Интегра соглашалась. Она знала, что доверявший ей Роб не станет её проверять, устанавливать слежку или еще как подрывать их отношения. Поэтому она в основном инструктировала и наблюдала из тени, а также лично конвоировала «улов», терпеливо ожидая возвращения в Лондон. Всевозможная нежить со всех концов света была нужна ей, как бы каламбурно это ни прозвучало, сравнительно живой, подвижной и, желательно, озлобленной. Интегра оформляла оцинкованные снаружи и слегка посеребрённые изнутри гробы как многочисленные «грузы двести» по линии Уолша, выступая десятком его секретарей «по возврату из горящих точек» разом. Заниматься «грузом» в особняке она не могла: даже для «Хеллсинга» существовали вневедомственные инспекции. Так что в одном из складов заботливыми руками Роба по её личному списку было оборудовано всё самое необходимое по технологической части. — Милая, думаю, даже твоему папеньке подобный подход был в новинку, — растроганно сообщал ей Роб, похлопывая ультрафиолетовую установку по хромированному боку, — всё-таки ему был чужд научный подход. Тебе, кстати, не хочется выучиться на какого-нибудь там микробиолога, генетика или что тут больше подойдёт? — Патологоанатом, — усмехалась Интегра, пощёлкивая резинкой перчатки по своему запястью, — и едва ли Королевский колледж научит меня чему-то, чего я ещё не знаю. Это им стоило бы брать у меня лекции. «Грузы» с Востока были нужны ей, по большей части, для подтверждения её теории об одинаковом устройстве организма всех «анаэробных форм нежизни». «Действительно, насколько больше в грибке или водоросли жизненного подобия», — думала она, регулируя интенсивность ультрафиолетового излучения, меняя режимы излучения с инфракрасного на терагерцевое. Вибрационное, шумовое воздействие. И, конечно, воздействие всевозможных химических соединений и веществ. «Грузы» давали огромный простор для экспериментов, а в случае подпитки за счёт донорской крови — вовсе безграничный… вернее, ровно до исчерпания полезности и новых сведений. Записи её деда относительно анатомирования были скудны и будто бы основывались на изучении какого-то одного экземпляра: видимо, профессору Хеллсингу происходившее казалось слишком отвратительным, да и его методы, пусть и примитивные, осиной и крестом, всё-таки были в достаточной степени рабочими. Естественно, думала Интегра с усмешкой, и молотком можно воевать, и даже до определенной степени эффективно: пока по ту сторону не окажется кто-нибудь вооружённый винтовкой с оптическим прицелом. Её отец вел записи сумбурно, отвлечённо, перескакивая с идеи на идею, анатомические атласы не составлял вовсе, закономерностей не выводил. И, насколько могла судить Интегра, всё-таки склонялся (по крайней мере, с годами) к мистической линии своего приятеля Шелби Пенвуда: имя последнего даже на полях появлялось со ссылками на какие-то книжные источники (по всей видимости, славный сэр Пенвуд одним лишь знакомством с материалами профессора Хеллсинга не ограничился). Битва с нежитью обретала для него какой-то болезненный, личный оттенок, давалась тяжело. Множество невнятных, почти дневниковых записок, преисполненных то трепета в ожидании божественной кары, то уныния, были тому подтверждением. Отец считал нечисть воздаянием чуть ли не себе лично за все грехи, совершенные по молодости. И что-то ещё про судьбу, предопределённость и Печати. Он будто специально вёл записи обрывочно, чтобы никто не мог нормально его прочесть. Интегра даже проверяла дневники на специальные чернила и пыталась их расшифровать армейскими способами, но бесполезно. Она уверилась, что к середине своей жизни, после Войны, отец пропитался болезненной паранойей ко всему своему окружению, и не доверял не то что жене и соратникам, но даже бумаге в личных дневниках. Испытывая потребность выговориться, он выплёскивал треть того, что его терзало, в виде записей-огрызков и тем, наверное, успокаивался. По крайней мере, она не слышала ни от Роба, ни от Её Величества, ни от кого-либо ещё, чтобы отец пил, буянил или чинил иные непотребства от одиночества и отчаяния. Либо делал он это очень тихо и незаметно. Каких бы взглядов ни придерживался лично Артур Хеллсинг, в работе своей он предпочитал военный утилитаризм. Свинец, гранаты, изредка холодное оружие (если у бойца выбили винтовку, отобрали гранаты и оставили с одним ножом). Просто, эффективно, но… Продолжая аналогию — можно воевать с одной винтовкой, даже очень хорошей. Но военная наука никогда не стоит на месте, рассуждала Интегра, пощёлкивая пальцем по стеклянному цилиндрику шприца. Особенно если мы с врагом не на равных. — Что человек мог всегда противопоставить ночным ужасам? — сказала как-то Интегра, потягивая виски из стакана. — Ночь темна и полна ужасов. У хищников есть огромные клыки и когти, ночная зоркость, гибкость и скорость. У человека — только выносливость. — И изобретательность, — выразительно опускал подбородок Роб. — Всегда считал, что Господь надоумил Адама встать на две ноги, чтобы тому сподручнее было подбирать сыплющееся от ужаса дерьмо. — Интересный симбиоз, — хмыкнула Интегра, — а что насчет семи дней на сотворение и так далее? Роб очень серьезно на нее посмотрел. Во всём, что касалось напрямую Веры, он был настолько непримирим и жесток, насколько это допускала англиканская церковь, к его глубокому сожалению, изрядно смягчившаяся за последние полвека напускной любви и неврастеничных попыток всех простить. — Мне это представляется так, милая: Господь столь непостигаем и всемогущ, что сорок тысяч лет нашей «истории» для него были последним часом творения, сотворение Адама — последней его минутой. Старина Эйнштейн во всём был прав, и в том, что касается нашей истории — тоже. И я бы не хотел об этом спорить с тобой, милая. «Какие уж тут споры, — не без иронии подумала Интегра, — если я каждый день потрошу то, что из себя изрыгнула Преисподняя?» — Возвращаясь к вопросу об изобретательности… я думаю, насколько вероятно найти в Королевстве лабораторию с определённым уровнем секретности? У меня есть несколько задумок о резервуарах эпидемий. Хочу проверить, так ли они легко переносят любые болезни. Мне кажется, они не расплодились так сильно из-за моровых поветрий. — Сибирская язва? — приподнял лохматую бровь Уолш. — В том числе. Убить корову, зарезать овцу — это гораздо проще, чем охотиться на прыткую человеческую «дичь». И мне кажется, что от таких болезней они умирали сотнями, не успев добраться до человеческих жилищ. А потом — урбанизация, города… — Из смертельных болезней остаётся разве что бешенство, — хохотнул Уолш. Интегра усмехнулась ему под стать. — По смешку понимаю, что мои сегодняшние выкладки ты не читал. Впоследствии, когда Интегра углубится в изучение этого вопроса, Роб настоит на том, чтобы она получала диплом вирусолога. Он же выбьет ей специализированный курс, как он скажет, «очищенный» от ненужных философий, социологий и когнитивной психологии с гинекологией. Упор на паталогическую анатомию, как и было сказано. Интегре придётся успевать ещё и это, но не напрасно. — Моя мысль была простой, — рассуждала Интегра в тот знаменательный вечер, — откуда-то в мировой культуре появились размышления о противостоянии вампиров и оборотней. Идеи витают в воздухе: паралич гортани, невозможность глотать, недюжинная сила… и не спрашивай, пожалуйста, где я брала образец вируса. — Не сомневаюсь даже, что собака была достаточно опасной, — отмахнулся Роб. — Лучше расскажи мне больше про летальность и контагиозность. Что же касалось первого её вопроса, позиция Роба была достаточно простой: — Милая, в нашем прекрасном законопослушном обществе подобное невозможно, но неужели тебе мало всего Восточного региона для экспериментов? Интегре было достаточно региона, необходимо было ей лишь разрешение: Роб лишь передёрнул плечами: мол, милая, неужели мне нужно проговаривать такие элементарные вещи вслух? Сколько угодно, моя хорошая, но в помощь тебе будут два моих отличных приятеля: врачи-вирусологи на пенсии. Им ведь совершенно необязательно видеть, с каким «материалом» ты работаешь и какого размера у него клыки, им одной лаборатории будет достаточно. Веселые старички, фанатики своей профессии, пытливые и жизнерадостные, будто дети малые. Думаю, вы сработаетесь. — Подскажи мне одну вещь, милая… я понимаю, что всё это — долгосрочные перспективы, вложение в будущее и как там это ещё у словоблудов… но когда ждать настоящий результат? Интегра задумчиво пролистала свой «полевой дневник», в котором собралось порядка трёх десятков «экземпляров», на основании которых Интегра начинала делать выводы. Морфология разнообразна, результат один — вампиры уничтожаемы ничуть не хуже тех же бродячих собак. Для крыс они недостаточно скрытны, да и кушать хотят куда сильнее последних, крохи со стола не подбирают… зависимость от образа питания, кстати… хорошая мысль. Надо её продумать. — Я думаю, года три. И не смей шутить про свой возраст, Роб, ты всё застанешь и увидишь, — безапелляционно отрезала Интегра. Роб улыбнулся ей в ответ. И у Интегры уже не в первый раз от этой улыбки пробежал по коже лёгкий, приятный холодок.