Часть четвёртая Глава тридцать четвёртая Вы все всё знали!
Душа моя напоминала выжженную пустыню, где нет ни растений, ни птиц, и где царит вечный холод. Гийом Мюссо
Мой славный читатель! Случалось ли вам когда-нибудь быть настолько в себя погружённым, что весь мир вокруг словно бы переставал для вас существовать? Знакомо ли вам чувство, когда звуки – даже самые резкие и громкие – не достигают сознания и отдаются в ушах бессмысленным гулом; когда зрительные образы не отпечатываются на сетчатке глаз – вы смотрите и не видите, а потом не можете вспомнить: смотрели ли вовсе? Нечто подобное произошло нынче с нашим писателем. В такие моменты человек существует в некоем искусственном измерении – в вакууме, или "безопасном кармане", созданном психикой, отчаянно стремящейся защитить себя от ужаса рухнувшего вмиг мира, от невыносимой боли и от страданий, пережить которые, не сойдя с ума, кажется невозможным. Стоит ли говорить, что некоторые так навсегда и остаются "не здесь": не отзываются на свои имена, глядят пустыми, точно ослепшими, глазами в никуда, бормочут что-то бессвязное – нам, живым, не разобрать... Жуткое зрелище эти омытые водами Леты лица. К счастью, Энтони Кроули оказался силён духом, хотя сам о том не подозревал. Вернёмся ненадолго, прежде чем продолжить наш путь, в двадцать шестое марта две тысячи двадцать второго года и заглянем в незашторенное окно пентхауса в одном из шикарных кондоминиумов Мейфэра. Мужайтесь, ибо вашему взгляду откроется зрелище поистине душераздирающее: "Последний день Помпеи" или "Апофеоз войны" в отдельно взятой гостиной, правда, вместо разрушенных зданий – перевёрнутая мебель, а вместо горы черепов – черепки, в которые превратились многочисленные цветочные горшки, да куча изодранных в клочья книг. ...И рыжеволосый мужчина, раскинувшийся на полу, точно жертва вражеского штыка или шальной пули – на поле боя. Не пугайтесь, наш писатель жив. За окнами, где притаились мы с вами, вечереет, и он медленно приходит в себя.***
Где-то настойчиво звонил телефон. Бодренькая, оскомину набившая айфоновская мелодия: ту-ру-ру-ту-ту-ту-ту. Затем – блаженное мгновение тишины... и по новой. – С-с-су-ука... – заплетающимся языком выговорил Кроули, приоткрыл один глаз и попытался подняться с пола. Реальность свалилась на писателя со всей необратимостью бетонной плиты или слетевшего на голову ничего не подозревающему прохожему фортепиано и... опять погребла его под обломками воспоминаний. Кроули медленно выдохнул и, собираясь с силами, сглотнул – горло саднило. Конечно, так орать – конец голосовым связкам. Дьявольски хотелось пить. Нечеловеческим – демонским! – усилием воли преодолев гравитацию, он проковылял в кухню и, не зажигая света, открыл кран. Плеснув в лицо пригоршню холодной воды, он заозирался в поисках стакана. Взгляд писателя упал на белую фарфоровую кружку с крыльями – подарок ангелу. "Актёру," – уточнил Кроули и, весьма гордый собой, вместо того чтобы швырнуть богомерзкий сувенир о стену, уверенно отправил напоминание об Азирафеле в помойное ведро. Вдоволь напившись прямо из-под крана, он открыл окно и, выудив из помятой пачки последнюю сигарету, присел на край широкого подоконника. С улицы тянуло весенней прохладой, в которой писателю почудились предательские промозглые нотки. Поёжившись, он обхватил себя рукой поперёк груди и только тогда понял, что рубашку-то с утра надеть так и не удосужился. – Чёртблять, – выругался Кроули и затушил недокуренную сигарету.***
В разорённой спальне всё напоминало об ангеле. Не позволяя себе рассматривать содержимое платяного шкафа, где рукава белых и голубых рубашек зияли порталами в мир Апокалипсиса, писатель наугад сорвал с вешалки безразмерный свитер и, облачившись в него, словно нежить – в чёрный саван, повалился на кровать, к радости своей, по пути не споткнувшись о разбросанные вещи. "В любой непонятной ситуации ложись спать!" – этот беспроигрышный метод нынче Кроули подвёл. Он просто не мог заснуть, когда из-под перевёрнутого журнального столика посреди комнаты, в которой будто бомба взорвалась, на него пялился чудесным образом уцелевший томик Ремарка. Писатель встал, подобрал с пола ночник (цела лампочка, вот это да, ей-дьяволе!), зажёг свет и, словно в трансе, выковырял "Трёх товарищей" из-под груды битого стекла. Усевшись на кровати по-турецки, Энтони Кроули открыл роман на первой попавшейся странице и погрузился в чтение: "Для любви необходима известная наивность. Это дар божий. Однажды утратив её, уже не вернёшь никогда. Только завистники называют её глупостью. Не обижайся на них. Это не недостаток, а, напротив, достоинство. Ты ведь знаешь, что я имею в виду: простую душу, ещё не изъеденную скепсисом и сверхинтеллигентностью. Парцифаль был глуп. Будь он умён, он никогда не завоевал бы кубок святого Грааля. Только глупец побеждает в жизни, умник видит слишком много препятствий и теряет уверенность, не успев ещё ничего начать. В трудные времена наивность — это самое драгоценное сокровище, это волшебный плащ, скрывающий те опасности, на которые умник прямо наскакивает, как загипнотизированный". В дверь дважды позвонили. – Идите на хуй, – пробормотал Кроули, хотя понимал: на другом конце квартиры, точнее – в коридоре, его ни за что не услышат, хоть бы даже он и орал что есть мочи. Когда раздался третий звонок, сопровождаемый настойчивым стуком, Кроули нехотя отложил Ремарка и на нетвёрдых ногах двинулся на зов судьбы. В глубине писательской души затеплилась надежда: вдруг это Азирафель?.. Чтоб тебя! Эзра, его зовут Эзра. Надежду свою Кроули сознательно придушил. Вот ещё! Он ведь себе обещал: никаких... хватит!***
– Тони! Тони, чёрт тебя дери! – разорялась Агнес Нуттер, от нервов растерявшая весь напускной лоск вкупе с оксфордским выговором; она вновь забарабанила в дверь, не жалея кулаков и наплевав на соседей, которые могли вызвать полицию. Профессор забыла ключи от писательской квартиры, и сейчас её мучило страшное предчувствие: а что?.. а что, если Тони с собой что-нибудь сотворил? Конечно, опыт Стига Ларссона доказывал, что романы и в посмертии автора дивно продаются, но всё же... Не чужие же они люди! И есть ли роман?! Да ещё Эзра этот, маленький сатана, отзвонился, что слил финал операции... и пропал. Что мешало сучонку быть в кои-то веки послушным и сесть в кэб, как паиньке?.. Господи, дьяволе, кто-нибудь!.. Роман-то она уже мысленно продала! О рецензии договорилась! Но есть ли текст?.. И жив ли Тони? Агнес Нуттер устала биться в дверь и обессиленно оперлась о стену. Вся её жизнь – какая-то бесконечная, бессмысленная борьба! Кругом одни неблагодарные твари, которые не умеют работать! – Тони! Тони блять! – Агнес в сердцах пнула проклятую дверь и, не ожидая, что та бесшумно распахнётся, чуть не повалилась в коридор, прямо писателю в ноги. – Чё надо? – скрестив руки на груди, холодно осведомился Энтони Кроули с порога. – Ты не отвечал на звонки, – заученно пожурила его Агнес, принимая приличествующую ситуации и своему статусу позу. – Я начала волноваться, – прибавила она осторожно. Вид Тони и раздрай, что открывался в дверном проёме у него за спиной, навевали опасения... – Ты гонишь, Нес, – бросил Кроули, не предпринимая попыток впустить Агнес в квартиру. – Пьяный, что ли? – спросила она. – Ничуть, – отозвался писатель и, поколебавшись, всё-таки посторонился. Ещё разборок в коммунальном коридоре ему недоставало! – Мать твою... мать твою арестовали... – обозревая руины, на грани слышимости прошелестела Агнес Нуттер на чистейшем русском. Кроули её, казалось, не замечал и не слышал. Закрыв дверь и ни слова более не проронив, он, ссутулившись, прислонился плечом к косяку и принялся с глубоким вниманием изучать замазку в тонких швах между идеально пригнанными мраморными плитками пола. – Что здесь произошло, Тони?! – воскликнула Агнес, бешено размахивая руками, точно одна из ветряных мельниц Сервантеса – лопастями. Спустя долгие минуты Кроули вернул ей её же вопрос. – Что здесь произошло?.. – эхом отозвался писатель. Тон его был непередаваемо жуток. – Это ты мне скажи, Нес! – он поднял на Агнес глаза, и той впервые за много-много лет стало почти страшно: таким Энтони Кроули она никогда не видела... – Это ты мне блять скажи!.. – прорычал Кроули. Агнес Нуттер вздрогнула и непроизвольно отшатнулась; ей показалось: ещё мгновение – и Тони на неё набросится. Однако ужас свой она придавила в зародыше, не позволив панике взять над собой верх. Кроули, сжав кулаки, самозабвенно орал на неё матом, но Агнес Нуттер не вслушивалась в поток нецензурных обвинений – пусть выговорится, выпустит пар. Если с таким упоением вопит и костерит её столь задорно и вдохновенно – значит руки на себя накладывать не собирается. И то хорошо. А ей, на минуточку, работу делать надо... Да и укрощать диких зверей ей не впервой. Едва не захлебнувшись потоком ненависти, писатель закашлялся и внезапно сник. – Всё сказал? – светски поинтересовалась профессор. – Я уяснила: я сука, тварь, блядь ебучая, чтоб я на хуй сдохла, и глаза б твои меня не видели. Замечательно. Ничего такого, чего бы я раньше в свой адрес не слышала. В следующий раз поработай над эпитетами и композицией обличительной речи, а то к третьему кругу ты начал повторяться. Энтони Кроули посмотрел на Агнес Нуттер так, словно у неё внезапно отросла вторая голова. – А что ты ожидал услышать? – голос Агнес был спокоен. – Поскольку Эзра исчез в неизвестном направлении, и выцепить его у меня с полудня не получается... то я, прости уж, милмой, пришла к тебе некоторые моменты прояснить. То, что ты развил такую бурную деятельность, – она развела руками и многозначительно кивнула в сторону гостиной, – делает тебе честь, но проку от того немного. Как твой агент, смею тебе напомнить: у тебя есть проект, есть работа. Ты подписал контракт, а потому – имеешь обязательства. – Обязательства?! – взвизгнул, срываясь на фальцет, писатель. – Да как только твой поганый язык повернулся?! Как ты смеешь!.. Да совести у тебя нет!.. Хотя о чём я, Нес, какая совесть?! Ты сломала мне жизнь! Ты меня уничтожила! Растоптала мои чувства! Монстр! Чудовище! Образина! Звук пощёчины отрезвил Кроули. Накрыв ладонью пылающую щёку, он ошалело воззрился на Агнес. – На этот раз лучше, – похвалила она. – Но над градацией тоже поработать стоит. Твоя "образина" стилистически выбивается. Давай так, милмой: сейчас мы пойдём в кухню, спокойно покурим и поговорим – как взрослые люди. Профессор смело повернулась к своему подопечному спиной и уверенно, аккуратно огибая груды мусора и битого стекла, направилась в глубь квартиры. – Никуда я с тобой не пойду! И курить с тобой не стану! Срать на одной миле не сяду!.. И вообще... убирайся прочь! – проорал Кроули, потрясая кулаком, однако вскоре покорно поплёлся следом.***
– Ты тварь, Морла, – отрешённо выговорил писатель, выдувая дым куда-то вбок. – Возможно, ты прав, – покладисто согласилась Агнес, – но к делу это отношения не имеет. Тварь я дрожащая или ещё кто, но я играю в твоей команде, Тони. Ты мне сейчас, естественно, не поверишь, но я была и остаюсь на твоей стороне. – Оно и видно... – протянул Кроули ядовито и жадно затянулся профессорской тонкой сигареткой. – Ты можешь мне не верить. Плевать я на то хотела, – отозвалась Агнес. – Но я всегда действовала в твоих интересах. Потом... может быть, как очухаешься немного – вспомнишь мои слова да подумаешь. – Да иди ты... – вздохнул писатель. – Я тебя ненавижу. – А за что конкретно? Можешь мне толком объяснить? – Да за всё хорошее! Нес... я... ему поверил! Из-за тебя я таким идиотом себя чувствую!.. Я влюбился в него, как мальчишка! Как пацан! Я думал: это настоящее... это навсегда! А он оказался актёром! Ты! Ты, Нес, наняла актёра! Актёра, мать его! И я тебе этого никогда не прощу! Ты растоптала всё, что мне дорого! И ради чего?! Не понимаю... – Если б дела действительно так, как ты говоришь, обстояли, я б не вякала. Меня б вообще тут не было, – Агнес задумчиво постучала наманикюренным ногтем по краешку портсигара. – Но ты заблуждаешься, Тони. Всё было не совсем так. – А как?! – вопросил писатель запальчиво. – Помнишь, как мы с тобой под Рождество нахреначились? – спросила вдруг Агнес. Кроули недоверчиво прищурился, не зная, чего ожидать дальше, однако промолчал. Профессор сочла это добрым знаком и продолжила: – Я вернулась домой конкретно на рогах... пообщалась с Гэйбом... мы ещё поднакатили по дороге... и как-то невзначай договорились до того, что и ты, и он, и я бывали в "Старбаксе" на Беркли, 52... Бариста, который варил нам с Гэйбом кофе, подходил под твоё описание. – Агнес вздохнула. – Гэйб сознался, что мальчишка ходит к нему на курсы сценической речи... ну какие курсы... три семинара... смех один. Мастер-классы для бедных духом и кошельком, профанация... Я, в какое бы говно ни была, уломала бывшего передать мальчику визитку. И отрубилась. А пацан перезвонил... Изначально у меня был совсем иной план, Тони... Писатель жадно ловил каждое слово Агнес, и она не была бы собой, если бы не воспользовалась шансом: – Первоначально я думала, – продолжила Агнес как ни в чём не бывало, – что обряжу его в викторианские шмотки и покажу тебе издали при случае... Может быть, дам вам побеседовать. Разыграю эдакого путешественника во времени... Вот только времени у меня самой-то и не было. Ты уехал дьявол знает куда, попросил тебя забрать... а у меня ключи от твоей квартиры... и сговорчивый мальчишка, который твою фотку в "Фейсбуке" глазами пожирал – чуть слюнями не захлебнулся... и мы с Гэйбом опять насвинячиться успели. Я выловила мальца и швырнула его в Мейфэр, что Герасим – Муму в воду... это из русской классики, забей, ты не знаешь. – Погоди... – перебил её Кроули. – Что там с фотографией в "Фейсбуке"?? Агнес прикусила изнутри щёку, борясь с довольной ухмылкой: это было слишком легко! – Мне необходимо было удостовериться, что это именно тот мальчонка. Вот я ему тебя и показала... Он подтвердил, что тебя видел... А сам от восторга чуть кони не двинул. Откуда ж мне было знать, Тони, что это не просто щенячьи радости? Что пацан в тебя с первого взгляда влюбился? – Агнес наивно похлопала густыми наращёнными ресницами. – Да что бы ты в любви понимала... – пробормотал Кроули едва разборчиво и весьма зло. Агнес, к сожалению, расслышала. – Понимаю я, милмой, одно: не всякому даётся, а кому даётся – тем не всегда по силам, – туманно проговорила она. – Но Эзра... ты бы видел, как эта Моська на меня (это снова из классики, там в басне мелкая собачка на слона брехала) в Глазго бросалась! Угрожал мне ещё, сучонок... Оставь, мол, нас в покое, люблю его, всё ради него, лишь бы нетленку свою родил, гений... Прессой мне угрожал, ты подумай! Тебе рассказать божился! – Агнес иронически хмыкнула: кажется, сейчас к месту будет. – Так что никакой он не актёр, Тони, – подытожила профессор не без удовлетворения, почти уверенная, что попала в цель. – Он просто... кофемейкер. Никто. Фермерский сынок, в шестнадцать сбежавший из валлийского захолустья в Лондон. Безграмотный люмпен, верящий в сказки. Ему не повезло дважды: в тебя влюбиться и мне американо налить... И да, предвосхищая твои слова, я монстр. Знаю. — Ты!.. Ты... Не смей говорить о нём в таком тоне! – вскричал Кроули. "Ах, вот как мы запели," — позволила себе усмехнуться Агнес. – "Бинго!" – Как тебе будет угодно, – сказала она вслух. – Ты волен мне не верить, Тони... иного я от тебя и не ожидаю... Можешь спросить у Аны или у Би: они с Эзрой давно знакомы... Кроули обессиленно опустился на стул – вот это был настоящий удар. – Как? – выдохнул он. – Сама обалдела... – протянула Агнес. – Но если тебе интересно... Эзра известен в дочкином волонтёрском кружке под погонялом Херувим. В детстве, полагаю, натерпелся пацан, вот и кураторствовал на общественных началах над трудными подростками ЛГБТК+ до известных тебе пор... Аночка моя с ног сбилась: искала его по всему Лондону, когда вы в Шотландию умотали... Но это, признаю, моя вина: не сказалась я ей, что в курсе, где её друг скрывается. – Как Ана? – резко прервал монолог профессора Кроули. – Не имею счастья знать... – Агнес Нуттер выглядела озадаченной. – Когда вся эта история вскрылась, она ушла из дома... Мы с ней с конца декабря не виделись. Так... напишет иногда. Насколько мне известно, она работает в том самом "Старбаксе". Живёт в Луишеме, в последнем нищебродском квартале... в Эзриной комнате. Кроули медленно поднялся со стула и вышел из кухни. Агнес осталась недоумевать: правильно ли она расставила акценты? Не переборщила ли где? Когда писатель вернулся с бутылкой зинфанделя и неизвестно как уцелевшей в погроме парой бокалов, она задумчиво курила, щурясь в окно на лондонскую ночь. Что бы ни думали Би и Эзра – профессор покосилась на вино – не такой уж бездарный она гроссмейстер. Но озвучивать подобную крамолу, конечно же, излишне. – Сожалею насчёт Аны, – произнёс наконец Кроули. – Однако... прости, Нес, так тебе и надо. "К" – карма. Агнес без тени юмора хохотнула в ответ. Не то же ли самое она говорила дочери когда-то? – То есть Би... они, получается, изначально всё знали? – Кроули разлил вино и пододвинул к Агнес бокал. – Я имею в виду... когда они приезжали в январе?.. Агнес только кивнула в ответ и глотнула зинфанделя: джем и дым в танинах. Этот пепельный привкус преследовал её уже неизвестно сколько... Значит ли это что-нибудь? Доктору не пора ли показаться? Может, печень на старости лет сдала от щедрых возлияний?.. – Беатриче... сам с ними разбирайся, – едва заметно хмурясь, Агнес потянулась за портсигаром. – Они... по первости намеревались Эзру сдеанонить, говоря Аниным птичьим языком, но что-то заставило их передумать... Я предположила бы, что они увидели, что мальчишка в тебя по уши влюблён, но понимаю, что мои догадки тебе до лампочки... так что с Би... давай сам, – Агнес осушила бокал. – Би всегда были со мной честны, – раздумчиво проговорил Кроули словно бы ни к чему. – Но вот что меня поражает, Нес... вы все всё знали... – он отрешённо глядел, как оплывают винные ножки на тонком стекле. – Скажи мне, Тони... что с романом? Ты планируешь его закончить? – осведомилась Агнес с опаской: истерика миновала, считай – малой кровью отделались, так что теперь о насущном пора поговорить. – Идём, – писатель поманил своего литагента пальцем. – The Ashes of Eden вон там... – когда они вышли на балкон, Кроули указал вниз. – За день лондонским трафиком в крошки укатало... Агнес покачала головой. – У меня есть шестнадцать глав в черновиках, – призналась она. – Я храню все твои файлы. – Двадцать четыре главы получилось в итоге, – произнёс Кроули и медленно перевёл дыхание. Его внезапно замутило. — Сколько у тебя рабочих флешек, Тони? – спросила вдруг Агнес. – Штук пять... – неуверенно отозвался он. – Пойди пересчитай, – Агнес беззастенчиво стряхнула пепел на пол – ничего, дождичком смоет. Когда писатель вернулся, профессор отрешённо тянула вино, изредка бросая косые взгляды то в окна соседних домов, то вниз – на оживленную улицу. – Одну не нашёл, – сообщил Кроули. – Потерялась, наверное... Агнес поставила пустой бокал на влажный ротанговый столик. – Ну конечно... – протянула она. – Хорошо смотрел? От кабинета хоть что-нибудь осталось? – Я туда нынче не дошёл, – Кроули опустил голову. – Сосредоточился... на гостиной. Теперь настал черёд Агнес Нуттер отвечать своему подопечному молчанием. – Нес? Нес блять! – Кроули схватил своего агента за локоть и слегка встряхнул, одновременно приводя в чувства и привлекая внимание. – Что, Тони? – вопросила Агнес устало. – То тебя не заткнёшь, то теперь слова не вытянешь! – писатель отпустил руку. Агнес снова покачала головой каким-то своим мыслям. – Что я могу сказать, Тони... молись господу, дьяволу, Ктулху и всем богам Америки, чтобы Эзра объявился. Если флешка не завалилась куда-нибудь в твоём бардаке... выходит, пацан успел. Спас твой роман. Он The Ashes of Eden (ох, будет мне твоё творчество седых волос стоить!) чуть ли не так же, как тебя, полюбил. Костьми лечь грозился, лишь бы ты книгу закончил и сказал таким образом, цитирую, "своё слово в литературе". Только где теперь этого чудика самоотверженного искать?.. Не натворил бы дел! – Что ты имеешь в виду?! – возопил Кроули. – Говори толком, не томи! – Эзра должен был появиться на Пикадилли с флешкой. Как видишь... – Агнес развела руками. – До того, как к тебе поехать, я смоталась в Луишем под предлогом дочку повидать. Там только сосед её, Ньют... небось, и не понял даже, чего я хотела, зачем приезжала. Ну, я и не задерживалась. Доложит он ей, конечно, но это дело десятое... – пробормотала профессор, обращаясь уже скорее к себе, чем к собеседнику. Энтони Кроули в отчаянии схватился за голову: его мир в который раз за сутки рухнул, и из осколков, точно в безумном калейдоскопе, собрался совсем иной пазл! Ангел его любит! Он не лгал о своей любви! Но может ли Кроули верить Агнес после всего, что она наворотила?! После всего, через что заставила его пройти?! Сердце требовало права на надежду, однако разум упорно твердил: не смей! Уже раз попался! Не поведись опять! Нес – зло! Не слушай её! Она сожрёт и не подавится! А Би?! Господи, дьяволе, кто-нибудь!.. Би... Они смотрели ему в глаза, ругали его за то, что ведёт себя, как мудак, а сами... Сами-то они всё знали! А Ана?! Не написала, не позвонила!.. Всё знала и промолчала!.. Кроули показалось, что его мозг вот-вот взорвётся, а горемычное сердце треснет пополам следом за ним. Вдруг его обуял страх: а что, если с ангелом что-то случилось? Ведь он же... он же без денег, без документов... совсем один в Лондоне! Пусть Эзра далеко не викторианский юноша в реалиях двадцать первого века, но по чьей вине он оказался сейчас неизвестно где?.. Кроули тихо взвыл. – Тони... – донёсся до него голос Агнес. – Ты способен сейчас воспринимать то, что я тебе скажу? Писатель тупо кивнул. – Хорошо. – профессор протянула руку, словно бы желая его коснуться, но вдруг резко дёрнулась назад. – Я прошу тебя если не подумать над моими словами, то хотя бы запомнить их, чтобы потом, когда отпустит... проанализировать. Ни тебе, ни Эзре я зла не желала. Когда я нанимала безденежного мальчишку сыграть роль героя твоего романа, я не предполагала, что в эту историю вмешается... любовь. Я не призываю тебя верить мне... знаю: тебе сама мысль об этом сейчас претит. Могу ли я рассчитывать на то, что хотя бы ты не наделаешь глупостей? Прошло неизвестно сколько времени, прежде чем писатель проронил скупое: – Можешь. – Окей. – Агнес Нуттер подхватила бокал со столика и двинулась обратно в квартиру. – Тогда... – на ходу продолжила она, – я тебя сейчас покину. Буду в офисе на Пикадилли на тот случай, если Эзра всё-таки нарисуется. Ты хочешь, – профессор предприняла немалое усилие, тщась совладать с лицом, – чтобы я позвонила Би? Попросить их приехать? – Нет, – сказал Кроули тихо, когда Агнес уже стояла в дверях. – Я сам с ними поговорю. – Ладно, – Агнес Нуттер потянула вниз дверную ручку. – Оставайся, пожалуйста, на связи. – Знаешь, Нес, – произнёс Кроули, когда дверь за его агентом почти закрылась, – я всё ещё тебя ненавижу. И простить не смогу, наверное, никогда. В коридоре Агнес замерла на секунду, пожала плечами и, слегка увязая острыми каблуками в мягком ковролине, прогарцевала к лифту. Слова и похуже она в свой адрес во время оно выслушивала...***
Девяносто миль в час по М-25. Такое можно позволить себе лишь субботней ночью. Кольцевая свободна – только ты и твой плейлист в Spotify; яркий свет фонарей, в котором гладкий влажный асфальт кажется адски-чёрным; едва заметив вороной бок Бентли, редкие машины опасливо жмутся влево, к обочине. Так им и надо. Они простые филистеры, убогие, смертные, тогда как ты и Бентли – вы одно; вы призрак, вы ужас, летящий на крыльях ночи, городская легенда. Вы пронесётесь мимо, оставив по себе лишь дуновение ледяного ветра, дыхание ночи, вздох замогильного холода. Playing games with my mind, You know how to do it, Loving me every night, You know how you do me. Кроули чуть сильнее вдавил педаль газа – стрелка спидометра дёрнулась, словно перепуганная. We will leave this place at night In the moonlight, all the fears Will seem like fragile dreams When seen in a different light. Би?.. Друг дорогой! Всё знать и молчать? Что тебя заставило? Ни взглядом, ни наклоном головы не намекнули мне!.. Fade away to the wicked world we left, And I become the dark of you. Say a prayer for the wounded heart within, As I become the dark of you. Save this selfish world, Save this selfish world. Ангел... Что же мне делать? Что мне теперь делать?.. I hate feeling like this, I'm so tired of trying to fight this, I'm asleep and all I dream of Is waking to you. Tell me that you will listen, Your touch is what I'm missing, And the more I hide I realize I'm missing, And the more I hide I realize I'm slowly losing you.