Глава сорок седьмая В начале (Ангелы и демоны)
Life doesn't run a clear course, It flows through from within. It's supposed to take you places And leave markings on your skin, And those marks are just a sign of something true You witnessed in your time of something new Like the start of something fine, Like morning dew Love will come again to you.
Энтони Кроули проснулся внезапно, точно чья-то невидимая рука резко выдернула его из небытия. Приподняв голову, он с изумлением огляделся, словно впервые видя собственную кухню. – Давненько я не засыпал сидя... – пробормотал он охрипшим спросонья голосом. Нежный, едва различимый свет раннего апрельского ýтра – нет, даже не лился, а лишь робко заглядывал в незашторенное окно, как будто не смея преодолеть невидимую преграду, не решаясь тягаться со слишком ярким, холодным и неживым светом электрических ламп. Кроули поморщился, зажмурился и обессиленно уронил голову обратно на сложенные на столешнице руки; в затёкшей от неудобной позы шее что-то предательски хрустнуло, спина и плечи немилосердно заныли. "Вообще, – подумал писатель, – я, пожалуй, уже слишком стар для такого дерьма". Сколько же он так проспал? События минувшей ночи медленно воскресали в памяти. Кроули застонал и не глядя зашарил по столу в поисках смартфона: ангел! Ему срочно требовалось убедиться, что их долгий разговор ему не пригрезился спьяну, не приснился! Потревоженный блокнот с тихим шелестом слетел на пол – Кроули даже внимания не обратил, ведь с экрана на него глядели пять заветных букв и несколько непрочитанных сообщений. Писатель нетерпеливо смахнул блокировку, открывая мессенджер. Ангел, 07:29: "Доброе утро, Энтони!" Кроули, конечно же, не ощутил, как его рот сам собой расплывается в дурацкой улыбке. Много ли человеку для счастья надо? Ангел, 07:30: "Помню-помню: я просил тебя написáть, когда проснёшься, но не вытерпел, захотел первым пожелать тебе доброго утра". Кроули разулыбался ещё шире, ещё восторженней. Он заранее знал, что не раз сегодня откроет вотсап только ради того, чтобы перечитать короткие ангельские послания, и его это совершенно не смущало. Ангел, 07:32: "Напиши, как ты. Выспался? Хотя я, наверное, могу догадаться, каков будет твой ответ с утра..:)" – Да я лучше всех! Я самый счастливый человек на свете! – вскричал Кроули и, схватив смартфон, вскочил со стула. Кофе! Ему срочно нужна порция горячейшего, крепчайшего и наигорчайшего эспрессо, чтобы со вкусом всё перечитать и ответить ангелу... достойно. Пока он возился с кофемашиной, заливал в резервуар воду (когда вылакать успел?) и прилаживал чашку на металлический поддон, айфон вдруг дёрнулся и дзынькнул. Ангел, 07:45: "Надеюсь, я не слишком многословен... Скажи, если тебя раздражает. У меня только что наушники сдохли, почитать нечего, ужасно скучно в метро, и поэтому я пишу тебе... такой отсроченный диалог получается... и не только поэтому, конечно:) – просто потому, что теперь могу:)". Ангел, 07:45: "Пишу тебе, я имею в виду. Потому что теперь могу". Кофе был мгновенно забыт. Охваченный рáвно нетерпением и ликованием, Кроули пренебрёг возможностью ответа на сообщения по одному, вместо этого выпустив в чат очередь отрывочных фраз: "доброе утро!!,," "ты можешь писáть мне что угодно" "и когда угодно!" "я счастлив" "что ты мне пишешь, я хочу сказать" "и просто счастлив" "заснул в кухне прямо за столом" "лицом в блокнот" "ни о чём не жалею" Ангел, 07:47: "Зато, я уверен, жалеет твоя спина:((. Ты рано проснулся, это я тебя разбудил?" Энтони♡, 07:48: "не знаю, что меня разбудило... либо шея решила: всё, хватит, либо подсознание расслышало телефон". Энтони♡, 07:48: "всё в порядке, не переживай только и не надумывай там себе: я знаю, ты умеешь". Ангел, 07:49: "Хорошо, как скажешь, не буду..." Энтони♡, 07:49: "вот это сейчас чисто азирафеля тон, вот эти вот его многоточия, которые в воздухе ножом повисают, у меня от них прям кровь в жилах стынет, и вот эти вот как скажешь, как тебе будет угодно". Энтони♡, 07:50: "жуть" Ангел, 07:50: "Ладно, дорогой мой, как тебе будет угодно:))), но на самом деле, это моя обычная манера общения". Энтони♡, 07:51: "чудовище!" Энтони♡, 07:51: "ты издеваешься?!" Энтони♡, 07:51: "конечно, издеваешься! если б ты только знал, как я скучаю" Ангел, 07:52: "Я тоже скучаю, дорогой мой". Энтони♡, 07:52: "когда мы увидимся?" Ангел, 07:53: "Я боюсь даже представить, что ты сейчас можешь подумать, Энтони... пожалуйста, поверь, я не избегаю встречи с тобой, просто у меня на неделе по две смены в книжном... каждый будний день. По выходным я у Даны, ну, помнишь, я тебе рассказывал..." Энтони♡, 07:55: "у тебя, что, свободного времени совсем не бывает???.? как ты так живёшь???" Ангел, 07:55: "Если по правде, то я всегда так жил. Привык. Свободное время всегда было для меня недоступной роскошью. И... мне раньше было особенно не на что его тратить". Энтони♡, 07:56: "зато теперь есть я! я готов хоть вечность ждать тебя, но дай мне хоть какую-нибудь, хоть самую никудышную надежду!,, когда мы увидимся??? ну примерно???" Ангел, 07:57: "Может, завтра?" Энтони♡, 07:57: "ни слова больше! встречу тебя после работы, во сколько ты заканчиваешь?" Ангел, 07:58: "В девять". Энтони♡, 07:58: "ты мне хоть адрес там или название твоего книжного скажешь????" Ангел, 07:59: "Энтони, ты будешь смеяться: это Waterstones на Пикадилли... Почти напротив Королевской Академии Художеств". Ангел, 08:00: "Дорогой, и давай я лучше скажу сразу, чтобы не было как в прошлый раз: эту работу мне нашла сам знаешь кто". Энтони♡, 08:00: "и почему это я блять не удивлён?!...." Ангел, 08:01: "Дорогой, предвосхищая твои крики: позволь мне предложить тебе некоторую информацию к размышлению". Энтони♡, 08:02: "валяй. и, к твоему сведению, орать я не собирался". Ангел, 08:03: "Энтони, я вновь прошу тебя просто мне поверить и постараться понять: мне ОЧЕНЬ нужна была работа! И профессору я ничего взамен не обещал! Я ведь не могу вечно сидеть на шее у Г. и Б. Как ты себе это представляешь??" Энтони♡, 08:05: "не представляю" Ангел, 08:05: "Би твой лучший друг... и если подумать, они меня фактически усыновили. А мне дорогá моя независимость, как бы ни была приятна их забота, как бы я ни ценил их доброту". Энтони♡, 08:06: "ааааааааааа! прекрати! ты опять издеваешься? вот про "усыновили" это сейчас реально лишнее было, Эзра!,, как мне теперь развидеть это???" Ангел, 08:07: "Придётся смириться, дорогой. И с тем, что Би принимают отныне в моей жизни активное участие, и... с моим чувством юмора". Энтони♡, 08:08: "я труп" Ангел, 08:09: "Не говори глупостей!" Энтони♡, 08:09: "я просто представил знакомство с родителями" Ангел, 08:10: "Полагаю, этот ритуал можно будет безболезненно пропустить. Уверен, ты знаешь Би и Габриэля лучше моего. Вы же намного дольше знакомы". Энтони♡, 08:10: "это какое-то долбаное индийское кино! мужчина моей мечты сначала герой моей книги, потом он оказывается приёмным сыном (!!!) моего лучшего друга!" Ангел, 08:11: ":))))))!!! Только прошу, дорогой, не заставляй меня танцевать:). В индийском кино все же танцуют, так? Лучше попроси Би. У них точно задорно получится". Энтони♡, 08:12: "мне, знаешь ли, жизнь не менее, чем тебе – твоя независимость, дорогá!!! а что касается танцевать, то ты меня не обманешь: я прекрасно помню!! и что, получается, я тебя тогда ЗАСТАВИЛ?.? Ангел, 08:13: "Нет, дорогой, конечно, не заставил. Я просто не умею". Энтони♡, 08:13: "нечего там уметь" Ангел, 08:14: "Как скажешь". Энтони♡, 08:15: "опять ты за своё, да?" Ангел, 08:15: "Дорогой, я просто с тобой не спорю". Энтони♡, 08:16: "это не "не спорю", это пассивная агрессия". Ангел, 08:17: "Неправда твоя, Энтони. Пассивная агрессия – это другое". Энтони♡, 08:18: "расскажи мне" Ангел, 08:19: "Я тебе при случае продемонстрирую:)" Энтони♡, 08:20: "напугал" Ангел, 08:20: "И в мыслях не было. Просто предупредил". Ангел, 08:20: "Моя станция уже, кстати". Энтони♡, 08:21: "мы не договорили!!!" Ангел, 08:21: "Естественно, дорогой мой. Я напишу тебе сразу же, как закончится смена, ладно?" Энтони♡, 08:22: "ладно" Энтони♡, 08:22: "я буду скучать" Энтони♡, 08:22: "уже скучаю" Ангел, 08:23: "Я тоже скучаю".***
Энтони♡, 09:05: "я тебя люблю" – доставлено, не прочитано.***
После второй чашки кофе Кроули посетило неоднозначное чувство: предвкушение счастья с примесью... безвременья как будто бы. Грани реальности медленно смазывались, расплываясь, цвета блекли, уходя в странный монохром. Такое с ним было впервые. Глубокий вдох. Ангел... Он снова здесь. В его жизни. Выдох. Кроули мог почти ощутить незримое присутствие Эзры – если не подле себя, то совсем близко! Ведь что такое полквартала для любящего сердца? До Пикадилли рукой подать! Вдох. А ещё недавно... ещё позавчера он не знал, где Эзру искать! Да что там! Не найти, не увидеть, никогда больше не заговорить с ним – вот чего Кроули страшился! Выдох. Кроули пошёл открыть окно, присел на широкий подоконник и бездумно прикурил первую за день сигарету. Взгляд его упал на валяющийся под столом блокнот. Точно! Сегодня же придёт Уэнсли! Давешняя идея с сюжетной картиной в свете утра показалась писателю идиотской – он нахмурился, и, пускай его каляки-маляки никто не видел (никто об их существовании даже не подозревал!), ему стало в глубине души как-то... неловко. Бросив сигарету исходить остатками дыма во влажной пепельнице, Кроули вернулся к столу, опустился на пол, презрев стулья, и принялся неуверенно перелистывать испещрённые двумя разными почерками страницы. "Или всё-таки да?.. Красивая же метафора," – в сомнении прикусив губу, он неотрывно всматривался в убогий, точно ребёнком сделанный, набросок. Слишком сильный (от неумения, помноженного на пьяное усердие) нажим ручки, кривые, ломаные линии, отсутствие даже намёка на перспективу, но идея тем не менее ясна: край кирпичной стены, а на ней – две фигуры. Кроули медленно поднялся и мотнул головой, прогоняя нерешительность: а вдруг Уэнсли сможет всё-таки что-нибудь с этим сделать?***
Пожилой консьерж Джонатан, грозный страж при вратах в фойе шикарного кондоминиума в Мейфэре, наотрез отказывался пускать подозрительного парнишку к мистеру Кроули. – А вы позвоните ему ещё разок, молодой человек, – увещевал он Уэнсли. Юный гений стрит-арта непроизвольно поёжился под испытующим взглядом консьержа и вновь набрал номер писателя. Тщетно. Энтони Кроули не слышал звонка, потому как с полчаса уже отмокал в душе, где из динамика под потолком его монструозной кабины Breaking Benjamin самозабвенно, без устали (на репите) вещали ему про ...until the ashes of Eden fall. Вырвавшись из ванной в клубах пара, с полотенцем на голове и в пушистом халате, Кроули метнулся на крик смартфона, мельком взглянул на пропущенные и бросился в коридор – оттуда к лифту. Хорошо, хоть тапки нацепить догадался. Завидев господина литератора, Джереми Уэнслидейл с трудом сдержал смешок: Энтони Кроули чем-то неуловимо напомнил ему Джулию Робертс на заре её кинематографической карьеры. Чёрные тапки, конечно, выбивались из образа. Ох... и что Эз в этой нервической диве нашёл? – Здравствуйте, мистер Кроули, – проговорил Уэнсли. – Это уже становится традицией. Писатель недоуменно приподнял бровь, кивнул Джонатану и поманил юношу за собой. – Ваши опоздания, я имею в виду, – пояснил Уэнсли, верно считав мимику мистера "Полотенчатый тюрбан-2022". – Первый раз – случайность, второй – совпадение. Однако извини, – вымолвил Кроули. – Не ждал тебя так рано. – Рано? Ну... кому как, – пожал плечами Уэнсли, перехватывая поудобнее свою безразмерную сумку. – Мистер Кроули! Погодите-ка! Вам пакет! – воскликнул консьерж. – Вот, вчера вечером (совсем поздно!) передали. Милая дама, которая часто к вам заходит. Кроули подозрительно прищурился: никак, старая Морла по его душу заползала? Чего ей опять не слава сатане? Чего от него понадобилось? Поколебавшись, писатель подошёл к стойке и забрал у Джонатана бежевый конверт формата А4 – в таком же точно картонном прямоугольничке Эзра недавно прислал ему вычитанную рукопись. – Спасибо, – он снова отрывисто кивнул. – Хорошего дня. И, словно вспомнив о чём-то, резко обернулся: – Если вас не затруднит, Джонатан... Этого молодого человека, – он указал рукой на Уэнсли, – пропускайте впредь, пожалуйста, сразу. Не дожидайтесь меня, хорошо? – Как вам будет угодно, мистер Кроули. Пристально глядя вслед удаляющейся парочке, старый консьерж неодобрительно покачал головой: ох уж этот мистер Кроули! Не квартира, а какой-то притон прямо! Нехорошая, прямо скажем, квартира! Шляются тут всякие... жулики! Ну... лишь бы не шумели, и на том спасибо, а то уж больно не хочется констеблю звонить: район всё-таки культурный, дом образцовый... О времена, о нравы!***
– Проходи, пожалуйста... Кроули пропустил Уэнсли вперёд и от неловкости потупился, вспомнив, что чаем для творца интерьеров своей новой жизни так и не озаботился. – Спасибо! – юноша, не оглядываясь, двинулся в гостиную – прямиком к импровизированной раме. – О! – он радостно хлопнул в ладоши. – Подсохло замечательно! Можно работать! Чёрный баул тяжело ухнул на пол. – Может быть, для начала – кофе? – слабо предложил Кроули. – Чаю нет? – уточнил Уэнсли. Писатель покаянно покачал головой. – Тогда давайте ваш кофе, – смилостивился наследный принц стрит-арта. – Только молочком разбавьте, ладно? Или его тоже нет? – прибавил он с ехидцей. – Молока как раз – залейся... – пробормотал Кроули, понадеявшись, что обезжиренное нечто, обитавшее в тетрапаке на стенке его безразмерного холодильника, прокисать не умело.***
Джереми Уэнслидейл с любопытством осматривал писательскую кухню: хай-тек, минимализм, хром, пятьдесят оттенков серого – дорого-богато и по-странному необжито. – Вы ничего насчёт росписи не надумали, мистер Кроули? – спросил Уэнсли, наблюдая, как писатель колдует возле промышленных размеров кофемашины. – Энтони я, – машинально поправил его Кроули. – Мистер Кроули – мой отец, с которым, прости за откровенность, мне хотелось бы иметь как можно меньше общего. – Аминь, Энтони, – ответил Уэнсли серьёзно. – Молока сколько? – Да сколько не жалко, – махнул рукой художник. Кроули поставил перед ним початый тетрапак (предварительно со всех сторон обнюханный) и дымящуюся чашку. – Тогда сам по вкусу нальёшь. Уэнсли щедро плеснул себе молочка. – Я считал... – Кроули всеми силами старался избежать разговора про роспись, ибо до сих пор не решил: а стóит ли показывать свои каракули талантливому мальчишке? Авось засмеёт?.. – Полагал то есть, – продолжил он с долей робости, – со слов Аны, конечно... что все в вашей компании – воинствующие, так сказать, вегетарианцы. – Ну... – протянул Уэнсли, задумчиво размазывая пасту Marmite поверх тоста с маслом и сыром, – вегетарианец вегетарианцу рознь, знаете ли. – Есть же и веганы – вообще ничего животного происхождения не едят. У нас вот Пепс, Пеппер, я имею в виду, такая. Но она – это другое дело. – В смысле? – не понял Кроули. – Пепс в нашей компании единственная идейная, – с готовностью пояснил Уэнсли. – Она у вашего друга Би в приюте постоянно зависает и говорит, что котята и щенки способны понимать с полсотни слов (уж с её-то дотошностью, поверьте, она подсчитала!). Как-то Эз (ой, простите, а его вообще можно упоминать при вас?) книжку ей подогнал. "Наша трагическая вселенная" называется. Или вроде того. Так Пепс проняло, знаете ли... Там героиня-рассказчица вроде бы собаку завела, осознала её разумность, и с тех пор её, женщину ту, как бы это помягче сказать... слегка торкнуло: животные – наши друзья, а не еда. Извините, если переврал где. Я сам не читал, я с чтением не очень, больше по математике... Это со слов Пепс. Под изучающим взглядом писателя Уэнсли со вкусом хлебнул кофейку и продолжил: – Так вот, Пеппер у нас веганка. А мы с Уорлоком (друг мой это)... Ну... стыдно сказать: эпизодические вегетарианцы. Уорлок мясо не ест, потому что это, дескать, цвет лица портит. А что до меня, то я, – тут Уэнсли гордо выпрямился, – верю в сбалансированное питание: правильное количество белков, жиров, углеводов, витаминов и аминокислот. Ана, конечно, старается на нас морально воздействовать... но она не такая, как Пепс. – Что ты имеешь в виду? – Кроули стало любопытно. Уэнсли недоверчиво покосился на собеседника. – Пойми, мне просто интересно, – постарался развеять его подозрения писатель, – я знаю Ану с раннего детства. С её раннего детства, я хочу сказать. Когда я её впервые увидел, ей ещё четырёх не было. Её мама – мой работодатель. Бывший уже, наверное... но это не важно. – Я в курсе, – перебил Уэнсли с набитым ртом (тосты в нём исчезали со скоростью, близкой к световой), – но Анка классная! – поднял он указательный палец вверх, заранее вступаясь за Анафему, хотя Кроули ничего плохого о ней не говорил. – Добрая. Не такая, как Эз, по-другому, но всё же... Так вот, на словах она вегетарианка... но! – Уэнслидейл понизил голос, – я сам видел, как она по пьяни жадно креветки точила! – Она об этом помнит? – поинтересовался Кроули спокойно. – Не-а, не думаю... не проверял, – признался Уэнсли. – Вот и не проверяй. Не напоминай ей, – подмигнул ему писатель. – Да что вы! Как можно! – рассмеялся Уэнсли. – Но, если честно, мистер Кроули... э-м-м... Энтони, что касается Пепс той же, Уорлока, меня даже... нам всегда... почти всегда было всё равно, что есть. Лишь бы было чего. Это сейчас мы перебирать можем, поэтому многое... как бы это сказать... понарошку. – Я понимаю... – проговорил Кроули медленно и встал из-за стола, чтобы достать из холодильника чего-нибудь ещё... питательного.***
– Итак?.. Банальный абстракционизм во всей его непередаваемой красе? – Уэнсли встряхнул баллончик и прищурился, примеряясь к импровизированному холсту. – Ну, если совсем честно, то есть у меня одна идея... – протянул Кроули неуверенно. – Правда?! – оживился Уэнсли. – Расскажите, не томите! – Давай покажу. Кроули вернулся в кухню, откуда принёс многострадальный блокнот. – Вот, – протянул он набросок Уэнсли. Юный гений стрит-арта долго и вдумчиво изучал писательский эскиз. Кроули тем временем мучился и страдал, понемногу теряя терпение. – Ну?! Что скажешь?! – выпалил он наконец. – Правильно ли я понимаю, – начал Уэнсли осторожно, – что вы хотели бы видеть на стене своей гостиной... два ряда кривобоких кубиков, россыпь гороха и пару турецких огурцов сверху? – Э-э-эм, – от столь прямолинейной трактовки своего творчества писатель ненадолго лишился дара речи. – Вы знаете, а вот Ана предложила мне одну идею... ну, я ей, естественно, про вас-то рассказал... не чужие же люди, – дипломатично оговорился Уэнсли, опасаясь, не разгневает ли Кроули. Тот выжидающе молчал. – Ана говорит, здесь можно было бы мандалу красивую бахнуть. И я... пожалуй, соглашусь. Мéста у вас предостаточно. Интерьер соответствует. Я даже кисти тонкие прихватил. На всякий случай... – Не надо никакую мандулý! – вскричал Кроули запальчиво. – Не надо никаких огурцов! Ни турецких, ни бразильских! Что непонятного?! Я ж по-английски нарисовал: вот – стена, вот – на стене две фигуры, вот – впереди! – песок и бескрайнее (вот, вот это!), низкое, предгрозовое небо! Каждое своё "вот" расстроенный писатель сопровождал прицельным тычком указательного пальца в свой набросок. – А-а-а... – протянул Уэнсли и полез в безразмерный баул за блокнотиком Moleskine и карандашом. – Так бы сразу и сказали... Он открыл чистую страничку и принялся что-то быстро черкать в блокноте, словно позабыв о существовании писателя. Кроули смерил одухотворённого юношу долгим нечитаемым взглядом и удалился... покурить.***
Уэнсли нашёл его в кухне. – Зацените-ка, – без лишних слов он протянул писателю блокнот. – Это что, пустыня? – спросил Кроули. – Ага, – кивнул Уэнсли. – Смотрите, какая идея у меня родилась: вот это, – он указал в низ наброска, – стена Эдемского сада. – Вот здесь, слева, – он ткнул кончиком карандаша в тёмную босоногую фигуру, – демон. А вот здесь, справа, с восточной стороны, ангел. – А вот тут, – Уэнсли перенёс карандаш вверх, – тучи. Собирается дождь. – А это что, крыло? – зачем-то спросил Кроули, хотя на рисунке всё было более чем очевидно. – Ага! – радостно закивал Уэнсли. – Это ангел укрывает демона от начинающегося ливня. – Хм... – Вам не нравится? – Нет, что ты! Кроули, наплевав на приличия, выхватил из рук автора Moleskine. –Это... это совершенно гениально! – вскричал он, переводя потрясённый взгляд с блокнота на автора рисунка. – Великолепно! Это именно то, что я хотел бы сказать... если б смог! Как ты?.. Как тебе удалось?.. – Делаем? – улыбнулся Уэнсли. – Ты ещё спрашиваешь?! – воскликнул Кроули. – Конечно! Всенепременно! – Всегда хотел использовать этот сюжет, – удовлетворённо ухмыльнулся Уэнсли, не ожидая тем не менее, что писатель разгадает скрытую аллюзию. – Начинайте, – с ехидной ухмылкой прошипел Кроули в ответ. ...Ведь фильмы про маленького волшебника Гарри он любил и не одну бутылку игристого с клубничным ликёром, заливаясь слезами, успел под них уговорить. Особенно под последний.***
– Ладно, не буду тебе мешать, – Кроули внезапно вспомнил о переданном Агнес (ею ли? но кем же ещё?) конверте. Уэнсли, занятый своими баллончиками, красками и кистями в ответ лишь дёрнул плечом. Он писателя уже не слышал. Кроули с некоторых пор слишком хорошо понимал, что значит творческий порыв, а потому предпочёл промолчать и тихо сбежать обратно в кухню, где, поразмыслив, вскрыл всё-таки плотный конверт, в котором обнаружился пластиковый файл с прикреплённой к нему запиской: "Это варианты обложки для The Ashes of Eden, Тони. Утверди одну и свяжись со мной любым удобным способом". Размашистый почерк профессора Нуттер, старой черепахи, Кроули узнал сразу.***
Мой славный читатель, оставим Энтони Кроули ненадолго? Обещаю, мы не удалимся далеко! Нам с вами нельзя покидать писателя в столь значимый момент! Моё время, как и время, отмеренное этой истории, на исходе, и напоследок я спешу обратить ваше внимание на один немаловажный факт: Энтони Кроули впервые предложили утвердить обложку написанного им романа. Но как же Мари Шанталь, спрóсите вы?.. Что же, я обязан рассказать, как заповедовал мне неистовый Хронос, владыка мой. Когда семнадцать с небольшим лет назад "Искушение в Эдеме" пошлó в печать, Тони Кроули был слишком молод, запальчив и неискушён. Его не волновали какие-то там иллюстрации, ему важно было другое – поскорее получить новый контракт, новую работу. Надо отдать должное Агнес Нуттер, она тогда привычным жестом развернула к юному Тони свой лэптоп с макетом обложки, с которой на подающего надежды беллетриста смотрела хрупкая большегубая блондинка в объятиях красноглазого мускулистого брюнета на фоне слегка тронутых тленом, временем и плющом (или плесенью?) стен условно-британского монастыря. – Лицо твоего первого романа, Тони, – произнесла молодая профессор Нуттер не без гордости. – Ну как? Нравится? Тони Кроули – мальчишка, студент – тогда был сражён. Его потряс сам факт: кто-то проиллюстрировал то, что он написáл!.. Могли ли быть у него возражения? Нет, конечно, нет, мой драгоценный друг... И пускай взгляд девы казался стеклянным, и пусть демон получился слегка косоглаз и остроух... Тони Кроули был на седьмом небе от восторга – он внезапно почувствовал себя звездой, едва ли не Чарльзом Диккенсом или Вирджинией Вулф. Его распирало от сознания собственной значимости: смотрите! Смотрите! Это я, это мой роман! Настоящий художник нарисовал к нему всамделишную иллюстрацию! И меня (да-да, меня!!) напечатают в настоящем издательстве! И люди будут покупать (!) и читать (!!!) то, что я написáл! В тот день Тони Кроули ощущал себя поистине счастливым. И великим. И состоявшимся. Вся будущая жизнь виделась ему в самых ярких, словно сахарная вата и карамельки, оттенках розового. ...Но на протяжении семнадцати лет после Агнес ни разу не просила его утвердить обложку. И вот, мой драгоценный читатель, мы с вами видим Энтони Кроули сегодня. Ему тридцать семь. Он долго работал на заказ, отрицал себя – ещё дольше, но наконец познал, что есть на этом свете творчество и любовь. Он кровью собственного сердца написáл роман о великой любви, роман с печальным концом, но тем не менее – живой, трепещущий, настоящий. Вот он, Энтони Кроули, человек, так и не ставший ни астрономом, ни профессиональным литератором. Он без доспеха, без оружия, он беззащитен и искренен, ибо таков всякий, кто вышивает текст нитями собственной души. Оголённый провод. Энтони Кроули – оголённый провод. И он не смел... Нет, не так, друг мой, он даже не задумывался о том, что ему предложат утвердить эту несчастную обложку к The Ashes of Eden. Он обложки эти раньше лишь тогда видел, когда Агнес вручала ему авторский экземпляр... И вот сейчас... сейчас мир Энтони Кроули перевернулся. Он впервые почувствовал себя писателем. По-настоящему. Он нынче не Мари Шанталь – он хозяин текста, а потому имеет право сказать редактору: нет.***
Писатели, друг мой, странный народ. С одной стороны, они готовы калёным железом прижечь себя, заклиная, что пишут, рассказывают истории ради самих этих историй. С другой – кто из них не желал бы, не жаждал бы славы и признания?.. Энтони Кроули – он из честных. Даже прячась за личиной вдовушки в тёмных очках, он никогда не кривил душой, не отрицал: признание ему важно. Взгляните же на него! У вас на глазах он тасует и перекладывает распечатанные старой Морлой иллюстрации, одной из которых – буде воля его (ключевые слова) — предстоит стать обложкой The Ashes of Eden, и недоумевает: неужто художник и вовсе его романа не читал? Всё не то, всё не так: вот эта потенциальная обложка слишком отдаёт Netflix'ом, эта – напоминает аниме, а вот здесь – что за дурацкие лица, что за убогие цилиндры? Это не его персонажи! Энтони Кроули глубоко вздохнул: нет... Ни одна из этих пошлых картинок – иначе он определить их не мог – его роману не принадлежит. Он не хочет... нет, не то! Он категорически против, чтобы The Ashes of Eden выходил в таком виде! Но что же делать? Что ему теперь делать? В неожиданном приступе паники Кроули схватился за голову, созерцая в беспорядке разбросанные по столу листы. Звонить Морле? Но она, старая сэ, обязательно спросит что-нибудь в духе: "А какой ты, милмой, представляешь себе обложку?" Беда заключалась в том, что Кроули не представлял. Его охватило иррациональное желание написáть Эзре. В отчаянии писатель заметался по кухне. Из прострации его вырвал голос Уэнсли. Творец интерьеров его новой жизни застыл на пороге: – У меня там первый слой подсыхает... Ой, а что это тут у вас? – спросил он, с любопытством поглядывая на горе-иллюстрации. – Мой работодатель... который бывший, да не бывший... – принялся, запинаясь, объяснять Кроули. – Короче, я получил от редактора макеты обложек своего романа. – И все они ужасны? – догадался Уэнсли. – Хуже того. Наипиздовейший пиздец! – процитировал писатель своего лучшего друга, в сердцах схватил со стола распечатки и смял их в ком. – Да... м-м-м... делá... – хмыкнул Уэнсли, сочувственно кривя губы. – Вы бы... это самое... иллюстратора нормального нашли, что ль?.. Нерешительно приблизившись, он аккуратно расправил несколько листов, бегло оглядел их и, сочтя негодными, снисходительно отложил в сторону. – Честное слово... – Уэнсли присел на стул, который раньше обычно выбирали Эзра и Би. – Я не эксперт, конечно, но это полная фигня, вы правы. Никуда не годится. Пропорции уродские какие-то. А вот тут вообще, глядите-ка, у мужика голова, как у гидроцефала... Энтони Кроули посетила гениальная в своей простоте мысль: – Джереми... Уэнсли... – взмолился он, – а ты сам не мог бы?.. Ну, обложку мне нарисовать? Юный гений стрит-арта помолчал, покачал головой с сомнением и наконец высказался: – Простите, Энтони, я в малые формы не умею. Тут планшет нужен, программы специальные... это вам не карандашный набросок отсканировать и на книжку налепить... Я б с удовольствием, но я просто не знаю как, у меня нет таких возможностей, даже лэптопа нет. Извините... – он поднял на Кроули печальный, усиленный очками взгляд. – И тут читать придётся, а с чтением у меня... ну я ж рассказывал уже. Писатель медленно кивнул в ответ, давая себе мысленный зарок: сегодня же он погуглит, на чём (а главное – чем) нынче рисуют, и закажет для мальчишки самый современный гаджет. Пусть будет... вместо чаевых. Уэнсли расценил кивок Кроули по-своему. – Не расстраивайтесь вы так, – сказал он. – Помните Ала? Вы вроде бы знакомы с ним... Он, как его... профессиональный художник. Я думаю, он справится... Только вы дайте ему роман свой полистать-то, чтоб проникся... Хотите – я ему напишу? – Спасибо, – выдохнул Кроули, обессиленно присаживаясь на край подоконника. Какой, однако, удивительный мальчишка! Они у Эзры все такие, что ли?***
Альбус Уайт согласился не сразу, поскольку – в связи с обстоятельствами знакомства – писателю не доверял. К переговорам потребовалось привлечь тяжёлую артиллерию (читай: Эрика и Эзру). Мы опустим долгие дискуссии в мессенджерах, с вашего позволения, мой славный читатель, также как и преисполненный невысказанных обвинений, скрытых за напускной холодностью, телефонный разговор Энтони Кроули с профессором Нуттер. Важно другое: Альбус обещал-таки прочитать The Ashes of Eden и, если верить его словам, попробовать впоследствии облечь свои впечатления от романа в рисунок. Драгоценная папка с правками Эзры и комментариями Кроули перекочевала от Агнес Нуттер к Анафеме (для этого профессору пришлось на заре Страстной недели посетить "Старбакс" на Беркли, 52 и, несмотря на неловкость, перекинуться парой фраз с дочерью), а от неё – к Эрику, чтобы уже из его рук быть переданной Алу. Приключения этой не иначе как судьбой отмеченной бежевой папочки Энтони Кроули и Эзра Фелл живо обсуждали вечером в понедельник в Сейнт-Джеймсском парке. Однако, мой драгоценный друг, отмотаем время немножечко назад. Вы не возражаете? В последний раз, клянусь! Уверен, вам не менее моего любопытно, что произошло между героями нашей истории, когда писатель, как и намеревался давеча, встретил своего ангела в четверть десятого вечера возле служебного входа Waterstones на Пикадилли. Апрельские сумерки ещё только сгущаются, мой славный читатель. Представьте себе оживлённую улицу в сердце европейского мегаполиса, одного из самых красивых городов мира. Спешат вдоль идеально выметенных тротуаров модно одетые прохожие – у них даже вечером полнó дел и забот. В кармане у каждого (а то и в руке) живёт своей жизнью, щерится прямоугольничком чёрного зеркальца волшебная запоминающая машинка, без устали принимающая сообщения и звонки, сортирующая почту, собирающая новости и – как положено хорошей прислуге – всевозможную конфиденциальную информацию о хозяине, а заодно – всяческий компромат на него. Недаром ведь говорят, что человек – это его айфон. Вы не можете видеть меня, друг мой, но не сомневайтесь: старый раб Хроноса сейчас только что вам подмигнул. Но вернёмся, пожалуй, в Лондон? По гладко заасфальтированной и украшенной идеально ровной разметкой Пикадилли чинно едут (не несутся, не летят, ибо запрещено!) чёрные кэбы, разномастные Uber'ы, всевозможные легковушки. Вдоль бордюров с достоинством плывут красные даблдекеры. Возможно, старина Терри за рулём одного из них? Кто знает? Воздух пахнет не бензином, не выхлопными газами и давно уже не дымом чадящих диккенсовских труб – воздух нынче пахнет весной. О Лондон, город души моей, сердце моей незабвенной Британии, как же к лицу тебе двадцать первое столетие! Ты, словно викторианец, облачившийся в современные одежды, сам себе как будто удивляешься, сам собою восхищён. Ты требуешь лишь лучшего, только сáмого дорогого, шикарного и эксклюзивного! Больше стекла, электричества, технологий! О старый франт, ты словно давно позабыл тёмное, грязное, гнилое Средневековье, спрятав его под новым гламурным культурным слоем! Ты делаешь вид, что даже позапрошлый век почти не помнишь и не с тобой это было... Но воды Темзы всё так же текут, обрамлённые в металл и гранит, лишь одним им ведомым маршрутом. Сердце моё, чудо моё, не нужно притворяться, не сто́ит тебе стесняться своей древности, нет нужды скрывать прошлое, ведь ты не томная леди, ты – великая столица! Ты одет в неон, бронзу с патиной, позолоту и винил – и всё одинаково идёт тебе. Дышит апрелем высокое, три дня не знавшее дождя небо; дышат историей стены твоих дворцов и соборов; дышат неизбывным стремлением вперёд готовые live fast, die young клубные кварталы с их вереницами баров и дискотек; трепещет на тёплом ветру молодая листва; сигналят машины; стучат невидимые колёса подземных поездов... Ты прекрасен, мой Лондон, каким бы ты ни был, и ты сам дышишь. Ты живёшь.***
Энтони Кроули, естественно, пошёл пешком, благо было недалеко. Незнакомый с творчеством Бродского, писатель шёл "мимо храмов и баров, мимо шикарных кладбищ, мимо больших базаров", ничего вокруг не замечая. Все мысли его были лишь об ангеле. Кроули весь день терзался сомнениями: как, с чего начать разговор, чтобы это не выглядело глупо и банально. Несмотря на все треволнения и дюжину заранее заготовленных фраз, его хватило лишь на скупое "Привет!" – вот что вымолвил Кроули, пряча в карманах подрагивающие руки. Все словá будто вмиг покинули его. Эзра улыбнулся, привычным жестом взлохматил волосы, сделал шаг вперёд... и заключил писателя в объятия. – Здравствуй, Энтони... – прошептал он Кроули в висок, примерно туда, где чёрная змейка свернулась подобием амперсанда или скрипичного ключа. – Я ужасно по тебе скучал. Энтони Кроули как будто онемел, язык ему не повиновался. Задыхаясь рáвно от разрывающего грудь счастья и непонятной боли, тисками сдавившей сердце, он жадно вдыхал запах родных волос, отчего-то не к месту поминая Шекспира, ведь именно великому барду все англоговорящие обязаны выражением tongue-tied. – Энтони?.. – Эзра немного отстранился. – Ох... прости, пожалуйста, извини... я не должен был... я просто так... наверное, неправильно... конечно, чем я думал!.. – он совершенно стушевался, смешался и смолк. – Ангел, – прошептал Кроули и качнулся вперёд, тщась продлить объятие. – Я тоже скучал. Я люблю тебя... до умопомрачения. Не отпускай меня... Эзра тихо выдохнул, крепче обхватывая Энтони за талию и прижимая к себе. – Хорошо, что ты пришёл. Ты простил меня? – Эзра заглянул писателю в глаза. – Мне совсем нечего прощать, ты ни в чём передо мной не провинился, – Кроули осторожно взял лицо Эзры в ладони. – Это я должен вымаливать твоё прощение. Это я не выслушал тебя!.. – И мне нечего прощать, дорогой, – Эзра бережно накрыл ладонь Кроули своей. – Мы ведь договорились. Начинаем с начала? – С самого начала? – Кроули чуть склонил голову, прижимаясь лбом ко лбу Эзры. – С самого, – улыбнулся Эзра, медленно опуская руку. Кроули нехотя последовал его примеру. – Как прошёл твой день? – спросил Кроули тихо. – Долго... длинно, – Эзра стрельнул в писателя взглядом из-под ресниц и осторожно переплёл их пальцы. – Я весь день думал только о тебе. А твой? – Аналогично, – усмехнулся Кроули. – Ты не хочешь прогуляться? – Эзра несмело сжал ладонь Кроули. – Я думал, ты никогда не предложишь, – ухмыльнулся писатель и, не удержавшись, наклонился вперёд и коснулся губами ангельской щеки. – Тогда в парк? – в глазах Эзры сияло счастье. – В парк, – послушно кивнул Кроули. Сказать по правде, за ангелом он готов был и на край света.***
Они сидели на деревянной скамейке под щедрым лучом фонаря и смотрели на тёмную гладь пруда. – Ал – славный, в общем-то, парень, – продолжая начатый по дороге разговор, произнёс Эзра и робко положил голову Кроули на плечо. – Не без закидонов, конечно... ну а кто без них? Кроули осторожно приобнял Эзру, привлекая его к себе поближе. Он старался внимательно слушать ангела, но, как ни странно, почти не разбирал слов, упоённый ощущением близости. – Я уверен, – продолжил Эзра, ласково поглаживая ладонь Кроули краешком большого пальца, – он нарисует обложку, достойную твоего романа. Дай только сроку. Тебя проф... редактор сильно торопит? – Мгмхм, – Кроули отрицательно качнул головой. – Потерпит старая черепаха. Не убудет с неё. – Это хорошо, – улыбнулся Эзра, тайком вдыхая аромат знакомого парфюма. Isle of Man он успел изучить до последней ноты, но сейчас этот запах казался ему особенно пленителен. – Смотри! Там утка! – вскинулся вдруг Кроули, потревожив слегка разомлевшего от близости к любви своей жизни Эзру. – Плывёт куда-то, сволочь такая... – И что ей не спится?.. – Эзре было не до обитателей пруда. При свете фонаря он внимательно изучал линии на ладони дорогого сердцу писателя. – Кинуть бы в неё сухой горбушкой, – прищурившись, заметил Кроули ядовито. – Пожалей уточку, дорогой мой, – Эзра поцеловал Кроули в ладонь, задержавшись губами у ложбинки между большим и указательным пальцем. – Пусть плывёт себе... Чем она тебе не угодила? – О... – протянул писатель, – я этих тварей просто ненавижу! Ты не представляешь! Самые жуткие создания на свете! Дети Ктулху! – Никогда бы не подумал... Они кажутся вполне безобидными на вид, – Эзра без интереса проследил за пернатым нарушителем их уединения: в поздних сумерках утку было толком не рассмотреть – только плеск намекал на её присутствие. – Ты не представляешь! – Кроули чуть повернул голову вбок, касаясь виском ангельских кудряшек. – У меня от этих монстров психологическая травма на всю жизнь! – Расскажешь? – полюбопытствовал Эзра. – Ты будешь надо мной смеяться, – ответил писатель: надо же было поупираться для проформы. – Конечно, буду, – улыбнулся Эзра. – Тогда не расскажу! – Расска-а-жешь, куда ж ты денешься, – протянул Эзра с долей наигранной хитрецы. – К тому же, я уверен, это должно быть нечто незабываемое. – А вот и не расскажу! – заупрямился Кроули, притворившись до глубины души задетым. – Слушай, Энтони... – Эзра резко выпрямился и сел к писателю вполоборота, – а ты часом щекотки не боишься? – Не боюсь, – соврал Кроули, гордо сложив руки на груди, однако от греха (от ангела) подальше всё-таки отодвинулся. – Уток боишься, щекотки не боишься... – пробормотал Эзра, приняв задумчивый вид учёного-естествоиспытателя. – Тут не обойтись без эксперимента. – Я не говорил, что боюсь уток! Я их просто на дух не переношу! – взвился Кроули, попавшись в ловушку. – По шкале от... эм-м-м... клубничного пломбира до профессора Нуттер, – не отставал Эзра, – утки где примерно будут? – У Морлы в жопе, – заявил Кроули безапелляционно, но писательский апломб развеялся как дым, когда Эзра неожиданно метнулся вперёд и принялся нещадно его щекотать. – Хватит! Немедленно прекрати! – заверещал Кроули: это было невыносимо! Эзру было не остановить: он оказался дерзок и проворен. Извиваясь ужом на неудобной скамейке и не имея возможности отползти дальше подлокотника, Кроули, задыхаясь от смеха, пытался перехватить тонкие ангельские запястья, однако тщетно. С кончиков пальцев Эзры словно электрические заряды срывались и пробивали нервы навылет, несмотря на пиджак и футболку. И близость ангела, такая сводящая с ума близость... – Расскажи про уточек, расскажи, – как заведённый повторял Эзра сквозь смех. – Всё, сдаюсь! – писатель вскинул руки вверх, признавая поражение, и тотчас же оказался заключён в объятие. – Это жестоко! Ты просто садист какой-то! До слёз аж! – выговорил он с поддельной обидой и демонстративно вытер совершенно сухие веки, правда, улыбку всё-таки спрятал в вороте ангельской рубашки. – Прости, – без тени раскаяния выдохнул Эзра, отсмеявшись, – не устоял перед искушением. – Ведёшь себя как ребёнок! – пробубнил Кроули куда-то ему в шею. – Ой, вы на него посмотрите! С каких это пор ты стал таким серьёзным, Энтони?! – воскликнул Эзра, чуть отстраняясь, чтобы лучше разглядеть лицо своего ненаглядного писателя. – К твоему сведению, я всегда серьёзен, – возразил Кроули, предательски алея щеками. – И в утку ты на полном серьёзе хотел горбушкой запульнуть, – заметил Эзра. – А щекотки ты всё-таки боишься, – прибавил он удовлетворённо. Пристально глядя прямо в серо-голубые глаза своего ангела, Кроули, понизив голос, медленно выговорил: – Ладно, твоя взяла. Но это очень личное. Обещай, что никому не расскажешь, даже Би. Выражение лица Эзры мгновенно изменилось: – Конечно, Энтони. – Кхм... – Кроули откашлялся. – Я написа́л стихи... Моя первая, так сказать, попытка в поэзию. Эзра смотрел на него, приоткрыв от изумления рот. – Так вот... кхм... – Погоди, а при чём тут утки? – спросил Эзра недоумённо. – Терпение, ангел, сейчас всё узнаешь. Чтобы сохранить – в прямом смысле – лицо, Кроули пришлось вспомнить юность и игру в покер. Он не спеша прочистил горло, глубоко вздохнул и, не выпуская рук Эзры из своих, патетически продекламировал: Плывёт утка кверху брюхом, Пусть земля ей будет пухом. Несколько секунд Эзра молчал, потом прыснул и, уже сгибаясь пополам, расхохотался. – Ну как, на Нобелевку потянет? – спросил писатель, довольный шуткой. – Энтони! – вскричал Эзра, утирая предательски увлажнившиеся глаза. – Вот это – действительно! – было до слёз! Хотя мне понравилось. Но уточку всё-таки жаль. Что с ней случилось? Горбушкой зашибло? – Это тайна, покрытая мраком, – ответствовал писатель туманно. – Мне кажется, тебе стоит подумать над созданием... э-э-э... цикла стихов или целого поэтического сборника! – Эзра зажмурился, закрыл лицо руками и вновь рассмеялся. – Ты считаешь? – Конечно! Приключения утки в нашем бренном мире и в посмертии. Эпическая поэма, – не переставая смеяться, Эзра упал обратно Кроули на плечо. Теперь хохотали вместе. – Настолько эпично? – не унимался писатель. – Я чуть со скамейки не навернулся, как эпично, – признался Эзра. Когда приступ необоримого веселья миновал, Эзра нашёл-таки в себе силы сформулировать внятный вопрос: – А у твоего нового шедевра есть история создания? – Во-первых, шедевр не нов, – Кроули фыркнул. – Во-вторых, естественно. И какая история!.. – он загадочно воззрился на Эзру. – Ты поделишься, или тебя, как грушу на волшебной картине, ещё пощекотать? – Даже не надейся! Я буду звать на помощь! – Это будет не менее эпично, чем плывущая кверху пузом поэтическая утка, – Эзра закусил губу, пребывая в борьбе со смехом и в блаженстве одновременно: рук они с Энтони больше не размыкали. – Ты будешь слушать или ржать надо мной? – писатель принял нарочито уязвлённый вид. – Я весь внимание, дорогой. – Однажды тёмным декабрьским вечером, – начал Кроули замогильным голосом. Теперь настал черёд Эзры фыркать: – Тёмной-тёмной ноченькой, – ласково передразнил он. – Которая, как известно, не только темна, но и полна ужасов, – продолжил писатель. – В частности – уток, – вставил Эзра. – Погоди, не спеши, и до неё, окаянной, доберёмся, – правой рукой Кроули обхватил Эзру за плечи, а левой принялся выстукивать по подлокотнику скамейки нагнетающий напряжение мотив. – Ты мастер спецэффектов и саспенса, – усмехнулся Эзра. – Так дашь дорассказать или нет? – изображая раздражение, писатель хлопнул свободной рукой по подлокотнику скамейки. – Извини. – Так вот... В поисках... э-хм... вдохновения я знатно поднакатил. – История не нова. – Не перебивай! – Молчу, молчу! – ...Поднакатил и завалился спать. Айфон под бок бросил, приложение для заметок открыл... – И тут оно, точнее – она, утка невыразимая тебе приснилась? – Я точно не помню, что мне приснилось, ангел, но это – по ощущениям – было нечто сногсшибательное. Я посреди ночи вскочил, записал пару строк – и обратно дрыхнуть, – Кроули смолк, ожидая реакции слушателя. – А дальше что? – Эзра нетерпеливо дёрнул его за лацкан пиджака. – А дальше – утро. – Ну так? Ты проснулся – и? – Прочитал стихотворение и заорал. – Прямо-таки заорал? – Прямо в голос, дурниной! – Заметь, дорогой, это не я сказал! – Ты про что? – Про дурнину! – Ах это я ещё и дурнина! – Повторюсь, дорогой: это не я сказал! – И таким отношением платишь ты за мою откровенность! – Кроули театрально схватился за сердце. Эзра поймал его руку и коротко поцеловал. – Я больше всего на свете ценю твою откровенность, Энтони. И я сейчас вовсе не шучу. – Господи, дьяволе, кто-нибудь! – взвыл Кроули. – Да почему ж ты такой?! – Какой "такой"? – спросил Эзра, из-под ресниц поглядывая на писателя. – Не... не... непредсказуемый, непередаваемый, необъяснимый!.. – чуть склонив голову, выговорил Кроули ему в губы и замер. – Ты меня целовать собираешься или как? – поинтересовался Эзра слегка брюзгливо. Энтони Кроули до ужаса хотелось ответить ангелу что-нибудь нецензурное, зато в рифму (ведь, как нам с вами известно, мой славный читатель, муза его была в родстве с зубной феей и имела крайне извращённое чувство юмора). Однако свой низменный порыв он превозмог и сделал то, о чём безнадёжно мечтал столько дней. Кроули осмелился лишь едва коснуться губ ангела. Закрывая глаза, он почувствовал, как Эзра улыбается в поцелуй, и сам улыбнулся в ответ.***
Они, наверное, могли бы просидеть так не до утра даже – до скончания века, обмениваясь короткими, ничего не значащими фразами и целомудренными поцелуями, упиваясь друг другом и ощущением свершившегося. Однако неистовые Беатриче Бугаец, словно строгая дуэнья, ровно в одиннадцать обозначили своё незримое присутствие. Старенький "Самсунг" Эзры запищал в забытом на скамейке парусиновом рюкзачке. – Прости, дорогой. Секунду... ой блять! – Эзра извлёк на свет (не божий – всего лишь фонаря) свой смартфон, усмехнулся, прочитав сообщение, и развернул экран так, чтобы Кроули было видно. Би, 23:00: "Пиздюк, ты там часом не сдох? Шлем с рогами не похерил промеж книжек? Жратва остыла! Кот орёт! Ты когда его величество чесать явишься?" – Позвони мате... родителю, – выдавил Кроули сквозь смех. – Ты меня ещё учить будешь, – огрызнулся Эзра беззлобно. – Сам им звони, коли жизнь не мила. ...И спешно застрочил в мессенджер.***
– Проводить тебя? – предложил писатель. Эзра улыбнулся и отрицательно качнул головой. Ворота парка были закрыты, и они вышли через небольшую калитку. – Ты знаешь, а я бы мог взять "Бентли". Отвёз бы тебя... – Признайся, ты по Би соскучился, а ещё тебе не терпится познакомиться с Бегемотом, – не переставая улыбаться, Эзра мягко сжал ладонь Кроули. – Шутишь или опять издеваешься? – Кроули жадно ловил ангельский взгляд, в неверном свете фонарей отливающий гематитом и серебром, и не чаял насмотреться. – И в мыслях не было, дорогой мой, – Эзра привстал на цыпочки, нежно целуя писателя в уголок рта. – Давай лучше я тебя провожу, ведь здесь совсем недалеко.***
– Ты... не хочешь остаться? – спросил Кроули тихо, когда от ярко освещённого фойе его дома их отделяло всего несколько шагов, и тотчас же, смутившись, поправился: – Я ничего такого не имею в виду... в гостиной бардак, конечно, там твой Уэнсли рисует... так что диван мне, но спальня в твоём распоряжении, как раньше, как тогда... в декабре. – Дорогой мой, – Эзра нежно погладил писателя по скуле. – Конечно же, я хочу остаться. И обязательно однажды останусь. Но не сегодня... Просто... – он опустил голову, смешавшись. Кроули нашёл верные слова быстрее: – Просто слишком рано? – Да, и это тоже, – вздохнул Эзра. – Ты, наверное, скажешь, что это глупо... Но призрак Азирафеля нет-нет да дышит мне всё ещё в затылок иногда. – Я знаю, я понимаю! Ты – это не он! – заверил его писатель. – И мне действительно ты нужен. – Тогда ты согласишься дать мне немного времени, Энтони? – Эзра перехватил руки писателя и крепко сжал его пальцы. – Я люблю тебя. И я хочу, чтобы ты узнал меня мной. Мной настоящим, а не издёрганным малодушным дураком, который – что ни миг – до ужаса боялся быть раскрытым и жаждал того не менее сильно... – Я люблю тебя, Эзра. И, – Кроули ухмыльнулся с толикой лукавства, – ты вовсе на Азирафеля не похож. Ну... если только внешне. Ты занудней, неоднозначней... и забавней (прости уж за выражение: косноязычие, как ты знаешь, бич писателей). Ты интересней и загадочней. И пока... я не теряю надежды тебя разгадать. – Надежда умирает последней, – проговорил Эзра с нечитаемым выражением лица. – Вот! Вот о чём я тебе толкую, – рассмеялся Кроули, обнимая его. – Поцелуй на прощание? – Всенепременно, дорогой мой, – шепнул Эзра, с трепетом приникая к вожделенным губам.***
В Лондоне пробило полночь. Эзра Фелл не заметил, как понедельник сменился вторником. Он неспешно шёл "мимо храмов и баров", и путь его лежал в сторону метро. Эзра не переживал, что может не успеть на последний поезд: с недавних пор он мог позволить себе Uber. Просто так. Вот как сегодня. Выйдя обратно на Пикадилли, он остановился и медленно перевёл дыхание: был ли он когда-нибудь раньше настолько счастлив? Нет. Эзре снова казалось, что весь мир лежит у его ног. Ни с чем не сравнимое ощущение. Чистый экстаз. Мимо прополз красный даблдекер, зачем-то задержался у зелёного светофора и, презрев все правила дорожного движения, а также связанные с ними запреты, слегка сдал назад. Эзра с толикой изумления наблюдал за танцами автобуса на пустой дороге. Наблюдал... пока не догадался присмотреться. Водитель посигналил и чуть приоткрыл дверь. Эзра махнул ему рукой и в ответ на вопросительно приподнятые седые брови радостно показал большие пальцы вверх. Старик Терри, по прозвищу Смерть, довольно ухмыльнулся и покатил дальше. Его смена закончилась, а дома его ждали жена и малышка Сьюзан.