Первое поколение Вонголы. Начало.

      Ребятам перестаёт везти. Их ловят при очередной попытке украсть еду и сдают местным работорговцам. Они очень долго решают вопрос, касающийся их компании. Продать на органы, выставить на аукционе или же отправить на подпольные бои? Может, оставить их в качестве личных слуг? Мерзкие мужики, от которых несёт зловонным потом, громко гогочут, разговаривая так, будто Джотто с её друзьями находятся далеко-далеко, хотя в реальности они стоят прямо перед ними, безуспешно пытаясь сломать кандалы на руках и ногах. Пленителей это забавляет. Злость в глазах тоже. Взгляд одного из толстяков падает на Даниэллу. Он хищно облизывается и идёт в её сторону.       Джотто шипит и начинает дёргаться, пытаясь отодрать свои цепи от стены. Её первого друга сейчас сожрут или сделают что похуже, а она просто стоит, прикованная к этой холодной стене и даже не может пошевилиться. У неё ничего не получается. Детским рукам не под силу преодолеть твёрдый металл. Девочка видит как нож вонзается в кошачье тело, разрубая его пополам. — Даниэлла! — громкий крик сотрясает тишину. На пальцах Джотто появляется первородное небесное пламя. Оно сжигает оковы и, разрастаясь с каждой секундой всё больше и больше, заставляет мужчин отступить назад.       Потому что они беспламенные.       Потому что они ничего не могут ей противопоставить. — Джотто! Что с тобой? — крик Франко и Акио сливается в один хор.       А после этого наступила звенящая тишина.

***

      Джотто уже десять. Она не знает, что такое жалость, и убивает без малейшего намёка на сожаление. Приказ есть приказ. Смерть встретит всех: кого-то раньше, кого-то позже. Годы, проведённые в Эстернио сделали своё дело: девочка ненавидит врачей всем своим больным сердцем.       Презирает, хочет вырвать этим двуличным тварям, называющими себя людьми, глаза. Она помнит как истошно кричал Франко, которого резали заживо, одновременно воздействуя на его психику мощными иллюзиями. Как его кожа, а затем и мясо падали вниз, оголяя кости. Он кричал как в последний раз, забыв обо всей своей гордости. Его глаза были выпучены, а руки и ноги дёргались в агонии. Джотто кричала вместе с ним. Она чувствовала его боль как свою и металась по полу, разделяя его страдания. Она плакала. Много-много-много плакала и пыталась зажечь пламя. Но тщетно. Акио пытался вырваться из оков. А Джи… В его душе что-то тихо ломалось. Наверное, это была вера в человечество. Но вырваться было невозможно. После того, как Джотто раскрыла своё пламя, на них надели особые наручники, блокирующие любое пламя, вне зависимости от его силы. Сбежать было нельзя.       Один вид людей в халатах приводит её, не только её, в состояние бешенства. — Кажется, кто-то хочет умереть? — в детском голосе проскальзывают нотки безумия, а на руках… Загорается пламя. С девочки впервые за долгое время сняли наручники.       Успокаивают её только друзья, которым убить мешает только наличие наказания, которым Джотто не вредит даже находясь под аффектом. — Тихо, — шепчет Акио, слегка сжимая её талию. Его подруга худая как спичка, что немало расстраивает всех её друзей. — Н-но… Они… ведь убили. Они убили его! — пронзительный крик прерывается протяжным дверным скрипом. Перед ними появился молодой человек в маске, расписанной под шахматную доску. Он окидывает всех троих быстрым взглядом и поворачивается к сопровождавшему его мужчине. — Я беру этих детей. Всех троих. — Нас четверо, старик! — шипит Джотто, недовольная тем, что он не заметил Франко. — Не хочу тебя расстраивать, — спокойный голос Джи выбивает её из строя, — Но нас уже как год всего трое. — Ты слеп и глух, Джи! — девочка смотрит куда-то в стену и кивает головой. Её глаза совершенно безумны, — Франко всё ещё жив. И он смотрит на тебя с раздражением.       Шахмотноголовый не слушает весь этот бред. Он просит вколоть им простое снотворное и выходит за дверь.       Что же он хочет от пары несчастных бездомных детей, что уже несколько лет живут как рабы?