Глава седьмая Данайские дары
Timeo Danaos et dona ferentes
Утром двадцать третьего декабря Габриэль Бомгард застал Агнес Нуттер в гостиной. Госпожа литературный агент порхала вокруг широкого обеденного стола на двенадцатисантиметровых шпильках и вид имела собранный и деловой: ни дать ни взять – Бонапарт при Аустерлице. Перед ней громоздились коробки, коробчонки и коробочки всевозможных цветов и размеров – с конфетами, печеньем, марципаном и бог весть ещё с чем; в шеренгу выстроились разномастные бутылки и плетёные корзинки; в беспорядке валялись клубки ярких лент и груды обёрточной бумаги – аж столешницы не видать было. В преддверии Рождества миз Нуттер самолично готовила представительские подарки для нужных людей. – Утро, Гэйб, – жизнерадостно поприветствовала Агнес бывшего. – Если хочешь жрать – топай в кухню. Холодильник в твоём распоряжении. Слуг не держим. Габриэль Бомгард в ответ полуутвердительно хмыкнул, однако с места не двинулся, продолжая с любопытством наблюдать за тем, как Агнес вдумчиво утрамбовывает на дне корзинки розовые бумажные опилочки, видом своим навевающие мысли то ли о кудрявой корейской лапше, то ли о лохматой мочалке. – Как считаешь, Гэйб, – миз Нуттер внезапно прервала своё медитативное занятие, – что лучше положить в рождественский чулок бабусе-литкритику в дополнение к традиционному Speculoos: кофейный ликёр или ром? Старуха Цуйгибер – божий одуван, конечно, но бодренькая ещё... – Агнес с сомнением покачивала в руках две бутылки, переводя задумчивый взгляд с одной золотистой этикетки на другую. – Несси, – Габриэль Бомгард закатил глаза. – Ты ещё спрашиваешь? Сама ж сказала: литкритик, бабуся... Как ты вообще могла?.. – он воздел руки к небесам в притворном ужасе. – Да, – отрывисто кивнула Агнес, не дав ему договорить. – Согласна. В кои-то веки ты прав, Гэйб. С ликёром я, конечно, маху дала. Естественно, ром! – она с нежностью пристроила пузатую бутылку в корзине, с одного боку взлохматила бумажный наполнитель, с другого – присобачила веточку остролиста. Отойдя на пару шагов, Агнес Нуттер удовлетворённо оглядела получившуюся композицию; так, наверное, Господь смотрел(а) на Землю в шестой день творения. Снисходительно махнув рукой и снова подзакатив глаза (незаметно), Габриэль Бомгард двинулся в кухню. В дверях он встретился с Анафемой. – Доброе утро, милая, – поприветствовал её господин артист и широко улыбнулся. Не удостоив отца даже поворотом головы, словно тот был невидим и неслышим, Анафема прошла мимо, прижимая к себе пухлую стопку журналов. – Опять этот "Водолей"... – пробормотал Габриэль с привычным раздражением и открыл холодильник. Если бы в кухне сейчас оказался кто-то ещё, то даже от самого невнимательного взгляда не укрылось бы, как широкие плечи мистера Бомгарда вдруг опустились, а сам он словно бы стал чуточку меньше ростом. Но Габриэль был здесь один. Аппетит внезапно пропал, поэтому господин артист ограничился большой кружкой чёрного кофе и, неспешно потягивая горячий напиток, замер, прислушиваясь к доносящимся из соседней комнаты голосам. – ...Мам! Я не вижу смысла!.. – запальчиво вскричала Анафема за стеной. – Зачем тебе моё присутствие так внезапно потребовалось?! Мы разве не договаривались? Я обещала ребятам! Как ты себе это представляешь? Ты хочешь, чтобы я нарушила своё слово? – Дочка, это же Сочельник... Рождество... семейный праздник, – пыталась увещевать её Агнес. – Вот именно! - не унималась Ана. – А как быть тем, у кого семьи нет вообще? У меня есть обязательства, – она повысила голос, – перед ребятами! Я не могу их оставить! Габриэль услышал, как на стол в гостиной шлёпнулось что-то тяжёлое. Наверняка, чёртов "Водолей", будь он трижды проклят! Анафема тем временем продолжала стоять на своём: – Вот скажи мне, чем это Рождество так отличается от прошлогоднего?! В том году у тебя не было ко мне претензий, и ты не меняла так неожиданно планы! Помнится, ты прекрасно провела праздник с Тони... или с кем там ещё. А в этот раз я тебе на кой? Кроули, что, окончательно сбухался? Или наконец нашел себе мужика и перестал прятаться за твою юбку? – последние слова Ана буквально выплюнула. Габриэль изумлённо приподнял брови и, стараясь не шуметь, направился в сторону гостиной, где, по всей видимости, разыгрывалась сцена из классики: "Отцы и дети" на английский лад. – Аночка... – Несси, наоборот, понизила голос, и её слов стало почти не разобрать. – Ты говоришь, что у тебя обязательства перед твоим волонтёрским кружком... А передо мной? Я, что, перестала быть твоей семьёй?.. – Не смей мной манипулировать, мама! Не смей давить на моё чувство вины! Ещё приплети сюда мою учёбу и какую-нибудь хрень вроде того, что я живу в твоём доме и ем твою еду! Агнес и Ана не заметили, как Габриэль вернулся в гостиную и остановился на пороге, прислонясь к лакированному косяку и молча наблюдая за их скандалом. – Знаешь что, Ана... – Агнес покачала головой, сверля взглядом кучку обрезков скотча и бумаги перед собой. – Я всегда знала: ты умная, талантливая... добрая девочка. Мне не нужно было от тебя никаких доказательств. Я просто знала, – она щёлкнула зажигалкой, прикуривая сигарету, и заозиралась в поисках пепельницы, лишь тогда заметив Габриэля. Он пожал плечами и сделал вид, что занят кофе – даже шумно подул куда-то в сторону ободка кружки для вящей достоверности. Агнес Нуттер затянулась тонкой папироской и, задерживая дым и дыхание, вновь заговорила: – Хочешь... называй это манипуляцией. А я, со своей стороны, назову это суровой правдой жизни. Кто оплачивает твою учёбу? Кто покупает тебе шмотки? Кто тебя, чёрт побери, содержит? – Агнес с силой швырнула пепельницу на несчастный стол. – Кто, скажи на милость, спонсирует твои волонтёрские безумства?.. Ты можешь называть меня мелочной – сколько угодно, на здоровье. Да, я такая. Мелочная. Злая. Плохая мать. Но другой у тебя нет. И я не так часто прошу тебя о чём-то! И я прошу у тебя не так уж много! Твой отец приехал из-за океана! Снизойди уж до нас, поужинай с нами за одним столом... А потом... потом можешь... – профессор в бессилии взмахнула рукой с зажатой в ней сигаретой. Столбик пепла упал на белоснежный ковёр. – ...Можешь что хочешь делать. – Энни, детка, послушай... – начал Габриэль с непривычной робостью. – Заткни свой рот! – рыкнула Анафема. – Не лезь в это! – вторила ей мать. Габриэль Бомгард испуганно смолк, резко сомкнул челюсти – аж зубы клацнули, и ошалело выпучил глаза. – Знаешь что, мама, – проговорила Анафема со злостью и обидой, возвращая Агнес её же слова, – это низко. Но ты права. Ты мелочная. Злая. И ты дерьмовая мать. Ты вспоминаешь обо мне, только когда я тебе зачем-то нужна. А так.. живёшь на своей волне, и не парит тебя ничего, кроме опусов твоих горе-писак. Если ты мне хочешь что-то припомнить, то и я тебе напомню! А то ты, кажись, подзабыла малость, как сдала меня, – она кивнула в сторону отца, – Бомгарду на поруки, забросила, как ты сама выразилась, за океан и с полтора десятка лет обо мне едва ли вспоминала. Скажи мне, мама, – обращение сочилось такой отравой, что Агнес невольно поёжилась, – сколько раз ты не находила возможности повидать меня на Рождество или на день рождения?! Гневно тряхнув волосами, Анафема подхватила со стола стопку журналов, гордо выпрямилась и прошествовала к двери. На пороге, всё так же не обращая внимания на отца – будто тот обратился в призрак, она остановилась и бросила взгляд на комод с забытой на нём пачкой печенья. – Это для кого? – спросила вдруг она. Смущённая резкой переменой темы, Агнес ответила не сразу, несколько раз непонимающе моргнув. Круглые, как у дочери, очки делали ее похожей на несчастную пожилую сову. – А... это... лишнее осталось... – Я заберу. Ребят угощу, – отрезала Ана. Перехватив журналы и пряничных человечков поудобнее, она вышла в холл. По лестнице звонким стаккато простучали каблучки. – Пиздец, Гэйб, мы всё просрали... – констатировала доктор филологических наук, тяжело опускаясь на стул. Габриэль Бомгард замер в нерешительности, пару шагов не дойдя до тихо всхлипывающей подруги его мятежной юности. – Несси... – начал он, но тотчас же сбился. По правде говоря, Габриэль не знал, чем утешить Агнес. И следовало ли. – Нес, – спустя долгие секунды повторил он уже немного увереннее. – Ана... она, я не знаю... Очень изменилась. Такая жёсткая стала. Авторитарная. – В тебя пошла, – буркнула Агнес Нуттер и шумно высморкалась в кусок гофрированной обёрточной бумаги. – Папина дочка, – она ненадолго замолчала, чтобы, словно подводя итог, с чувством прибавить: – Блять, кто бы знал, как же меня это заебало. Ругательное междометие прозвучало чуть ли не воззванием к высшим силам. Габриэль Бомгард так и стоял подле стула Агнес. Он неловко протянул руку, точно желая положить её то ли на резную спинку, то ли Несси на плечо, но, не набравшись достаточно смелости, резко дёрнулся в сторону. Его пальцы коротко дрогнули. Габриэль сжал кулак. – Ладно... – Агнес Нуттер критически оглядела бардак на столе. – Иди уж... куда шёл. Мне тут закончить нужно... Потом к Кроули съезжу, пожалуй. Повидать мальчишку до праздников... Потоптавшись ещё немного в гостиной, Габриэль с оглядкой отступил в холл и уже с безопасного расстояния поинтересовался: – Я тут невольно услышал... – он быстро принял индифферентный вид. – А что там с Тони? Ана его упоминала... – Пиздец с Тони, – шмыгнула носом Агнес. – Как и со всей моей ебучей жизнью... Вали уже! Не до тебя сейчас, ей-дьяволе! Великий Бомгард противиться бывшей жене не рискнул.***
Энтони Кроули третьи сутки не отходил от ноутбука. Он позволял себе разве что изредка метнуться через руины гостиной к бару ради пополнения запаса скотча, который писатель упорно про себя величал зельем жидкой удачи. Когда раздался звонок в дверь, главный герой его пока ни во что связное не оформившейся истории – всё ещё безликий, безымянный, но не менее от этого соблазнительный – нёсся на лихом скакуне по вересковым пустошам, а ветер путался и трепетал в его светлых волосах. Поначалу Кроули хотел проигнорировать незваного визитёра. Право слово, Рождество на носу, а этим заняться нечем – шляются тут... Тогда как у него под пальцами роман буквально горит! Да и не ждал писатель никого. Звонок, охрипнув, замолчал. В дверь забарабанили, и голос его литагента с характерной настойчивостью возвестил: – Тони! Выходи, подлый трус! Я знаю, что ты там, видела "Бентли" на парковке. Если ты не откроешь на счёт пять, я угощу твою винтажную кобылку монтировкой! Доктор филологических наук Агнес Нуттер была настроена, по всей видимости, решительно. Слегка заплетаясь ногами, катастрофически нетрезвый беллетрист проковылял в прихожую и рывком распахнул дверь. – Я не сдох, Несси... не сдох, – протянул он, путаясь в слогах. – Я... пишу! На меня напало... адское вдохновение. Писательский запой! Как говорил французский алкоголик Пруст... – Кроули икнул, – оно выскочило передо мной, как выскакивает из-под земли убийца... – Это сказал русский наркоман Булгаков, идиот, – Агнес отстранила своего подопечного и прошла в квартиру, морщась от витающих в воздухе паров перегара. – И великие строки сии, чтоб ты знал, неуч, были написаны о любви. А не о вдохновении. Ни разу. – А не есть ли вдохновение любовь, моя драгоценная Морла?.. – философски заметил демонски пьяный писатель. – Кстати... раз нелёгкая принесла тебя... Не желаешь ли бокальчик? – Желаю. Однако покамест воздержусь, – бросила Агнес. – Ты жрал сегодня что-нибудь, кретин? Давно квасишь? Кроули сам не понял, как они оказались в кухне. Его замечательная Морла шумно водрузила на стол плетёную корзинку. Несмотря на сложности с наведением фокуса, беллетрист разглядел имбирное печенье, здоровую банку Speculoos и марципан. Предательски заурчало в животе. Зычно и голодно. Агнес Нуттер тем временем придирчиво изучила скудное содержимое его холодильника: кетчуп, минералка, подёрнутая плесенью попка багета. – Мда... – сказала она после паузы. – Тони... ты поел бы, – миз Нуттер кивнула в сторону корзинки. – Это тебе. С наступающим. Кроули не пришлось просить дважды. Взрезав металлическую мембрану ножом, он щедро зачерпнул печенькой пряной, сахарной, маслянистой массы прямо из банки: – М-м-м... Спасибо, Нес. Чем обязан? – Проведать тебя, дурака, пришла! – воскликнула Агнес. – Чуяло моё сердце!.. – Да м-ну тебя! – прочавкал писатель. – У меня всё пучком! – Оно и видно, – профессор не выглядела впечатлённой. – Серьёзно! – вскричал писатель едва ли не оскорблённо. – Ты не поверишь... я прям жопой чувствую: пошло дело... Это оно, настоящее!.. – он выловил из пачки ещё пару тонких печений. – Ну... – Агнес, осторожно обогнув своего непутёвого Тони, открыла окно и прикурила тонкую папироску. Оглядевшись, она подцепила из переполненной мойки белую чашечку с логотипом Nespresso и засохшим кофейным орнаментом на дне (у вас Грим, батенька!), чтобы было куда стряхивать пепел. – Раз жопой... то дело стоящее, мой друг. Покажешь? – Оно неоформленное... – вяло воспротивился Кроули. Если по правде, ему сейчас было так вкусно, что даже почти всё равно. – После всего, что я на своём веку повидала, Тони, – Агнес глубоко затянулась. – И после того самого, о чём мы не говорим... Вряд ли твои грамматические ошибки и обилие плеоназмов повергнут меня в ужас. – В кабинете... лэптоп открыт, – пробормотал писатель с набитым ртом. Занятый поглощением Speculoos, он даже не заметил, что Агнес ушла.***
– Тони!.. У тебя найдётся чистая посуда? – прозвучало как гром среди ясного неба. Кроули схватил с полки слегка пыльный тумблер и, на ходу протерев его футболкой, бросился на зов литагента. Приняв из его рук тяжёлый бокал, Агнес не глядя налила себе скотча: початая бутылка односолодового весьма удачно оказалась под рукой. – Ну?.. - спросил писатель с опаской, от страха трезвея на глазах. – Ругать будешь? Опять графомания и вторичка? – Отнюдь, друг мой. – Агнес Нуттер осушила содержимое тумблера и немедленно подлила себе ещё. – Абстрагируясь от авторских ремарок, замечаний на полях и иных лирических отступлений... – она присела на краешек фламингового трона, всё ещё не сводя с экрана потрясённого взгляда. – Это... у меня нет слов, Тони. Оба надолго замолчали. Агнес внезапно повернулась к Кроули: – Ты прав. Это что-то... совсем другое. Это не Мари Шанталь. Это... – она надсадно кашлянула и выцепила из портсигара очередную сигаретку. – Это что-то... из ряда вон. – Ты правда так считаешь? – Кроули не смел поверить своим ушам. – Угу, – кивнула Агнес. – Нравится?.. – уточнил он с сомнением, словно боясь, что профессор пошутила и сейчас припечатает его каким-нибудь разгромным эпитетом, который он из памяти потом никаким виски не смоет. – Вполне, – отозвалась Агнес Нуттер. – Вот только... одно не даёт мне покоя... Сколько раз ты в скобках спросил: как его зовут? – Не знаю, не считал... – А я считала. Пятнадцать. – Агнес допила скотч. – Твоему герою нужно имя, Тони. Тогда-то он, сдаётся мне, и обретёт плоть. Тогда – станет настоящим. Назови его, оживи его – и твоя история расскажется. Наверное. Кроули вздохнул. Найдя взглядом относительно чистый бокал, он плеснул себе выпить, не обделив и Морлу: – В этом-то, Несси, самая большая проблема... Я до сих пор его лица чётко не вижу. Хоть убей – не могу представить, – произнёс писатель с расстановкой, отрешённо, будто сдавшись на милость судьбы. – А раз представить его я не могу... то и назвать – уж уволь. Не получается. Он отвёл взгляд. – Не торопись, – Агнес Нуттер улыбнулась задумчиво и мудро. – Что ты мне давеча говорил? Не есть ли вдохновение любовь?.. А вдруг ты прав, Тони? Я уверена, этот роман... ему суждено быть написанным. И, если моё профессиональное чутьё мне не изменяет, у тебя получится нечто особенное. Агнес отсалютовала писателю бокалом. Они чокнулись. Звякнуло стекло. Где-то в бесконечной Вселенной взорвалась вспышкой света безымянная супернова.