Охота на лис

Интегра не знала, сколько лет понадобилось её отцу, чтобы выстроить «Хеллсинг». В двух словах, крайне нехотя, Роб пояснял ей, что время послевоенное было «той еще жопой», и до немёртвых ли тогда было, если потрепанным оказался целый земной шарик? Он вот лично слыхивал, что нормально жилось разве что в какой-нибудь Исландии, поднявшей целое состояние на торговле шерстью с придурками, которым надо было нашить шинелей для целого поколения мальчишек, что пойдёт на убой. Можно было лишь предполагать, насколько сложно было в разрухе того времени, когда треть Рыцарей Круглого Стола погибла при исполнении своего долга перед родиной, пытаться сражаться с ошалевшей от страха и голода нежитью. Потом были бурные пятидесятые, эпоха восстановления под аккомпанемент морозного бряцания оружием Холодной войны. Роб не слишком-то разбирался, что там у приятеля: не успели отгреметь все праздничные салюты, не успели они за голову схватиться при виде послевоенной разрухи, как он укатил в Корею. Как Роб сказал: просто успокоиться. Ей-богу, при виде родного города в язвинах бомбардировок его в дрожь бросало, нужно было что-то привычное и умиротворяющее. Например, смешные маленькие желтопузые человечки, которые что-то там у себя три тысячелетия подряд поделить не могли. Отец все эти ужасы наблюдал. Лавировал между интересами новых «партий» за Круглым столом: бойкие, молодые новички, отобранные лично Её Величеством, многие из них, закалённые во фронтовом огне, лелеяли свои собственные амбиции. После Войны для них любая нежить была не страшнее блошиного выводка, а время и место для политической карьеры — вот же оно. Сквозь взгляд на все эти неспокойные десятилетия Интегре начинало казаться, что отец очень рано устал. К своим тридцати годам он выдохся, но не от тяжелой работы, а от того, что никто не хотел его слышать. От его нужд отмахивались, неизменно находя более необходимые, чем очередное милитаристическое формирование. Роб Уолш, который мог бы поддержать его, скакал по дальневосточным боевым фронтам, из Кореи в Бирму, из Бирмы в Пакистан и Индию, оттуда во Вьетнам. По старой своей привычке, Роб никогда не предлагал услуги и помощь первым: тогда, в свои тринадцать, обращаясь к нему с просьбой, Интегра ещё не знала, что среди настоящих джентльменов вести себя так, как она, попросту не принято и даже неприлично. Наверное, поэтому Артур Хеллсинг в конце концов и выбрал самый спокойный и размеренный бюрократический ритм своей работы. Он не хотел становиться пророком в своем отечестве. В конце концов, к моменту, когда что-то можно было решать силой, когда назрела потребность в реформе самой организации, превратившийся постепенно в марионеточную охранку с небольшим цехом по изготовлению узкоспециализированного оружия, у него появилась дочь. Интегра смотрела на организацию с некоторой жалостью: из всего, чем она владела, «головная организация» представляла самое жалкое зрелище. Настоящий особняк английского лорда: кичливая лепнина, поросшая плесенью, подтекающая крыша, но непременный файв-о-клок с видными людьми. Огромная территория, на которой помещалась одна только казарма. Интегра занималась этим своим хозяйством по остаточному принципу, ночуя дома раз в неделю исключительно для вида. Про себя она не уставала радоваться, что завязала из всех лордов дружбу именно с военным: если бы какому-нибудь лорду Айлендзу пришло бы в голову за ней проследить, он задохнулся бы под весом собственных бюрократических начинаний. У Интегры в руках, по итогам двух телефонных звонков, могли оказаться любые переписки, записи звонков и изредка даже записи с видеокамер. Тори и виги могли грызться о гражданских свободах сколько угодно, но факт оставался фактом: настоящая власть и контроль всегда в руках военного аппарата. И ей достаточно было представиться по имени. Поначалу она еще добавляла, что она «от графа Уолша»: его генеральское звание в совокупности с погонами оказывало на всех собеседников по ту сторону трубки какое-то гипнотизирующее влияние. Роб никогда не скупился и всегда щедро делился с ней всеми своими контактами, полезными знакомствами и связями, и теперь, более десяти лет спустя, Интегра и сама обросла ими, будто мягко переняв их из рук Роба в свои. В конце концов, она тоже графиня, и тоже при военном звании бригадира: полшага и генерал. Она видела вживую лишь нескольких из них, что не мешало ей с отдельными «позывными» быть в превосходных отношениях: главное связываться всегда по определенному каналу и из определенных таксофонов. Интегра говорила на их языке — чуть более мелодичным и звонким голосом, но тем не менее. Интегра не была «тыловой крысой», «сучкой из бухгалтерии» или «папенькиной секретуткой»: её репутация, которую она старательно зарабатывала себе, начиная с «командировок» на Ближний Восток и заканчивая отдельными показательными выступлениями во главе своего второго «Батальона», работала на неё в том тесном кружке, куда не было доступа ни принцам, ни Её Величеству, ни даже, чёрт бы побрал его излишнее любопытство, господину Блэру. Отдельная субкультура, подчиняющаяся диковатым правилам войны даже в мирное время, ведь они были искренне уверены, что война идёт всегда, и если вы не видите ее фронт в какой-нибудь Либерии, это не значит, что его там нет. Кстати, насчет Либерии, мисс, мы с вами начинали этот разговор, но так его и не закончили: слыхали, какая заварушка там начинается? О да, снова, и ваши парни не были бы для нас лишними. Разумеется, оплата облигациями на предъявителя, перевод между двумя офшорными организациями, все реквизиты у нас на руках, и цифру мы с вами обсудим, скажем, на приеме у лорда Бэйтса, скажем, во вторник? Интегра соглашалась на большую часть предложений: война за веру и отечество нуждалась в стабильном притоке наличности, а её отлично обеспечивали небольшие и молниеносные вылазки в маленькие страны, где всем наплевать, какого цвета нашивка на твоём плече и есть ли она вообще. — Хвала небесам, — скрежетал ей в трубку голос её приятеля генерала воздушных войск, — что над этой чёртовой Либерией спутники никогда не снимают такую мелкую ерунду. Нас интересует один горлопан, все его данные ваши мальчики получат на месте. За дополнительные потери никаких санкций, милая, в той мясорубке не до трибуналов. Просто сливайтесь с местностью. Проход вашего борта обеспечу я лично. И передавайте привет Робу, я чертяку не видел уже недели три, что-то он совсем сдал. Ну а её парням, во-первых, нужна была полевая разминка, а во-вторых… — То, о чём вы спрашивали, — напоследок ворчал ей всё тот же генерал, — как вы там это называете? «Логово»? Да, есть одно логово для ваших нужд. Туда не суются даже самые отважные. Во-вторых, проверка всех её препаратов и изысканий нуждалась в настоящей «дичи». В лабораторных условиях вирусы и «биологические бомбы» зарекомендовали себя наилучшим образом, но в лабораторных условиях нет ни поправки на состояние воды, ни на розу ветров, ни на биоразнообразие. И, что радовало Интегру особенно сильно, её парней убийство какого-нибудь коррумпированного ряженого генеральчика из местных аборигенов интересовало куда слабее, чем возможность распотрошить логово. Во имя любого из Господних имён — они чувствовали себя настоящими героями, совершали все эти вылазки с молитвами и с особым тщанием подходили к фиксации результатов для неё лично, ведь у самой Интегры очень редко получалось выбраться на такие задания. С одним из её бортов всегда выезжал штатный вирусолог, с которыми они ещё долго после обсуждали полученные в виде проб результаты. Иногда Интегра спускалась в свою лабораторию, где в куриных яйцах зрели вакцины, а в питательной среде размножались штаммы, некоторым из которых было более пяти лет. Они постоянно совершенствовали процесс с поправкой на новые данные. Интегра очень хотела успеть к восьмидесятилетию Роба со своим «подарком». О, он должен был обрадоваться. По крайней мере, Интегра рассчитывала, что это его хоть немного взбодрит: за последние три года Уолш очень сильно сдал. Постепенно он становился отстранённым и вялым, дела в Министерстве беспокоили его всё слабее и слабее, а взгляд терял былую остроту. Он всё ещё готов был давать Интегре дельные советы, но все его слова и поступки постепенно обретали какой-то лихорадочный оттенок: он будто спешил скинуть всё, что у него было полезного, ей в руки. Он хотел, чтобы она не просто просила что-то через него, а обращалась к высшему генералитету лично. Он постоянно твердил, что подготовил почву, продемонстрировал результаты их «антитеррористической кампании», заверил, что она будет его личным преемником по множеству вопросов. Многие из них были «потенциальными Рыцарями», кое-что да знали о принципах работы «Хеллсинга», и относились ко всем шагам и поступкам Уолша с известным одобрением: наконец-то нашёлся хоть кто-то, нагнувший драный бюрократический аппарат, будь он неладен. Разумеется, они пошучивали и насчет её пола, но Интегра давно привыкла улыбаться: любые шовинистические словечки и засевшие в чужих головах предубеждения она привыкла использовать себе во благо. Флирт был её обычным инструментом, который она ловко пускала в ход на этих самых встречах, но столь тонко и деликатно, что пожилые вояки могли просклонять его в своей голове то как вежливость прилежной ученицы, от рождения тонкой и воздушной, то как заигрывания. Пускаться дальше фантазий, впрочем, никто не решался: за столько лет вокруг Интегры нарос «костяк» самых преданных ей бойцов, верность некоторых из них граничила с обожествлением и одержимостью, так что любое покушение на свою «святую» они могли бы оценить в отрезанных головах. Некоторых из них, особенно ретивых, Интегра держала особенно близко на любых заседаниях, представляя их по очереди как своих «спутников», и только идиот ничего бы не понял по их тяжёлому немигающему взгляду. — Некоторым из них до того приятно понимать, что их вера и всё, против чего они боролись, обрело форму плотскую взамен метафизической, что они по моей просьбе прирезали бы премьер-министра, — задумчиво произнесла Интегра как-то раз. Роб в ответ на это ничего не ответил, хотя раньше, несомненно её осадил бы: пожалуй, он понял, наконец, что патриотизм Интегры, с которым она начинала работать, пустил корни так глубоко в её сердце, что она не восприняла бы власть мирскую как что-то хоть сколько-нибудь серьезное. Он больше не читал ей нотаций, не срывался на пространные размышления. Он смотрел на неё с какой-то непонятной тоской. — Мне не нравится, как эти жирные придурки смотрят на тебя, — порой невпопад заявлял Роб, начиная нервно прикладываться к бутылке. — Мне не нравится, за кого они тебя держат. — За кого бы они меня ни держали, у меня надёжные парни, — серьезно отвечала Интегра. Роб нервно отмахивался от нее, смотрел на неё долго и мрачно, и никогда не решался продолжать этот разговор и о чем-то её просить. Интегра вскоре разгадала, как успокаивать эти его загадочные приступы: достаточно было встать и обнять его, нежно поцеловать в лоб, не нужно было даже что-то говорить. Единственное, на что Робу ещё хватало сил и энергии, так это на ответные объятия: он хватался за неё порывисто, зарывался щекой в шёлк её блузки на груди, целовал её сквозь ткань, даже прихватывал зубами, словно в бессильной злости. Он смотрел на неё снизу вверх, водил кончиком носа между пуговицами, прикасаясь к теплой ложбинке между её грудей, и во взгляде его было ревнивое бессилие. Роб никогда не скупился на крепкое словцо, но после первой их близости он ни разу так и не решился попросить её о чем-то или в чем-то обвинить. С легкой усмешкой Интегра понимала, что за страх занимал его всё это время. Однажды она попыталась ему объяснить: не будет же он ревновать к рукопожатию, поцелую руки или совместному походу на поле для гольфа? В ответ он без единого слова вспылил, проглотив тираду, что легко читалась на его лице: как она вообще смеет сравнивать такое тонкое, непостижимое таинство, как секс, с поцелуем руки? И что он вообще тогда должен думать о ней? Скольких ещё старичков она пригрела у себя на груди? Это было в какой-то мере оскорбительно, и если бы Роб позволил себе так высказаться, пожалуй, это разрушило бы их отношения. Но он боялся. Он боялся потерять то, что было между ними. Изредка Интегра позволяла ему удовлетворять те небольшие прихоти, почти капризы, которые у него возникали. Дрожащими руками он расстёгивал ее блузку. Водил кончиками пальцев по её коже сверху, там, где заканчивается край белья и начинается глубокий вдох. Вставал на колени перед ней, сидящей в кресле в этой разворошенной блузке, расстегивал её лифчик, но не снимал его до конца, оставляя её такой, полунагой и полудоступной, какой он, наверное, видел её в своих фантазиях. Он припадал к её соскам, чуть сдвинув чашечки, мягким, жаждущим ртом, сосал их долго и влажно, мял их кончиками пальцев, взвешивая её грудь в ладонях, любуясь ею. Вдоволь насытившись ею, Роб мягко, осторожно задирал подол ее юбки, скользя ладонями от самых икр к бёдрам. Интегра молча смотрела на его усыпанные пигментными пятнами руки, тёмные от проступавших в возбуждении вен, поверх белой ткани чулок. Он бормотал что-то о мягкости и нежности ее кожи, целовал её поверх резинок чулка. Он водил пальцами по ее белью, но коснуться её под ним он решался только губами. Интегре это нравилось. Нравилось поглаживать его по редеющей макушке, пока он изо всех сил ублажал ее языком и губами. Нравилось сползать в кресле, подаваясь его просящим прикосновениям, нравилось сжимать ладонь на задней стороне его шеи и терпеливо выжидать этого неловкого звука, который он всякий раз пытался скрыть: Роб расстёгивал ширинку. Для него всё заканчивалось очень быстро, Интегра слышала два-три резких, грубых шлепка ладони о его живот, и он изливался в кулак. Он и не пытался просить её о чём-то большем, Интегре даже казалось, что у него не сбивалось в процессе дыхание. Он настойчиво добивался её оргазма, и Интегра дарила ему это ощущение. После, пока Роб бережно, с каким-то священным трепетом, вытирал её своим носовым платком, она буквально чувствовала его облегчение, оно витало в воздухе. Роб слишком громко думал: «Если уж она решилась со мной, если уж я ей так нравлюсь, если я буду достаточно для неё хорош…» Интегра его не разубеждала: Роб слишком погряз в своих представлениях об отношениях между мужчиной и женщиной, погряз еще шестьдесят лет назад, и не ей ломать их. В какой-то момент она даже перестала злиться на его выходки с «наследством». Роб был богат по наследству, и если бы не его неугомонный характер, он мог бы вести праздный образ жизни, ни дня не проработав. Удачные вложения его родителей и дедов в колонии уберегли это богатство даже от военных кризисов, и отдавать это богатство было некому: Роб был последним потомком своей фамилии, род Уолшей кончался на его славном имени и распылялся где-то между троюродными кузинами, двоюродными тётками и внучатыми племянницами. Он был пожизненно влюблён в свое дело, все свои связи с женщинами свёл к необременительным разовым встречам, и едва ли сам предполагал, что на закате жизни начнёт вести себя настолько безрассудно. До Интегры слухи о его выходках дошли через третьи руки, как оказалось, породив небольшой скандал во властных структурах: Робу пригрозили выволочкой за то, что он вздумал порочить мундир и сливать деньги на азартные игры. Шепотком в ладошку Интегре пересказывали те, кто побывал у него в гостях, что он распродал все свои ценности, даже старинный фарфор. На вопросы о том, куда все подевалось и почему не было предложено в узком кругу заинтересованных — отмалчивался. Результаты этих его «выходок» не заставили себя долго ждать: очень скоро Интегра получила от Роба «подарок» в долларовом эквиваленте. Она почти вскипела, начала угрожающую тираду, но Роб осадил её одним жестом: — Милая, после моей смерти все эти деньги ушли бы в казну, на содержание всевозможных Айлендзов и Пенвудов, и я бы из Ада поднялся, лишь бы этого не допустить, но там, я думаю, бюрократия похлеще, чем у нас в Королевстве. — Ты мог бы просто составить завещание, — всё ещё клокоча от злости, прошипела Интегра. Роб покачал головой, крепко держа её за руку. — Нет, не мог бы. И ты это знаешь. Это вызовет вопросы. А там и недалеко до того, чем ты занимаешься, милая, не нужно мне бросать на тебя тень и напоследок чинить такие неприятности. Интегра зло посмотрела на него, но не нашлась, что ответить. Её настораживала и почти пугала эта тема приближающейся смерти, которую Роб поминал к месту и не к месту. Он в целом будто бы потерял вкус к своей обычной жизни, к манёврам, докладам и смотрам новобранцев. Всё, что он делал, касалось исключительно её. Роб делился с ней контактами, постепенно переводил на её личные засекреченные счета все свои капиталы, которые можно было быстро конвертировать в деньги, о чем-то беседовал со штатом её вирусологов, специалистов по бактериологическим разработкам и медиков, с солдатами и их полевыми командирами. Словно он пытался проверить, насколько можно доверять собравшемуся вокруг Интегры костяку. За всей этой поспешной суматохой и их редкими встречами к обоюдному сексуальному удовольствию все её отчеты о достижениях и успехах он слушал мельком, едва их касаясь, не слишком-то ими увлеченный. А послушать было о чём. Последняя устроенная Интегрой диверсия, проведённая по горячим следам испытания самой успешной её разработки в Либерии, была столь успешна, что даже попала в газетные заголовки: единственным недочётом в стройной картине зачистки была странная реакция вампирского организма, который после смерти всегда распадался пеплом, на её памяти исключений не было. Препарат, который они использовали для прививания бездомных в последний раз, вызывал у вампиров сильнейшую геморрагическую лихорадку, от которой они погибали в считаные часы, но оставляли после себя целые лужи крови и мясных ошмётков, к счастью, не подлежащих никакой регенерации. Интегре с трудом удалось замять эту историю и перевести стрелки на логистическую компанию, которой согласился пожертвовать один обязанный ей парнишка из курдов, якобы сломалась холодильная установка, перевозившая говядину, недопустимо в городской черте у доков, мы молим о прощении. Сама Интегра была уверена, что угроза биологического заражения среди людей исключена, но проверять на практике не хотелось. — Во всей этой схеме, мне кажется, необходимо доработать момент с параличом, — поморщившись, доложила она, — чтобы подыхали они в том же месте, где произошло питание, не двигались и ничего не разносили. Придётся пожертвовать некоторыми биологическими бомбами, чтобы не было прецедентов в СМИ, но если считать по головам — это несомненный успех. Подобных успехов за последние три года у Интегры набралось множество. Немногие интересующие её осведомители, болтливые бездомные, с которыми теперь вампиры церемонились и пытались поддерживать подобие дружбы для голодного года, охотно доносили ей, что в некоторых лондонских кругах, на которые власти традиционно не обращают никакого внимания, царит самая настоящая паника. Кто голосит об эпидемии, кто — о последних днях рода немёртвого. Есть и желающие пойти войной против человечества, но последних до ужаса пугают вооружённые люди, которые настолько совершенны в искусстве уничтожения вампиров, что от них нет никакого спасения. Аномальная активность замирает в Лондоне. Они бегут, бегут на Континент, и чем быстрее удастся скрыться, тем лучше... если бы границы были открыты. — Разумеется, это не самое лучшее положение вещей, часть мигрантов просачивается до того, как мы успеваем зачистить то или иное «гнездо», — стряхивая пепел с сигареты, сообщала Интегра Робу, — но я думаю, это необходимый процент, как раз для развития слухов. Вампиры не связывают нас с болезнями, которые обрушились на них в последние годы. Винят во всем Божье провидение или грешных людей, которые в наш непростой век настолько поганые твари, что убивают их изнутри. Что лишь подтверждает мою теорию: подобные эпидемии бывали у них и раньше. Роб кивал ей, пожирая Интегру взглядом, полным тоски. Взгляд этот смущал Интегру, не нравился ей, но как спросить его, если он в любом случае отмолчится? Интегра продолжала рассказывать: о новом благотворительном фонде, который она решила открыть, он точно будет иметь колоссальный успех и не меньшее значение для их миссии: приют для животных, подключённый к городской программе стерилизации и вакцинирования. Вампиры в последние месяцы резко переключились на мелких животных, скоро дойдут и до крыс с голубями. Об этом они ещё подумают после, в конце концов, мало ли грантов правительства на борьбу с грызунами? О «Хеллсинге» в своих разговорах они почти и не вспоминали. На каждом заседании Круглого стола проводилась вполне понятная полемика: сокращение количества случаев влечет сокращение штатных кадров. Всех самых ценных своих бойцов Интегра давно перевела, а те, что оставались в «Хеллсинге», пожилые и не самые способные, вполне годились для имитации хоть какой-то деятельности отцовской организации. Наглядная демонстрация эффективности частного капитала перед государственными дотациями. Для этих же рыцарей Интегра старалась выглядеть максимально эффектно и броско, светилась иногда в светских хрониках как посетительница встреч, раутов, выставок и прочих благотворительных мероприятий, чем, наверняка, вызывала не слишком одобрительный ропот, за которым скрывалось этакое «впрочем, чего ещё было от неё ожидать?» Интегра даже позволяла бесконечно шушукаться о своих ни к чему не приводящих «романчиках» и ухажёрах из высшего общества, которые любезно закрывали за ней дверь в автомобиле. Все эти ширмы, требовавшие от неё некоторых усилий, но совсем не требовавшие каких-то настоящих связей, давали пищу для обсуждений и немых выводов о том, почему наследница рода Хеллсингов столь редко бывает в своем особняке: ох уж эта золотая молодёжь, какое счастье, что отец не дожил! Она хотя бы держится в рамках, пьяной и накуренной её ни разу не ловили, но один Господь знает, что у неё на уме! Интегра вслух посмеивалась и над этим. Роб же, к её раздражению, от всех этих заголовков нервничал, ничего ей, впрочем, не говоря. Но для Интегры было достаточно того пристального взгляда, которым он рассматривал всех её новых «ухажёров», терзаясь мыслями о том, настоящий ли это интерес. — Пока им хватает терпения не поднимать вопрос о твоих внебрачных детях, — бросил он как-то раз. — Потому что я всегда в хорошей форме, — невозмутимо ответила Интегра. Продолжать она не стала, хотя мысль напрашивалась сама собой. Разумеется, у всей её подпольной империи должен быть наследник, и Роб это прекрасно понимал. И Интегра размышляла долгими вечерами о всех возможных вариантах и сроках: пожалуй, лучше сейчас, она чувствует в себе силы на это, в ближайшие год или два, пока она достаточно молода. Потом это будет гораздо сложнее физически и психологически. Но это ведь вопрос статуса: не в обществе, черт бы с ним. Среди её солдат, наблюдавших её исключительно «в полях», вопрос её неприкосновенности был этаким талисманом, поводом для уважения. Ей нельзя было переходить из Командира в Мать, они навсегда утратили бы к ней интерес, работоспособность упала бы. И в принципе светить наследником перед любыми вооружёнными силами — плохая идея. Усыновление — оптимальный вариант, но нужно быть абсолютно уверенной в генетическом материале с обеих сторон. Плюс Интегра считала, что ребёнок должен быть совсем маленьким, чтобы не повторять ошибок её воспитания и растить его непосредственно в атмосфере Дела. Насколько реально заполучить такого младенца и не проще ли родить самой? К тому же, размышляла Интегра, это будет отличный, интересный жизненный опыт. Чем дольше она думала об этом, тем больше убеждалась, что хотела бы родить сама: все проекты, за которые она бралась, получались хорошо только при её непосредственном участии. Значит, нужна достойная кандидатура. Она обратилась бы вновь к Робу за помощью, если бы не его возраст, ведь даже на их совместные ласки его хватало ненадолго. Фигура отца, если задуматься, важна не столько для воспитания, сколько для создания новой крепкой взаимовыгодной связи: для поставок вооружения или солдат. Это должен быть не просто партнер, но товарищ, плечо, на которое можно опереться, собрат по оружию. Значит, кто-то из военной среды. Какой-нибудь зрелый умудрённый опытом мужчина из «знающей» клики. Гораздо лучше, если это будет возможный кандидат на роль рыцаря Круглого стола. Желательно человек верующий, которого она легко сможет склонить на свою сторону. Вот с чем Роб мог помочь, так это с его поиском, но… Интегра так и не решилась обратиться к нему с этим вопросом. Она чувствовала, что подобные разговоры Роб воспримет не как хороший друг, готовый прийти на помощь и выручить её, но как предательство по отношению к себе. И никакие аргументы о целесообразности на него не подействовали бы. Интегре с каждым днем всё сильнее казалось, что Роб попросту в неё влюбился. И это её… раздражало, пожалуй. Она не хотела, чтобы он придавал такое значение происходящему между ними, но как его отговорить, как объяснить ему, что любовь для неё в принципе не существует? Любовь — гормональная пляска, лихорадка организма, пароксизм лени и своелюбия. Дружба, взаимовыручка, взаимопонимание — где всё это в любви? Увольте её от этого. Но Роб был воспитан в другое время, и любовь была для него чем-то сакральным. Интегра склонна была списывать это ещё и на возраст: всё-таки для Роба это переживание было столь сильным, потому что было по-своему новым… наверное. Так она это себе объясняла. Поэтому она решила начать свои изыскания тайно, выделив на поиски подходящего партнера ещё полтора часа в день, оторвав их от своего шестичасового сна. Разумеется, Роб и о них узнал со временем, ведь её методы не отличались деликатностью и больше походили на перекрёстный допрос и промышленный шпионаж, да и круг её интересовавший был весьма узок. Они так и не поговорили вслух о том, что он думает об этом её намерении, но она отлично всё понимала по тому, как участились их интимные встречи, как отчаянно он хватался за её ноги, как рвал её чулки, как кусал её и буквально мучил её, пытаясь продлить каждую их близость, буквально вынудить её кончить не один раз, а два, три или больше, словно пытаясь что-то ей доказать. Один раз что-то будто ужалило его в момент, когда она запрокинула голову и вздрогнула, прикусив губы, как с ней всегда бывало во время оргазма, и он кинулся целовать это ее горло, спешно дёргать на себе штаны. Он решительно дернул её за бедра, буквально стащил на край кресла, дрожащими руками путаясь в ворохах её одежды, в которой Интегра нежилась те сладкие секунды после оргазма. В эти минуты она, пожалуй, согласилась бы забеременеть от него, и пусть бы ребенку точно предстояло взрослеть сиротой, а связь осталась бы без перспектив, ведь Роб уже дал ей почти всё, что было у него. Почти пять минут Роб мял её пальцами, судорожно сжав губы и дёргая своей бородкой, ласкал её то изнутри, то снаружи, сухо сглатывал от того, как сжимается её плоть вокруг его пальцев… и нервно дёргал свой член, пытаясь хоть как-то привести его в готовность. Все эти пять минут он пытался вставить ей, задать ей жару, как у него получилось однажды, как он хотел и, наверное, видел это в своих фантазиях. И вот, стоя перед ней на коленях, видя её, разнеженную и тихо ему улыбающуюся, он вдруг окончательно заробел. Член в его руке безвольно обмяк и даже будто бы стал меньше размером. И как он ни пытался, у него не получилось даже кончить самому. Роб довел её до ещё одной разрядки всё так же, пальцами, и, пряча от неё взгляд, по обыкновению завершил их близость с помощью своего носового платка. Ни разу после этого Роб более не посмел прикоснуться к ней, съёжился и стал говорить с ней тихим, не своим голосом, в котором было так мало от того крепкого блистательного старика, которым он был в день знакомства с ней. Интегра решила не утешать его: в конце концов, это могло ударить по его самолюбию и гордости ещё сильнее. Впоследствии она размышляла, не было ли это ошибкой, ведь буквально через три месяца после этой встречи Роб скончался. Он ушёл неожиданно. За неделю до смерти у него была лёгкая простуда, в организме по итогам вскрытия обнаружились только лёгкая пневмония да аспирин, ничего, что могло бы его подкосить. Но его сердце остановилось ночью, когда он спал (благословенная смерть!). Он умер в одиночестве, нашла его горничная, выражавшая по этому поводу у гроба неподдельную скорбь. Она работала на Роба последние двадцать пять лет, и с её слов он был просто образцовым хозяином, потому что никак не вмешивался в её работу и не мешал ей ухаживать за домом. На его похоронах Интегра держалась с прохладцей: она хоронила коллегу, с которым встречалась примерно раз в месяц и на людях обсуждала в основном результаты матчей по поло. Дома, в своей спальне, она села в кресло и поставила на столик два бокала виски. Долго, но без надрыва плакала, провожая в последний путь человека, который так много сделал для неё и их общего дела. Грусть её была незамутнённой и светлой, и она надеялась, что Роб ушёл с таким же светлым сердцем, с каким жил. По результатам оглашения его завещания выяснилось, что у сэра Уолша почти нет никаких ценностей: в какую-то чёрную дыру засосало все картины, сервизы и прочие предметы тезаврации, особенно замечательное колье его прабабушки работы Гаррарда! Воистину, великие дома угасают столь печально и позорно. То немногое из ценностей и наличности, что у него осталось, он завещал повару, горничной, садовнику и своему шофёру. Всё же его многочисленное земельное имущество разошлось по благотворительным фондам… в основном их с Интегрой совместного «производства». И кое-что фонду солдатских матерей и, отчего-то, фонду диких животных. К сожалению, времени на скорбь у Интегры тоже было не так уж много. Будущее звало её, и будущее это требовало от неё всё более решительных мер.