Глава пятая Рождение образа
Writing is like sex. First you do it for love, then you do it for your friends, and then you do it for money. Virginia Woolf
"...Не з-знаю, с-с-с чего начать", – Энтони Кроули в бессилии уничтожал взглядом гостеприимно распахнутое окошко текстового редактора. Слова – отражение бушевавших на душе страстей – несмотря на злобное шипение, чудесным образом не материализовались на экране, поэтому писатель продолжал гипнотизировать лэптоп. Что ещё ему оставалось, коли голос он благополучно сорвал? Да, именно сорвал. Час назад мистер Кроули орал дурниной и швырялся керамическими цветочными горшками в стену своей необжитой гостиной. Надо сказать, бетонная перегородка была в меру прочна, а слой дорогой краски на ней – достаточно толст, чтобы и нападение отразить, и трещинами не пойти, и не облупиться. Почти. Бегонии, правда, оказались безвозвратно загублены. – Ну и дьявол с вами, – просипел Кроули, прежде чем гордо удалиться с поля боя в кабинет и упасть в шикарное кресло-трон с высокой спинкой и золочёными финтифлюшками на подлокотниках. Экран светился укоризной и едва ли не издёвкой. В браузере было открыто несколько вкладок: "So you want to be a writer? Essential tips for aspiring novelists!" – это на сайте The Guardian предлагали ознакомиться с выдержками из "Писем к молодому писателю" Колума Маккэнна; "50 Inspiring Quotes About Writing from the World's Greatest Authors" на inc.com – афоризмы о радостях и тяготах литературного труда на любой вкус; а ещё интернет-магазин и доставка пиццы, ведь творческий кризис творческим кризисом, но обед и прокрастинация – по расписанию. Энтони Кроули в отчаянии закрыл лицо руками: со встречи с Агнес минуло уже несколько дней, а он не смог родить ни строчки – до того даже опустился, чтобы почитать советы для начинающих... Одно расстройство! Все лгут, а хмыри-писаки – особенно! Кто-то из почивших мэтров (Кроули не потрудился запомнить фамилию) утверждал, что гениальная идея может посетить тебя в самый неожиданный момент, поэтому всякий уважающий себя художник слова обязан иметь блокнотик для записей. Художником Кроули себя не считал, потому прагматично решил, что обойдётся приложением для заметок. Теперь каждый вечер он клал смартфон под подушку в надежде, что ему, как Менделееву, если не рецепт водки, то хотя бы какой незаурядный поворот сюжета приснится. И вот... свершилось! Пробудившись нынче ближе к полудню, он вдруг припомнил, что видел во сне нечто совершенно невероятное (сказывался выпитый – по рекомендации другого покойного мэтра! – абсент). Кроули поспешил проверить улов: ведь записывал же, точно записывал. В памяти остался смазанный миг, когда, воскликнув: "Не забыть бы!" – он в кромешной темноте полуосознанно застрочил в телефон. Исполненный сладостного предвкушения, он разблокировал айфон. С экрана на беллетриста взирало двустишие: Плывёт утка кверху брюхом, Пусть земля ей будет пухом. По всей видимости, его муза была в родстве с зубной феей, имела садистское чувство юмора – и вообще – толк в извращениях знала. Преисполнившись теперь уже экзистенциального ужаса, Энтони Кроули зажмурился и заорал. Что дальше-то делать? Прихмурившись, он наблюдал, как сменяют друг друга циферки над пустым листом: три часа дня, четверть четвёртого, половина, без пятнадцати. У него на глазах двадцать первое декабря истаивало, превращаясь из дня сегодняшнего в минувший. Бедолага успел не раз присосаться к кофемашине, заказал какую-то фигню на китайском сайте и даже новости от безысходности полистал. Вдохновения не было. Хуже того. Мыслей не было – ощущение по-настоящему пугающее: как будто кто-то прошёлся в голове отпаривателем и, попутно размягчив мозг, разгладил все до последней извилины. Когда гипнотизировать ноутбук стало совсем невыносимо, Энтони Кроули отправился в кухню, где из остатков хлеба и пармезана соорудил себе открытый бутерброд. Подумав, он щедро сдобрил творение своего кулинарного гения кетчупом и прихлопнул вторым куском суховатой булки. Вот, совсем другое дело: теперь это самый настоящий английский сэндвич! "Сегодня я напьюсь," – констатировал беллетрист, грустно глядя на унылый и вовсе не праздничный пейзаж за окном: Мейфэр окутала плотная дымка измороси. Вдруг откуда ни возьмись перед его внутренним взором восстал образ Беатриче: лазерно-пронзительный, вскрывающий душу, совершенно прозекторский взгляд умных серых глаз, полускрытых косой и рваной, как у эмо-боя, чёлкой; волосы, жёсткие от геля, топорщатся в разные стороны и до того черны, что кажутся крашеными, будто бы синевой или вороновым крылом отливают. Беатриче из его воспоминания ухмыляются, щурятся понимающе и не без ехидства кривят тонкий рот, выдувая ему в лицо струйку сизого дыма: "Скажи мне, Тони, долго ещё ты собираешься всякой херотой пробавляться? Твоя Мари на ладан дышит. Не пора ли тебе, в связи со всем вышеизложенным, мой ленивый и нелюбопытный друг, от постной гетовой порнухи переходить к вещам понажористей?". Беатриче из прошлого с завидным постоянством задают ему этот вопрос, словно вновь и вновь начиная разговор, однажды ставший фатальным и стоивший им дружбы. Стоивший им друг друга. Сказанного не воротишь. Сколько бы голосом Беатриче ни звучал в голове приговор его писательской карьере и ему самому, сколько бы ни придумывал Кроули, как он мог бы тогда иначе ответить, сколько бы ни пытался подобрать верных слов... В глубине души он знал: слишком поздно. Энтони Кроули судорожно перевел дыхание и зябко обхватил себя руками за плечи. На мгновение ему почудилось, будто в оконном стекле отразилось знакомое лицо. Писатель резко обернулся: кухня была пуста. К чему являются призраки лучших друзей? – К дождю, наверное, – заметил Кроули философски, пряча за флегматичностью тоску. Да. Не стеснялся писатель сам с собой разговаривать: всё равно никто не узнает. И подслушивать некому. Пить в одиночестве он не стеснялся тоже, в последнее время – так вообще – предпочитал скромный домашний алкоголизм. Поэтому Кроули щедро плеснул себе скотча (собирался на два пальца, но каким-то чудесным образом промахнулся, и вышло чуть не полстакана) и, тихо умоляя себя не поддаваться соблазну посталкать страничку Беатриче в "Фейсбуке", продолжил созерцать мутно-серые декабрьские сумерки.***
Мой верный читатель, оставим мистера Кроули ненадолго в Мейфэре. Ведь вам, наверное, интересно, что же произошло между ним и Беатриче Бугаец? Кто они друг другу? Отчего теперь оба делают вид, будто они незнакомы? На все вопросы мы со временем найдём ответы, а пока же... С чего и как всё начиналось? Следует, пожалуй, сказать, что в годы студенчества Энтони Кроули занудным ботаником не был, однако к концу второго курса на вечеринки приглашать его почти перестали – слишком часто отказывался, до неприличия рано уходил: то у него, видите ли, подработка, то репетиторство, то конференция какая-то, то ещё чего... Однокурсники, особенно те, за чьё образование платили родители, счастливчики, которые могли позволить себе съёмную квартиру (хотя бы в складчину), вместо того чтобы ютиться в провонявшей чаем масала и карри общаге при кампусе, Энтони и ему подобных в упор не замечали. Надо признать, что Кроули, мальчика из шотландского никогде, подобный расклад более чем устраивал. Ему некогда было погрязать в факультетских дрязгах и участвовать в студенческой игре престолов – буквально с первого семестра Энтони Кроули начал с удивительной для вчерашнего подростка расчётливостью строить свою будущую карьеру. Когда пришло долгожданное письмо о присвоении стипендии, он, естественно, глазам своим не поверил, грешным делом заподозрив: чья-то дурная шутка – правда, конвертик в школу послушно отнёс и учителю математики предъявил. Пожилой педагог, вне себя от радости и гордости, поспешил опровергнуть опасения юного Тони и убедить его в абсолютной аутентичности и легитимности присланной по почте тиснёной бумажки. Лёжа в своей комнате и от волнения не смея заснуть, Энтони Кроули то и дело тянулся в темноте к прикроватному столику, чтобы проверить, на месте ли заветный конвертик – его пропуск в Лондон, сбывшаяся мечта и чудо... Его собственное письмо из Хогвартса. Что сказали родители? Были ли они столь же горды, как школьный учитель, чьим трудом, молитвами и неравнодушным отношением Энтони к неполным восемнадцати годам собрал внушительное, достойное стипендии портфолио? Ответ, наверное, очевиден: они сухо смолчали. Прошу вас, дорогой друг, проявить к старшим Кроули толику снисхождения: и гордились бы сыном они, возможно, сопутствуй им та же уверенность, что не покидала местечкового учителя математики... Вот только – в отличие от учителя – и отец, и мать Энтони сознавали простую истину: пойди пацан после школы работать – стал бы подспорьем семье, а так... Эх! Ещё чуть ли не шесть лет придётся его если не содержать, то поддерживать по мере сил. При сумме зарплат шофёра и продавщицы из супермаркета да при наличии непогашенной ипотеки поступление отпрыска в столичный вуз на какой-то непонятный физмат оптимизма не внушало. А если учесть, что мистер Кроули-старший астрономию от астрологии не отличал и подозревал, что сын, просидев не одну пару штанов на студенческой скамье, пойдёт гадать на Таро и составлять гороскопы... Ну, вы понимаете: не до гордости тут было. Однако следует отдать должное родителям Энтони: они восприняли новость стоически, пусть до потолка и не прыгали. Будущему астрофизику тоже пришлось кое-чем поступиться ради воплощения чаяний о побеге в дивный новый мир; на семейном совете постановили, что юный стипендиат на школьный выпускной бал не пойдёт, а отложенные на парадно-выходной костюм деньги будут инвестированы в учебники и покупку достойных студента колледжа брюк и ботинок. Таким образом, можно смело утверждать: с вечеринками у Кроули с самого начала не задалось. По пальцам одной руки можно было перечесть мероприятия, на которых он к окончанию второго курса побывал. В связи с чем, неожиданно обнаружив себя на межфакультетской тусовке, Энтони без энтузиазма потягивал тепловатое пиво и отчаянно скучал. Он уж было подумывал стрельнуть у сокурсника сигаретку и таким образом найти то ли повод пообщаться, то ли предлог свалить, когда кто-то прицельно саданул ему острым локтем аккурат промеж рёбер: – Эй, чел! Не ты ли часом лаборант у Ли Гура на кафедре? – вместо приветствия или приличествующих моменту извинений под рёбра прилетел очередной тычок, на этот раз послабее. Кроули опешил и, потирая ушибленный бок, повернулся к неожиданному собеседнику, судорожно соображая, чего б такого язвительного ответить, но не успел, потому как тут же прозвучал следующий вопрос, а за ним ещё с десяток – то ли автоматная очередь, то ли допрос с пристрастием: – Чё глаза пучишь? Это ты глупый совсем, или я непонятно изъясняюсь? У старика Гура ксероксами ты ведаешь? Контрошки по вышке первогодкам за лизаветку ты решаешь? Эссе про Коперника на стенде в коридоре твоё висит? В студгазету статейку по физике-астрономии тиснуть не хочешь? Языки какие иностранные знаешь? Подработка не нужна? – Воу-воу, полегче... Не жужжи! Не успеваю за твоим полётом мысли, – проговорил Кроули и с явной обидой прибавил: – Зачем пинаться-то? Больно ж... Он рискнул с опаской оглядеть своего визави: чёрные кроссовки, узкие чёрные джинсы, безразмерная футболка – тоже чёрная. Единственный аксессуар – блестящая плоская пентаграмма на стальной цепочке. И взгляд – как зимняя Атлантика. Глубокий, штормовой, холодный. Кроули приподнял бровь и неуверенно протянул руку для пожатия: – Энтони. Да, я действительно лаборант у профессора Гура. Да, с заданиями я первакам помогаю, это не секрет. И да, эссе моё. – Меня Би звать, – хмыкнули в ответ. – Предупреждаю: если от тебя по отношению ко мне хоть одно гендерно маркированное местоимение прозвучит, рыжик, то твой поганый язык я вырву с корнем и скормлю адским псам. А так... давай дружить, что ли? Хрупкие пальчики стиснули ладонь Кроули. На секунду он испугался, что Би сломают ему руку. Но ему никогда ещё вот так запросто, как в песочнице, не предлагали дружбу. Пусть даже это была всего лишь фигура речи. Не успев удивиться внезапно охватившему его воодушевлению, Кроули улыбнулся: – Пойдём покурим? О том, что встреча эта окажется судьбоносной и приведёт его именно туда, где мы с вами, дорогой читатель, его оставили, Энтони Кроули, конечно же, не подозревал.***
Односолодовый неприятно пощипывал язык. Странно. Поколебавшись, Кроули подлил себе ещё и не мешкая сделал длинный глоток, силясь смыть с души призрачное присутствие Беатриче. Захватив с собой бутылку с остатками скотча, писатель вернулся в кабинет. Замерев на пороге, он внимательно осматривал своё рабочее место – словно впервые видел и массивный стол, и кресло-трон цвета испуганного фламинго, и репродукцию Да Винчи (достаточно качественную, по правде говоря) на противоположной стене. Ему вдруг вспомнилось, как он писал свой первый роман. С лёгкой руки Би к тому времени Энтони уже достаточно поднаторел в team translations. Плохо зная иностранный язык и ленясь при этом лишний раз заглянуть в словарь, Кроули скорее не переводил, а вольно пересказывал вверенный ему отрывок текста – заказчики неизменно оставались более чем удовлетворены... и он просто сделал это своей фишкой, продолжая без зазрения совести принимать как скромные гонорары, так и далеко не скромные похвалы. Именно Несси Нуттер, курировавшая каналы переливания французской бульварщины в английские вены, первой обратила внимание на "интуитивные", как она сама их окрестила, переводы Энтони Кроули. Именно Агнес предложила ему попробовать себя в деле по-настоящему. Кроули тогда только перешёл в магистратуру... Ему льстило внимание Агнес, у него была поддержка Би, и – вкупе с желанием заработать, показать себя и прославиться – эти факторы заставили его без колебаний согласиться. Стоит ли говорить о том, что магистерскую Энтони Кроули так и не защитил, степень не получил и астрофизиком не стал? В те дни его едва ли волновало, что подумает профессор Ли Гур, его научный руководитель. Начинающему беллетристу не терпелось сказать своё слово в жанре эротического романа. Сам себе, пожалуй, отчёта в том не отдавая, он пестовал и грел на сердце веру – наивную, но притом непоколебимую: он всех сделает! Свой первый роман, ещё не зная, что для публикации придётся явить миру Мари Шанталь – химеру, Энтони Кроули создавал чуть ли не двадцать четыре часа в сутки: на лекциях, в библиотеке, в автобусе, в метро... Даже в душной комнатке в общаге, по обыкновению заткнув берушами уши, лишь бы спастись от вечно гомонящих соседей. Тогда ничего не имело значения. Ни экзамены, которые он готов был провалить. Ни однокурсники, с которыми он фактически прервал всякие контакты. Ни профессор Ли Гур, который со всё возрастающим беспокойством осведомлялся о состоянии магистерской работы Энтони. Семнадцать лет назад перед Кроули наконец замаячила осязаемая цель: подписав свой первый контракт, он уже вовсю фантазировал о втором, потом – о третьем. Душа писателя жаждала известности, признания, но более всего – свободы, синонимом которой в то время виделась возможность вырваться из студенческой общаги раз и навсегда. Синонимом контекстуальным. Окказиональным. Подобных тонкостей Кроули знать не мог. И он купился. Но именно сегодня, допивая второй стакан скотча, он с болезненной отчётливостью, словно это было вчера, вспомнил: первый роман для него начался с неожиданно пришедшей в голову строки. Главное – сформулировать! Потом – не останавливаться. Энтони Кроули бросился к письменному столу и резко поднял крышку лэптопа – едва не оторвал. Но оно того стоило! Кажется, это про главного героя. Его ум был проворен и остёр, суждения – ярки и небанальны, а сам он казался лёгок, свеж и безобиден, точно блуждающий в кронах плакучих ив весенний ветерок. [Дальше сказать о его чувстве юмора: незаурядное, но при этом временами жестокое. Циничен, но не мизантроп. Не нигилист.] Тонкие пальцы с ногтями почти идеальной формы нервно запорхали по клавиатуре, как будто боясь не поспеть за стремительным полётом мысли. Впервые за долгие, долгие месяцы слова как будто сами срывались с подушечек пальцев и падали на клавиши с лёгким тап-тап-тап-тап, чтобы ровными рядами улечься в плоскости экрана. Пусть это был просто поток сознания, даже не полноценный черновик, а лишь его преддверие – Энтони Кроули боялся поверить собственному счастью. Он набирал текст взахлёб, сплошняком, забыв о дискурсе и не задумываясь ни о повторах, ни о знаках препинания, ни даже об ошибках или опечатках, которые виртуальный редактор с неизменным занудством подчёркивал красным и голубым. Схватить, отловить, запечатлеть каждую мысль – вот чего жаждало сейчас всё его писательское существо! Молодой джентльмен неизменно производил приятное впечатление на всех, с кем знакомился. [Не забыть ненавязчиво (выделено жирным) дать понять, что это всего лишь фасад, что по сути он – порядочная сволочь. Но сволочь милая. И пресимпатичная]. [Как его будут звать??] Он впервые появляется в первой главе, мы видим его выходящим из экипажа. Он утомлён путешествием, только что прибыл из Лондона – здесь рука Кроули дрогнула и на секунду замерла над клавиатурой – куда-нибудь чуть южнее Абердина, поближе к побережью, где он унаследовал дом и земли. [Описать дорожный костюм: светлые тона, трость, карманные часы и перстень – чтобы всё по-богатому. Погуглить (удалено). Спросить у Несси, что носили в середине 19 в.?? Цилиндр?? Нахера ему цилиндр? Ну пусть будет.] Потом он стоит на ступеньках, наверное, положено, чтобы он познакомился с прислугой, хотя фиг знает. [Сделать побочную линию с горничной??? Обсудить с Несси: не передоз ли баб на одного героя??] [Не забыть! Показать закат, чтоб его волосы прямо золотились, чтоб прямо как нимб, как у мальчика из "Старбакса". Почему я его не рассмотрел? Блять, что я пишу! Это какой-то пиздец. Нельзя это показывать Несси. Только не вздумай это отправить, пьяная морда. И ты, Мари, тоже не отправляй. Завтра протрезвею – почищу.] Но, чёрт возьми, КАК ЕГО ЗОВУТ? Как их обоих зовут? Да дался тебе этот официант. Хорошо, Би тебя не видят и не слышат. Это был бы номер. Так и представляю себе это их: "А что тебе, идиот, говорили?!". Так, стоп. Соберись. Какого цвета сделаем ему глаза? Твой главный герой не может быть безглазым – Несси все мозги вытрясет. Так... Он блондин, значит – глаза тоже будут светлыми. Зелёные? Какой бред. Серые? Банально. Голубые? Ещё хуже. Опять огребёшь за штампы. Пусть будут серо-голубые. И ресницы чтоб такие... длинные, пушистые. Кретин, ты, что, собираешься описывать его ресницы? Капец. Так, первая глава: он осматривает поместье, расспрашивает о своих соседях. Вторая глава: он должен представиться этим соседям, иначе где твоя завязка. [Придумать, как всё-таки его будут звать]. А кто наши соседи? 1) Две сестры с родителями. Провинциалки. 2) Писатель. Живёт один. [Как этих всех будут звать? Как они выглядеть будут?] Пусть главный герой сначала встретится с писателем. Предположим, поехал покататься верхом, местности не знает, заблудился, а тут сосед – и вуаля! Сосед такой: я просто обязан представить вас моей невесте. Бинго! Энтони Кроули нажал "сохранить", и остатки сил (или пьяного запала?) его покинули. Было ли экстраординарное количество скотча тому виной, или была какая-то иная причина его состоянию – над тем литератор не задумывался. На нетвёрдых ногах он поднялся из-за стола, попутно задев локтем пустую бутылку; она с глухим ударом упала на ковёр. Плотное стекло выдержало, но даже разлетись оно сейчас осколками по всему кабинету, Кроули бы этого не заметил. Пошатываясь, он добрёл до спальни, рухнул в кровать прямо поверх одеяла и моментально провалился в бездну сна. И даже если снились ему бескрайние вересковые пустоши и виделся в сумерках чей-то далёкий, смутно знакомый силуэт, наутро Энтони Кроули об этом не вспомнил.