Охота на лис

Интегра не знала его имени. За последние несколько секунд она убедилась лишь в том, что его не берут пули, а резаные и колотые раны ему не страшны. Даже в горло, что остановило бы любого другого вампира. Интегра знала, что ей положено испытывать страх, но этот рабочий момент отличался от любого другого «происшествия» лишь тем, что эту производственную утечку ей придется ликвидировать самостоятельно. Интегра смотрела ему в глаза, и ум её был холоден, рука тверда, как у опытного дрессировщика. Не первый раз она оставалась с «объектом» один на один, и не первый раз ей доводилось утилизировать особо ретивый образец. Вместо ужаса, леденящего кровь и утробу, она чувствовала скорее раздражение. И обиду на отца: его варварское доверие ко всем любимым фокусам и объяснениям оккультистов ввели её в заблуждение. Она ведь действительно возлагала на этот проект надежды. И стоило с первого же дня обратить внимание на свои же странные симптомы! Интегра пожертвовала всем своим свободным временем и даже той частью времени рабочего, которое необходимо было Найджелу Айлендзу, цеплявшегося за её крепкую руководящую руку, будто ребенок. Она на время задвинула согласование работ по переносу лаборатории в Лондон. Она даже игнорировала звонки из Пакистана, что её самый верный помощник и последователь Халим, наверное, воспринимал как личное оскорбление: как ей было известно, он никогда не беспокоил госпожу по пустякам, особенно используя для этого телефонный звонок со сменой ключей шифрования. Интегра отменила все встречи по вопросам финансирования и даже проигнорировала последнюю операцию «Хеллсинга», проведенную основной организацией до того бездарно, что ей лично грозила беседа с Её Величеством. Письма от её бразильского коллеги, совещания с министром здравоохранения, выезд на забор проб у последней партии зараженных собак из Ист-Энда, в конце концов! Всё это было задвинуто в дальний угол. Интегра перенесла в свою новую лабораторию кушетку и дремала в соседней комнате, засыпая, едва лишь противочумной костюм утилизировался в герметичную емкость. Эта одержимость, эта непонятная тяга быть как можно ближе к мумии теперь, после грома пистолетных выстрелов, ей самой казалась странной, необъяснимой. Теперь Интегра понимала, что последние две недели она провела в каком-то полусне, вялая и апатичная ко всему, включая пищу и сон. Что-то беспрестанно тянуло её к находке, поднимало её с кушетки после двух часов сна, и она, путая ботинки, вставала и плелась в комнату с «сокровищем», зевая с закрытым ртом. Она алчно склонялась над высохшим трупом, ковыряла, потрошила и резала его раз за разом, она столько раз свежевала эту сухую неподатливую плоть, въевшуюся в чёрные, будто обугленные кости, она разве что на зуб его не попробовала, но испытала во всех доступных ей средах и жидкостях, подвергла всем возможным анализам и с нетерпением ждала результатов ПЦР, которые должны были расшифровать штатные генетики и биохимики. И чем дольше она занималась этим объектом, тем больше у неё возникало вопросов. Во-первых, она все сильнее убеждалась, что мумия… не то чтобы совсем мертва. Вернее, весьма интересными ей казались странные тельца, обнаруженные в пробах тканей: словно какие-то вирусы (бактерии?), населявшие его кровь, до сих пор были живы. Более того, они медленно плодились, используя мумифицированные останки как питательную среду. Ни воздух, ни солнечный свет им не требовались, это представляло интерес само по себе. Во-вторых… Во-вторых Интегре все время хотелось прикасаться к нему. Это почти машинальное, телесное желание, почти потребность сродни той, что возникает при зуде, при чихе. Лишенное малейшей эмоциональной окраски. У неё — у человека, проработавшего большую часть жизни среди опасных вирусов. У человека, который привык никогда не касаться посторонних поверхностей без перчаток, хотя бы тканевых. Часто в этом своем полусонном состоянии Интегра замечала, что её правая, «нерабочая» рука вдруг оказывается у него на запястье. Или на груди. Или на шее — будто пытается в мёртвых сухих венах нащупать пульс. Несвойственный ей жест — даже в постели с Робом Интегра не прикасалась к кому-то со столь потаенным, столь интимным и ищущим чувством: телесность, которой она никогда не знала, будоражила её нервы, щекотала их изнутри. Словно близкий контакт, прикосновение (мягкое, ещё мягче) могли обнажить саму суть этого мертвеца. Интегра одёргивала себя. Она даже заглянула в отцовские записи, надеясь разыскать там какой-нибудь оберег от сглаза, раз уж она оказалась на мистической территории. Она даже носила в кармане раскрытое зеркальце — всё бестолку. Какая-то её часть просто отказывалась верить в то, что все эти средневековые ухищрения действуют лучше научных изысканий. Это было ошибкой, ведь правила техники безопасности написаны чьей-то кровью — даже если тому, кого убило в лаборатории, они кажутся идиотскими, нелепыми и излишними, это их не отменяет. Наверное, стоило запастись святой водой. Надеть распятие. Помолиться несколько раз или начертить на лбу перевернутый крест. Тогда бы она не оказалась бы на этой мумии верхом. Будоражащее влечение, зов от плоти к плоти. Увлечённая своими изысканиями, Интегра не почувствовала, как дыхание её участилось, как над верхней губой выступил пот, как губы жадно приоткрылись. Она не заметила, что в руке её больше нет ни скальпеля, ни предметных стёкол, что она откинула в сторону крючки для ребер. В какой-то момент разумная её часть, пережившая множество командировок на Ближний восток, лишившаяся ненужных сантиментов, похоронившая Роба Уолша и принявшая как нечто неизбежное предательство родного дяди, словно отделилась от неё. Интегра с любопытством смотрела на саму себя со стороны. Вот она одним ловким, невесомым движением вспрыгивает на стол. Вот она седлает этот труп верхом, так что сухие кости трещат под её коленками. Вот её рука, всё ещё скованная талькированной перчаткой, ложится на то место, где у мумии когда-то был живот — она чувствует даже сквозь латекс впадину, оставшуюся от рассечения. Чья-то опытная рука распорола это тело от паха до самых ключиц, раскрыла его наружу, словно выпотрошив незрелый цветочный бутон, и наспех заштопала внутренности, распихав их в этот сосуд как попало. Вот этот шрам — длинный, косой, выпуклый. Заскорузлые края старого шрама. Этот вампир умирал медленно. Этот вампир пережил вивисекцию. Этот вампир — она узнавала его с нового ракурса, в новом качестве. Вот его шея — передавленная и стиснутая временем и тлением, но и на ней виден шрам, полоса ровная и чёткая, словно от ножа. Вот его челюсть — изуродованная Становлением куда сильнее, чем ей доводилось видеть. У вампиров обычно остаётся привычная человеческому глазу верхняя пара клыков, но этот экземпляр отличился — все его зубы сменились на клыки. Все до единого. И время отполировало их до блеска. Со стороны Интегра видела свою слабую, одурманенную улыбку. Видела, как пальцы уверенно обводят эти клыки, каждый из них, по одному, по очереди, с каким-то подобием сладострастия. Видела она и тоненькую зазубрину, которая зацепила её перчатку. И разорвала кожу на её пальце. Эти клыки, как вскоре узнает Интегра, остротой превосходили некоторые медицинские инструменты. Он после скажет ей: некоторые вампиры куда чаще пробуют свою собственную кровь, не чужую… госпожа. «Госпожа». Звон в ушах от выстрела заглушил это слово, Интегра поначалу и вовсе не обратила на него внимания: она мгновенно отреагировала на движение. Но это слово было. Сухое тело, мертвое тело — оно исторгло это слово из пергаментно сухих губ. Исторгло и распахнуло глаза, но не на самом теле — вокруг него. Десятки, сотни красных глаз. Труп поднимался толчками, словно от ударов тока — сперва задёргались ноги, потом скрючились и распялились суставчатые уродливо подвижные руки, изогнувшись против законов анатомии во все стороны. Он не успел сесть, а Интегра уже расстреляла магазин и сухо, деловито потянулась за следующим. «Эксперимент, очевидно, неудачный», — подумала она, чувствуя ту самую зарождающуюся ярость и удивительно сильную боль в пальце. Рана пульсировала в такт отдаче: Интегра разрядила пистолет ещё раз, пока тьма в лаборатории сгущалась всё сильнее. «Способный ублюдок», — подумала она, постепенно отступая к двери и с некоторым отвращением наблюдая, как у трупа отрастают глаза. Как поверх оголившихся костей скул нарастают мышцы. Как извивается длинный, такой же, как руки, подвижный язык. Как плоть срастается с кожаным костюмом — быстро, куда быстрее, чем Интегра успевала отступать. Сотни красных глаз на стенах и потолке уже не пугали её — теперь она точно знала, что столкнулась с карпатским вампиром, у тех внушение было едва ли не главной «фишкой». Кем бы он ни был, даже в мумифицированном состоянии свой талант гипнотизера он не растерял. Куда сильнее Интегру напрягало, что он… Он будто и не чувствовал выстрелов. Судорожно дёргающееся и хрипящее тело свалилось со стола, распласталось по полу, будто огромный паук. Седые волосы его медленно наливались чернотой и извивались в такт движениям хозяина. Они ползли по полу к Интегре — как и он сам. Дверь за её спиной захлопнулась, дверная ручка с яростным металлическим скрежетом провернулась и треснула. Замигали наперебой лампочки. По одной, с жалостным треньканьем начали рваться пробирки на столе. Интегра сорвала капюшон чумного костюма: о последствиях, если они будут, она ещё успеет подумать. Она дотянулась до второй сменной обоймы на столике, перезарядила пистолет и навела его на цель. Стрелять Интегра более не спешила: досадно, что всё случилось не в соседней лаборатории с ядами. Она успела бы нейтрализовать цель еще до того, как та скатилась бы с кушетки. Она сосредоточенно перебирала в памяти все оккультные способы обезоружить вампира, и как назло на ум не шло ничего. Она слишком отвыкла полагаться на эти архаичные методы. Значит, три пули в глаз, если приблизится на нужную дистанцию. Или в зубы. Зубы — самая чувствительная, самая тонкая и нежная структура у вампиров. А он приблизился. Обугленное ссохшееся месиво обросло кожей и мясом. Вампир оказался молодым мужчиной, с резкими и отталкивающими чертами лица: было в нём что-то нервное, что-то порочное и спесивое. Он смотрел на Интегру не мигая, и теперь, когда очарование загадки растаяло вместе со всеми её надеждами, Интегра буквально чувствовала, как он давит на её сознание этим взглядом. Сопротивляться этому, впрочем, было несложно. Как Интегра поймет впоследствии, он и не пытался загипнотизировать её всерьез. Так, слегка прощупывал её способности. Исследовал. Узнавал. Он так и не выпрямился, но по его скрюченной позе читался огромный, какой-то неправдоподобный рост. Он был ужасающе худ и тонок, сквозь бледную кожу буквально можно было рассмотреть каждую чёрную вену. И он не трогал её. Не нападал. Прошла томительно долгая минута. Интегре казалось, что она вошла в вольер со служебным доберманом, который не определился без офицерской команды, загрызть незнакомца или просто сбить его с ног. Она прикидывала. Что нападать он будет с её левой стороны — как и большинство правшей. Попытается вцепиться ей в волосы с одной стороны и рёбра с другой. Дальше захват, укус, перелом шейных позвонков. Интегра подосадовала, что нож остался под чумным костюмом — до него было долго и неудобно тянуться. Потрошить таких молодчиков в прыжке, «поймав на руку», она научилась на тех же самых собаках. Неожиданно он… хмыкнул. С каким-то недоверием, наклонив голову набок и даже покачав ею: мол, ну и ну, чего только ни встретишь. А после этого… преклонил колено. — Я ожидал, что встреча наша пройдет при других обстоятельствах. Приношу свои искренние извинения за беспокойство, которое я причинил, и за ущерб, который вы из-за меня понесли… госпожа. Голос его звучал невнятно, ватно и глухо, словно горло его было забито землёй. Волосы его упали на пол и грязными ручейками заструились в сторону её, Интегры, ботинок: было в этом что-то подобострастное и отвратительное. — Как ты меня назвал? — сухо спросила Интегра, не опуская пистолет. — Единственным доступным мне способом. Прошу простить, я не имею чести знать ваше имя, госпожа, — ответил он. — Впредь я буду обращаться к вам так, как вам будет угодно. Поколебавшись, Интегра протянула пистолет и стволом приподняла его подбородок, чтобы заглянуть в его лицо. Она привыкла доверять не интуиции, но фактам, и понятия не имела, как себя вести с таким вот экземпляром. Факты упрямо подсказывали ей, что вампир просто издевается и тянет время перед атакой. И возникшая из ниоткуда убежденность, что он её не тронет — не опасный ли это фантом восточноевропейского происхождения в ее голове? Тем не менее, вместо того, чтобы несколько раз прострелить ему горло, Интегра спросила: — Кто ты и как тебя зовут? Он клыкасто, дёргано усмехнулся — что-то болезненное, дёрганое было в нем, словно одним своим вопросом она причинила ему боль. — Алукард. Так меня называли ваши предки, моя госпожа. Я слуга вашего рода — ваш покорный слуга. И я хочу знать, — он выдержал небольшую театральную паузу, чтобы продолжить, как ей показалось, с угрозой, — чего вы изволите? Интегра опустила руку — и его голова безвольно упала на грудь. Он снова склонился перед ней, и даже для декадантствующего вампира это было как-то чересчур. Пока что Интегра изволила только закурить, и желательно не одну сигарету. И хорошенько, очень крепко подумать и поразмыслить над произошедшим.