Охота на лис

Интегра не знала, что скрывается за этой дверью. Она не вспоминала о ней без малого двадцать пять лет, и не вспомнила бы ещё дольше, если бы не надоедливые комиссии из общества охраны архитектурного наследия. Фундамент особняка её семьи был заложен аж в восемнадцатом веке, сам особняк многократно достраивался и перестраивался, обрастал этажами и флигелями, искусно встроенными в общую концепцию: будто так и было задумано, и вертолетная площадка на крыше в том числе, аж со времен Георга Третьего. Отдельной строчкой в дотациях от бюджета Лондона всегда было «содержание особняка», и средства эти в основном расходовались на улучшение казарм и тренировочных полигонов. Интегра, уже много лет жившая на чемоданах, если ей доводилось переночевать в родовом гнезде, всё ещё спала в своей детской постели или на кушетке в кабинете: солдатскую неприхотливость в ней ценил Роб, ценили и все её подчиненные, не раз наблюдавшие, как она ночует в спальнике на земле. После уменьшения объёмов финансирования Интегра закрыла весь третий этаж, а первые два полностью передала под присутственные места: о том, что дом когда-то был жилым, напоминала только её детская спальня и кабинет. Даже личную кухню, где когда-то хозяйничал Уолтер, она присоединила к «производственной столовой»: ей давно никто не заваривал какой-то особенный чай и не стряпал какую-то уникальную выпечку, для личных целей она держала чайник в кабинете. Спроси её кто-нибудь, где же её дом, Интегра озадачилась бы: она давно привыкла, что дом — там, где её работа, а она в последние годы оплетала собой едва ли не половину бывших колоний и всю Британию. Дом там, где требуется её ремесло, всё остальное — излишняя сентиментальность. Она как никто понимала теперь скупую аскезу особняка Уолша, где осталось так мало того, что могло бы «характеризовать его личность», потому что такие, как она и Роб, в основном характеризовали себя семейным делом и ремеслом, а не вещами. Занятая постоянными разъездами и все укрупнявшейся лабораторией в Пакистане, переносом части блоков производства вакцины на территорию острова Мэн (при личном покровительстве министра Здравоохранения, очередного «своего человека» в правительстве и при Круглом столе), Интегра редко просматривала личную почту. Работа входила в слишком важный этап, чтобы обращать внимание на мелочи: начинался базовый период прививок, после стольких лет клинических испытаний вакцину предстояло сертифицировать в Британии. Но бюрократия умудрилась достать её цепкими клешнями даже в Бирме. Необходимый плановый осмотр на предмет подтоплений, обрушений и прочего — фундамент особняка Хеллсингов был куда древнее основного строения, ретивый чиновник убеждал её, что строили чуть ли не развалинах древнеримских укреплений середины первого века нашей эры! Недопустимая небрежность, отчетов о состоянии и оседании фундамента мисс Хеллсинг не предоставляла больше двадцати лет! Необходимо немедленно принять меры! После этого охране пришлось отогнать какого-то придурка с теодолитом от ворот особняка, а раздосадованная Интегра всё-таки спустилась в архив, за эксплуатационными картами поместья. На экземпляре её отца были нанесены пометки от руки: камера хранения, прозекторская, тюремный блок, а также комната анализа колдовства. И ещё одна комната. Никак не обозначенная на карте, даже цифрой. Она долго разглядывала её: крохотный закуток между двумя камерами хранения, можно было бы принять его за вентиляционный короб, но он проходил выше. Бойлерная находилась также на этаж выше. Техническое помещения для телеметрии? Возможно, но не крупновата ли? Хотя нет, вот телекоммуникационный блок, левее по коридору, ближе к выходу. Чем дольше Интегра разглядывала эту карту, тем мрачнее становилось её лицо. События, захлестнувшие её сразу вслед за смертью отца, были столь масштабными, требующими настолько пристального внимания и полного погружения, что она почти и забыла… Отец был похоронен в семейной крипте (еще одна очаровательная традиция семейства Хеллсингов) — небольшое помещение, также отмеченное на плане особняка, в двух шагах от границы территории. Она практически не воздавала ему положенных традициями ежегодных почестей: она искренне верила, что отец оценил бы её достижения, а не пролитые слезы. К тому же мёртвым нет дела до живых. Сам Артур Хеллсинг стал для неё практически персонажем книги — вдохновителем, идейным начинателем, отцом «Великого деяния», которого сложно было соотнести с человеком, давшим ей жизнь. Детские воспоминания вытеснились из её памяти, оставив после себя тепло и лёгкую светлую грусть, но не более. Она с трудом припоминала все обстоятельства его смерти — помнила скорее свои ощущения от них, страх, смятение, тоску. И дядино предательство, конечно. Вес отцовского пистолета в руке. Удар отдачи в плечо. Холод и сырость подвала, вползающие в лёгкие. Интегра вздрогнула. Отцовские слова, растворившиеся в прошлом, проступили в её памяти: «Когда ты окажешься в смертельной опасности…» Несколько часов она потратила на опись простых и понятных ей кабинетов. Отправила секретаря на съёмку для отчётности и контрольный замер температуры воздуха. Запросила из бухгалтерии документы на последнюю дератизацию и обработку от плесени. На время она забыла о заброшенной темнице и о том, что должно было скрываться за ней. Но мысли ее снова возвращались к отцу. Она не без труда припомнила, что ту самую «тайну» о том, что может её защитить в случае смертельной опасности, отец рассказал ей не на смертном одре. Умер он во сне, вскоре после оглашения своей последней воли, несколько раз всхрапнув и просто перестав дышать. Рак проявил к нему милосердие лишь в самом конце. Нет, кажется, он рассказывал ей об этом, когда ещё был полон сил, когда не жалел времени на рассказы о вампирах: как жаль, что к реальной жизни эти истории имели примерно то же отношение, что и старые сказки. Отец был мёртв куда дольше, чем она его знала, и теперь его личность стала для неё воплощением путаных страниц из его дневника и всем тем, что она нашла и разыскала в своем наследстве. Он казался ей человеком практичным, но неспособным довести до конца многие свои начинания. В конце жизни он был человеком, уставшим от попыток переломить что-то в системе, которая воспитала его яростным патриотом. Все начатые им проекты, наводнившие полки в запечатанных комнатах колдовства, были брошены на полпути. Нет, он не был ребенком, нахватавшим яблок в обе руки и пытавшимся надкусить от всех сразу — напротив, он был разочарованным и старым. Его руки опускались безвольно. И ни одно начинание не могло принести ему удовольствие или успокоение: даже она, Интегра, была очередным его проектом, и он столь старательно обходил её во всех своих записях, старался не думать о ней хоть сколько-нибудь серьёзно. Видимо, он даже наедине с бумагой боялся признаться, что и она была всего лишь очередным неудачным его экспериментом, и Интегра не могла винить его в этом. Значит, среди всех его начатых и брошенных проектов, среди всех неудач и разбитых надежд была ещё одна задумка, заточённая в подвальной комнате, для которой на поэтажном плане даже не нашлось названия. И проще было бы навсегда забыть о ней: к чему ворошить пепел чужих надежд и бродить среди пусть и величественных, но всё-таки развалин. Но что-то влекло её к этой последней отцовской загадке. Его дело, лучший подарок, что он мог оставить своей наследнице, в её руках заострилось и отточилось, стряхнуло с себя мусор ненужных условностей, которыми оно обросло в послевоенную смуту. Посреди неурядиц идеальным солнечным диском сиял Круглый стол, и она никогда не была главной за ним во всеуслышание, но к чему такие формальности? Она стала главной, по очереди переломив всех этих мужчин под себя. Недалек день и час, когда очередное место займет одна смышленая девица из Министерства здравоохранения, которую Интегра приметила ещё три года назад, и диссертация которой на тему гематологии впечатляла даже её. Так что же могло быть столь могущественным, что по задумке отца требовало столь глубокой тайны? Что было величественнее в его глазах, чем его собственная власть? Что могло бы спасти жизнь ей, уже не раз отстоявшую эту жизнь с оружием в руках — с оружием всех мастей, сортов и расцветок? Впервые за много лет у Интегры испортился сон. Самолюбие вдруг напомнило ей о себе. Она мучилась невнятными мыслями, часто ходила в общую столовую, попить тёплого молока, будто засыпая на ходу. В ту полную изматывающей тишины ночь, когда бессонница накатывала на неё липкими чёрными волнами, Интегра вдруг обнаружила себя стоящей у той самой подвальной двери. Она дошла до неё, «не включаясь» ни на секунду. Замешанное на холодной злости и задетом самолюбии любопытство провело её мимо всех препятствий. Она задумчиво провела рукой по ледяному металлу: шершавая чёрная поверхность, не тронутая ржавчиной и плесенью, была испещрена едва заметными бурыми от времени письменами: вполне возможно, что когда-то её нанесли кровью, и лишь Шелби Пенвуд мог бы посвятить её во все нюансы. Угадывался викканский алфавит. И что-то отчаянно, озлобленное в том, как дрожала рука чертящего: кода, самая говорящая часть любого мистического письма, петляла, уводила в сторону взгляд. Долго смотреть на магические символы нельзя — они начинают разговаривать. Они убаюкивают. И, в конечном счёте, могут свести с ума, если поддаться шепчущему обаянию. Интегра прислонилась к надписи лбом: эти буквы сохранились только волей того, кто вдохнул в них всю свою злость. Интегра чувствовала это впервые: отец никогда не злился на неё, по крайней мере, вслух. Она чувствовала, как в ней поднимается какое-то новое чувство, пронизывающее и едкое. Чуждая её созидательной и стремящейся к упорядочению эмоция: разрушительная воля. Она, наконец, поняла, какая мысль раскаляла её лоб изнутри все эти дни, что заставляло её пальцы сжиматься. Она хотела уничтожить то, что оставил ей отец. Что бы это ни было, оно не могло, оно не имело права быть чем-то более могущественным и опасным, чем она сама. Достаточно было оглянуться на всё ею воздвигнутое за полтора десятка лет, чтобы понять это. Осознание это, как ни странно, не напугало её, напротив: рука её, прежде чуть подрагивающая, твердо легла на коду магических символов, опоясывающих магический пентакль. И решительно её стерла, разрушив и без того хрупкий механизм: против человеческой глупости и самонадеянности не устоит даже самая крепкая магическая преграда, если верить сэру Шелби, магическая нить толщиной с паутинку, что могла сковать намертво дракона, легко рвалась замечтавшимся путником. Дверь не была заперта ничем кроме магической печати. Даже странно, что за столько лет её не распахнул какой-нибудь сквозняк, не выбил случайно пробегавший сантехник или связист. Впрочем, они никогда не забредали так далеко. Чуждая ей магия, которую она изучала издалека, соблюдая почтительно-брезгливую дистанцию, опутала её плечи, пригнула к земле голову. Застоявшийся воздух набивался в лёгкие с трудом, тяжёлая волглая пыль взметнулась к её лицу. Интегра поморщилась и укрыла лицо рукой, пристально прищурившись. Разумеется, дверь за её спиной тут же захлопнулась, но вызвало это не испуг, а скорее раздражение самой нарочитостью ситуации и её опереточностью. Интегра не спеша вынула из нагрудного кармана зажигалку и неторопливо щёлкнула ею, подняв повыше, чтобы осмотреть весь подвал целиком. Комната оказалась небольшой, с неуютно высоким потолком: будто обычное помещение поставили на боковую стену. Против ожидания, она не была забита пыльными ретортами, мятыми манускриптами и таинственными сундучками: поначалу Интегре показалось, что она абсолютно пуста. Лишь минуту спустя, когда зажигалка раскалилась в её руке, Интегра обратила внимание на силуэт в углу. Странно, что в таком пустом помещении он не бросился ей в глаза первым. Она моргнула: и силуэт на секунду исказился у неё перед глазами. Что же — она решила принять правила игры. Запомнив направление и расположение плиток на полу, Интегра захлопнула зажигалку со звуком, который в сложившихся обстоятельствах напоминал щелчок гильотины. И двинулась в сторону «подмигивающей» ей тени. Впоследствии она с содроганием вспоминала те десять шагов, что ей пришлось преодолеть: мягкая, обманчивая тьма обволакивала её с каким-то подобием любопытства, буквально стелилась ей под ноги и подталкивала её. Странное, приятное чувство умиротворения охватило ее на секунду: будто всё, что происходило с ней, было самым правильным и закономерным событием в её жизни. На секунду она зажмурилась, чтобы унять это неуместное ощущение, и вдруг тьма словно расступилась: Интегра увидела свою цель, оставленное ей отцом наследство, в мельчайших деталях. И тут же навеянное тишиной подвала и мистической печатью беспокойство схлынуло. Интегра недоуменно хмыкнула и, уже не таясь и не изобретая для себя никаких поводов, щёлкнула зажигалкой, поставив её на пол. Закованный в цепи ряженый труп перед ней, несомненно, принадлежал вампиру: этот вытянутый к макушке череп, этот острый и выдающийся абрис челюсти — Интегра давно научилась определять вампиров по этим крохотным, незаметным для чужого глаза отличиям даже в большой толпе. Поколебавшись (всё-таки, без респиратора и защитных перчаток, ну да ничего, и обычные сойдут), она бесцеремонно ухватила труп за нижнюю челюсть, задрав её на свет: никаких сомнений, вампир. По форме клыков точно не определить, без анализа крови и способностей маловато деталей, но вмятинки на висках… видимо, что-то восточноевропейское. Если бы вились волосы, она бы предположила с определенной долей уверенности Балканы. Но… Интегра нахмурилась: она многое повидала и перечитала в дневниках своих предков, но ещё никогда не сталкивалась с тем, чтобы вампир после смерти сохранял хоть какое-то подобие формы. Сушёная мумия — это буквально единственный в своем роде экземпляр? Некая аномалия? Неисследованный образец? Чёрт его разбери, точно не стоит больше его трогать без защиты, на нём могли остаться чумные бактерии средневековых времен! Или… Интегра задумчиво разглядывала свою находку. Это — ключ к её защите? Надо полагать, иносказательный? Это единственное, что приходило ей в голову, но отца сложно было назвать персоной романтической и склонной к метафорам, при всей обуявшей его на склоне жизни паранойе он был человеком практичным. Но даже он не предсказал, что Интегру захочет подсидеть его родной брат. И раз уж он завещал ей организацию, то предполагал, то она возьмется за изучение всего паранормального с достойным юной отличницы рвением. Значит, эта мумия содержит в себе что-то выдающееся. Вдруг её осенило: вирус. У отца не было соответствующих знаний. Возможно, это была находка последних лет его жизни, когда его куда сильнее беспокоила болезнь. Он не успел исследовать этот образец. А этот, вероятно, балканский образец был носителем какой-то редкой болезни, вируса, бактерии! Вот как он должен ей помочь — это протянутая сквозь десятилетия рука помощи. Отец оставил ей идеальный образец для испытаний, используя который она сможет найти средство ещё более эффективное, ещё более смертоносное, чем всё, что она смогла изобрести до этого самостоятельно! С подобной патологией ей работать не доводилось, и одна перспектива будоражила её. И как назло — в особняке! И лондонский полигон для испытаний ещё не достроен, перенести испытания туда никак не получится. Развернуть полевую лабораторию в заброшенной комнате для исследований колдовства? Пожалуй. И делать всё это предстоит тайно, в ближайшие несколько месяцев находку придётся скрывать, чтобы не возникло лишних вопросов у рыцарей, у Её Величества… Впрочем, эта мумия находилась в целости и сохранности за мистической печатью не мене пятнадцати лет. Каких-то три-четыре месяца она подождет. Интегра покинула комнату в полном довольстве собой, чуть ли не сияя от предвкушения. Весь вечер она невпопад отвечала на письма и телефонные звонки, мечтательно улыбалась в потолок и даже несколько раз глупенько хихикнула. Её жизнерадостный настрой немного подпортило лишь одно траурное известие: короткое письмо от Найджела Айлендза извещало, что она приглашена на похороны достопочтимого сэра Хью Айлендза, кавалера нескольких орденов и проч. К давнему своему сопернику, который и не подозревал о её амбициях, за столько лет Интегра начала испытывать какое-то подобие тёплых чувств: в конце концов, приятно, когда хоть кто-то тебе противостоит на равных, но это вопрос сентиментальный. Дело отлагательств не терпит. И не так много осталось в Совете мест, которые требовали замены, Хью Айлендз был одним из тех, кому нужно было уступить ради её партии. Найджел был готов, и ближайшие несколько месяцев ей предстоит по мере сил и возможностей его утешать, если он, конечно, решится испытывать при ней скорбь. На следующий день, с соблюдением всех мер предосторожности, Интегра в одиночку «перевела» подопытный образец в соседнюю небольшую лабораторию по исследованию магических аномалий, обставленную по-средневековому скупо и вульгарно, но что поделать. Она совершенно не обратила внимания на то, что оставленный ею труп со вчерашнего дня изменил свою позу. Едва-едва заметно.