Глава сорок восьмая Последний лондонский мост
And you know that it's the beginning, And you know that it's the end. Once again we are strangers As the fog goes rolling in. And all over the world Strangers talk only about the weather. All over the world It's the same, It's the same, It's the same.
Мой славный читатель, ведомо ли вам, сколько мостов переброшено через реку, что уж два с небольшим тысячелетия несёт свои воды сквозь город, который мы привыкли звать Лондоном? Да, вы совершенно правы, дорогой друг, на сегодняшний день их тридцать пять. Конечно, если мы обратимся к истории, то убедимся, что на самом деле мостов было куда больше, однако самые древние, самые первые давным-давно канули в воды Темзы, словно в Лету, и тихо перегнили на дне её, обратившись в ил. Последним из тех самых трёх с половиной десятков стал увековеченный в "Реальной любви", "Гарри Поттере" и "Чёрном зеркале" мост Millenium, что покачивается где-то между силуэтом Собора Святого Павла и Тейт Модерн, – произведение архитектурного гения современности, ввиду своей обманчивой ажурности и мнимой неустойчивости прозванный лондонцами The Wobbly Bridge. Когда дует сильный ветер, пешеходам всё ещё мнится, будто полотно под их ногами опасно кренится, и лишь доверие к городским властям да мощные металлические опоры немного усмиряют их страх и неуверенность, побуждая двигаться дальше. В Луишеме, наоборот, с мостами напряжёнка: есть, правда, железнодорожный (куда ж без него?) и есть спортивный клуб под названием The Bridge – Анафема ходила туда на йогу, пока неожиданно начавшее ветшать здание не закрыли на реконструкцию.***
Нынешним субботним утром, выпавшим аккурат на середину мая, миз Девайс неспешно готовила себе и эльфийскому владыке поздний завтрак. Вчера, дабы отпустить Эрика на свидание в сады Кью, а Рейвена – на очередной спарринг с Уэнсли, ей пришлось единолично закрыть вечернюю смену. В благодарность за такую самоотверженность юноши, не сговариваясь, решили свою драгоценную ведьму на выходные освободить. Кинув беглый взгляд на древние икеевские часы под потолком (с недавних пор очищенные от культурных наслоений, доставшихся в наследство от предыдущих жильцов), Анафема заметила время, когда яйца в чуть помятом ковшике на электрической плите вознамерились закипеть. Теперь осталось отсчитать ровно восемьдесят секунд – как раз тосты подоспеют. Анафема бросила на сковородку пару кусков "вечного" хлебушка из "Теско" и, напевая песенку из "Бесконечной истории", протанцевала к холодильнику. Из спальни до неё донёсся изумлённый возглас Ньютона: – Ни ху... хрена себе твоя маман Тони рекламную кампанию бахнула!! – Ась? – Анафема подцепила с крючка жёлтую прихватку с эмблемой "Звёздного флота" и, споро перехватив ковшик (наловчилась уже!), быстро пихнула его в раковину под холодную водичку – не схватились бы желтки, а то весь кайф насмарку. – Пипец... – на пороге кухни возник Владыка. – Реклама прям агрессивная. Куда ни глянь – везде "Пеплом" присыпано. По всем интернетам. – М-м-м... – Анафема не выглядела удивлённой. – Мать конкретно вложилась, Эз жаловался, – пояснила она. – Всех прикормленных блогеров, журналистов и пол-ЛГБТК+ припахала (Би тоже обалдели). – Это плохо? – осторожно уточнил Ньютон, отодвигая колченогий стул. – Да не то чтоб... – Анафема как раз закончила нарезáть румяные гренки на ровные полосочки. В кухне аппетитно запахло поджаренным хлебом. – Но ты прав, – продолжила Ана, ставя перед Владыкой тарелку, – The Ashes уже из всех щелей прёт. – Вчера возвращаюсь с работы, значит (блин, забыла тебе рассказать!), а на остановке даблдекер – с во-о-т таким баннером, – Анафема развела руки в стороны, словно желая продемонстрировать всю монструозность увиденного. – Кошмардос! – Почему? – спросил Ньютон и потянулся за кружкой. – Да там две рожи такие протокольные... – Анафема в сердцах махнула прихваткой. – Не Тони, не Эз и уж точно не их персы. – А чё? – полюбопытствовал Владыка, осторожно макая чуть присыпанного солью "солдатика" в жидкий желток. – О Элберет Гилтониэль! – откусив, взмолился он по известному всем эльфам адресу. – Это божественно! – На здоровье, Ньютик, – ухмыльнулась Анафема не без довольства и поспешила продолжить свою мысль: – А кошмардос весь в том, что рожи эти ушлёпочные из-под бобровых цилиндров лыбятся! – Ай-й? – спросил Ньютон, облизнув ложку, и, не дожидаясь ответа эльфийской принцессы, принялся методично выскребать содержимое яичной скорлупки. – Не "ай", а наипиздовейший пиздец, как говорят Би! – вскричала Анафема и по-гусарски (по-рыцарски? по-самурайски?) прицельным ударом ножа снесла макушку яйца. – Я уверен, – заверил её Ньютон, – цилиндры им искин нарисовал. Ни один британский бобёр не пострадал, не переживай. – Да я не про то! – Анафема гневно ткнула гренком в оранжевый желток, который не замедлил язвительно перелиться через край матовой беленькой скорлупки и нагло капнуть на подставку. – Это историческая несправедливость! Просос, как бы Тони уже сказал. – В смысле? – Ньют принялся за второе яйцо. – В том, Ньютик, смысле, – Анафема погрозила несведущему бойфренду чайной ложечкой, – что бобровые цилиндры, несмотря на то, что мех несчастных животных обладал прекрасными водоотталкивающими свойствами, к середине 1850-х здесь резко вышли из моды. А время действия романа Тони, на минуточку, в 1862-ом... – Откуда про моду знаешь? – прищурился Ньютон. – Гуглила? – Сам ты гуглил! – обиделась Анафема. – Когда я мелкой была и в Штатах жила, папа меня, к твоему сведению, часто с собой на съёмки таскал. Костюмерша там была одна... со степенью по истории. Она рассказывала: бобров полтора века назад... что здесь, что за океаном едва ли не всех поистребили. Из них тогда ещё и пальто шили. Вот мода и поменялась. Ибо не из чего (не из чего, Ньютик!!) больше шить стало. На шёлк перешли. Ну... и на всякое другое-прочее. – О-о-о-у-ум... – протянул Владыка с набитым ртом. – То-то и о-о-о, – передразнила его Анафема. – Представь себе моё офигение при виде бобровых шапок! – Цилиндров, – поправил дотошный Ньютон. – Да один фиг, – тряхнула волосами (совершенно в материнской манере, пускай Ньют этого знать не мог) Анафема. – Я думаю, никто не заметит, – постарался сгладить назревающую... ситуацию Владыка. – Ну хоть бы, – согласилась Анафема. – А чего ты так переживаешь? – Да настрадались они оба... и Тони, и Эз с этим романом, – молвила Анафема раздумчиво. – Не хотелось бы, чтобы им как-то криво, боком то бишь вышло. – Всё будет хорошо, – заверил её Ньютон. – Ну... будем надеяться, – Анафема протянула руку через стол, ища пальцы Владыки. – Вы сегодня играете? Не слился никто? – Естественно, – улыбнулся Ньют и бережно сжал её ладонь. – Лучшего мага, чем Тони, у нас отродясь не водилось. А в тандеме с Эзом они и вовсе неуе... непобедимы. Глядишь, балрогов сегодня без потерь минуем. – Ну, валар моргулис... – усмехнулась Анафема. – Я вам попкорну нажарю. – Моя владычица! – рассмеялся Ньютон и в шутку галантно припал к ведьминым пальчикам. – Только чур не набухайтесь нынче, как вы умеете, – тон Анафемы стал наигранно суров. – Ты ведь помнишь, что завтра мы к папе едем? Би грозились сделать поленту. – Наслышан от Эза. Заранее страшусь, – Ньютон весьма убедительно поёжился. – Надо бы ещё в зоомагазин успеть заскочить... Бегемоту б игрушку какую... – Мой же ты умница!.. – с нежностью выдохнула Анафема. – Эз говорит, он простыми плюшевыми няшками пробавляется. И лазером не брезгует. – Не... мессиру приличную мышь надо. Чтоб мигала бордовыми глазами, каталась по полу с назгульским клёкотом и адово пищала, – со знанием дела заметил Ньют. – Ты прав, любимый, – Анафема подлила им ещё кофе. – Пусть гогочет инфернальная игрушка... на радость котику. И старичкам нашим на потеху. Ньютон "Владыка Трандуил" Пульсифер робко взглянул на Анафему и тихо перевёл дыхание: он вновь ощутил себя самым счастливым человеком на свете.***
Кот Бегемот пребывал в наирасслабленнейшем расположении духа: то ли вчерашняя пицца с жирной ветчинкой тому была виной, то ли тот факт, что кучерявый раб сдался и препоручил синий плюшевый комочек в его клешни... В общем, Бегемоту было хорошо. Он задумчиво мусолил осьминога, примеряясь, куда бы позабористей того запульнуть, чтобы послаще доставать было, когда в кухню зашли Беатриче. – Гэйб, бросай всё! Поди позырь, – крикнули они, – чё кошачелло творит! – Секунду, лапа! – донеслось откуда-то сверху. – Уже бегу! – Ждать некогда! – взвизгнули Би восторженно. – Твой престарелый одноглазый кошак пытается забросить осьминога на стол. – Наш престарелый одноглазый кошак, лапа, – поправил Габриэль, спускаясь по лестнице. – Иди в пень! – рявкнули Беатриче беззлобно. – Чё как? Готов? – они приобняли приблизившегося Габриэля, снизу вверх заглядывая ему в глаза. – Мне не по себе, Би, – признался господин артист. – После такого перерыва... и очень не хочется вас с Бегемотом одних оставлять... Может, ну его?.. К чёрту эти съёмки? – Да щас прям! – воскликнули Би неистово. – Не первая твоя роль, не первая твоя командировка... и дай Ктулху, не последняя! – Да я знаю, знаю... – прошептал Габриэль, пряча лицо в тщательно взлохмаченной причёске партнёра. – Но всё равно... Не хочу уезжать... – Держись, кретин тактильный, – Би погладили его по спине. – И не переживай за нас: всё под контролем. Котан присмотрен будет, так и быть, таблетку в пасть пихну. Доче твоей денюжку на карту скину, она "не заметит подмены". За Эзрой с Тони пригляжу заодно – ничего с ними не поделается. – Ты ведь приедешь?.. На премьеру, я имею в виду?..– спросил Габриэль тихо, едва дыша. — Всенепременно, — успокоили его Би. — Хорошо, – кивнул он. — И на предпоказе буду из первого ряда смотреть, как ты чапаешь в кинотеатр по ковровой дорожке, — заверили его Беатриче. – Смотри, чтоб красную постелили! Как в лучших домах Лондона и Парижа! – Прошу тебя... я не хочу, чтобы ты (именно ты!) – из первого ряда, – взмолился Габриэль, на ходу теряя слова. — Я хотел бы... если ты не будешь возражать, конечно... чтобы мы прошли по ковровой дороже вместе... как пара... Би смешались и растерялись. – Гэйб... Гэйб блять! Мать твою не мать! Шлем свой с рогами сними нах и спрячь! Я не ношу смокингов и вечерних платьев! Я не знаю, как себя вести! Я не умею в гламур! – Да наплевать! – Габриэль крепко обнял Би за талию, привлекая к себе. – Для меня будет честью пройти рука об руку с тобой, во что бы тебе ни вздумалось одеться! Будь ты хоть в этой дырявой футболке и легинсах с пузырями на коленках! Да приди ты хоть в своих жутких сапогах на платформе, но только будь рядом со мной, как были, пока мы снимали пилотку! Не покидай меня! – Я буду, Гэйб, – ответствовали Би серьёзно. – Я тебя не покину. Они совершенно открыто и по-юношески задорно улыбнулись: – Да нах... нах эту ебáную дорожку! Не боись: пройдём вместе – хоть в пижамах! – по этому плешивому коврику! И пусть эти курвы, – прибавили Би ядовито, кривя губы, – пусть эти шалавы критико-блядоблогеры только пасти свои поганые на твой счёт разинут! Мои псины приютские их на раз перебрешут! А самых мерзких – обоссут. Они подмигнули Габриэлю: – Ничего не бойся, мистер Кашемир-р-р, я с тобой. Габриэль Бомгард глубоко вздохнул и бережно покачал неистовых Беатриче в объятиях: "Господи, дьяволе, кто-нибудь, ты послал(а) мне друга! Ты послал(а) мне плечо! Что ещё нужно человеку?! Аминь".***
Профессор Нуттер неласково щурилась на поздний майский закат, робко расцветающий за окном. На массивном столе темнел экраном закалённый в боях с нетленками её подопечных макбук, подле него пристроились початая бутылка Mount Fishtail и опустевший бокал. Отрешённо созерцая оживлённую Пикадилли, Агнес Нуттер старалась не думать о том, как ей не хочется возвращаться домой, где глухая тишина, тени по углам, а интерьеры – внезапно осточертевшие! – навевают смутные воспоминания об "Эрмитаже". Глядеть на захваченную в плен стеклопакета улицу стало вдруг невыносимо; подавив тяжкий вздох, профессор резко отвернулась, подлила себе ещё винá (чуть более тёплого, чем она любила) и медленно опустилась в своё драгоценное "редакторское" кресло. Узкие лодочки на двенадцатисантиметровых шпильках давно были сброшены, и Агнес с наслаждением зарылась босыми ногами в мягкий ворс тёмно-изумрудного ковра – даже пальцами пошевелила от удовольствия. Неистово захотелось покурить. Профессор не глядя нашарила на столешнице портсигар, щёлкнула зажигалкой и, пододвинув к себе тяжёлую пепельницу, глубоко затянулась тонкой папироской. Снова вставать и открывать окно было откровенно лень. Поморщившись, Агнес потянулась за пультом от кондиционера: не выветрит, так хоть развеет чуток... Взгляд её вдруг упал на недочитанную книгу в твёрдом переплёте, забытую до поры на столе. Уголки аккуратно очерченных татуажем губ слегка опустились, как будто что-то опечалило Агнес Нуттер. – Нет, обложка, конечно, хороша, – стряхивая пепел, пробормотала она сама себе. – Стоила она того, чтоб довериться Тони и подождать, всё-таки стоила... – Да и роман годный, чего уж там, – произнесла она после паузы, чокнулась с сонным монитором ("За новые вершины!") и осушила бокал. Профессор Нуттер, словно придирчивый генерал, обозревала свои войска: сплошь добротные книжные полки, на которых выстроились ровными рядами, пестря корешками и изготовившись, точно солдатики к битве, плоды трудов её многочисленных подопечных. Её маленькая армия. Взгляд Агнес непроизвольно остановился на батарее томиков Мари Шанталь, и она ненароком призадумалась: на днях в корректуру ушёл первый опус SandyDeli666 – скоро напечатают... однако куда поставить? На полку, которую она про себя привыкла называть Тониной? А pourquoi бы, собственно, pas? Это не первый случай в её практике, когда псевдоним меняет хозяина, точнее – исполнителя (хозяйкой-то всем псевдонимам была она!). – Привыкла ты к нему просто, расслабилась, размякла, – упрекнула себя профессор. – Откуда эти сантименты? Это не более чем работа... Всё же в итоге срослось как нельзя лучше: и волки сыты, и овцы целы – читай: у тебя два текста (один уж вышел, второй – в производстве), авторы – довольны, аки обожравшиеся бананов слоны. Чего тебе ещё не слава политбюро? Агнес скосила глаза на The Ashes of Eden: на мгновение ей показалось, что книга в твёрдом переплёте, будто наделённая собственной волей, переместилась чуть ближе к краю стола. – Дура ты, Ада Соломоновна, дура набитая, – обругала себя профессор Нуттер на чистейшем русском, что позволяла себе лишь в минуты уединения... нередкие нынче. – Думаешь, Антошка от тебя уползёт? – продолжила она, покачивая в руке вновь наполненный бокал. – Свалится... вон вслед за книжкой со стола и провалится в ковёр, как в преисподнюю? Да куда ж он с подводной лодки денется? Заартачится разве что для проформы... Ну так ты ему напомнишь осторожненько, аккуратненько – так, чтоб прочувствовал, кто тут главный. Это благодаря тебе он при мужике любящем да без пяти минут при "Букере". Вон какие козыри ты себе сдала. Так что не раскисай, Адочка, – Агнес Нуттер не очень удачно (ибо подзабыла уже) спародировала тон батюшки, академика Орехова, и хлебнула тепловатого совиньона. Долив себе вина́, профессор с сожалением поглядела на пустую бутылку и привычным жестом отправила её в притаившееся под столом мусорное ведро: она отродясь не была суеверна, но некоторые привычки не пропьёшь. – Сейчас мы тебя, соколик, пристроим. Чтоб не ползал мне тут, – Агнес ласково погрозила книге пальцем. Она поднялась из кресла, расслабленной походкой утомлённой трудами неправедными подвыпившей женщины подошла к одному из книжных шкафов и, поразмыслив, принялась методично опустошать полку. Стопка детективов перекочевала на пол. – Новая власть пожаловала, товарищи милиционеры, – обратилась к книгам Агнес, – завтра размещу вас со всем возможным комфортом, так уж и быть, а пока извольте освободить жилплощадь для настоящей литературы. Не пожалев рукава своего, профессор стёрла пыль с опустевшей полки, с благоговением поставила туда The Ashes of Eden и, удовлетворённая содеянным, вернулась к столу, где её дожидались остатки Mount Fishtail. – Дай-то кто-нибудь, чтоб не последний! – Агнес Нуттер отсалютовала роману бокалом и залпом допила вино.***
Эрик Диздимен со многим успел в последнее время примириться и ко многому привык – и к роскошной обстановке у Альбуса дома (наличествовали даже горничная и экономка), и к его странностям – художническим закидонам, и к его тихим, интеллигентным истерикам, и к сценам бурной ревности на ровном месте, и даже к страстным примирениям после... Эрик вообще считал себя человеком гибким и, как сказал бы Эз, приспособленцем – в хорошем смысле – тут Херувим обязательно оговорился бы: друзья они или как?! Но вот что выбивало Эрика из равновесия... Нет, не так. Не что, а кто! Бабушка Альбуса – совершенно невозможная женщина: алая помада, густо подведённые брови, выкрашенные в неописуемо ядрёный оттенок бордового седые волосы, собранные в строгий пучок, как у балерины на пенсии, неизменно дымящаяся крепкая сигаретка в чёрном мундштуке с серебряной окантовкой, зажатом меж нервных пальцев с остро напиленными ногтями (маму бы удар хватил), характéрный немецкий акцент и – в дополнение ко всему этому великолепию – удивительная честность и прямота, граничащая с отсутствием такта, – к такому жизнь мистера Диздимена, без пяти минут британского подданного, не готовила! Совместные чаепития, на которых настаивала госпожа Хуйцербер (простите, Цуйгибер!), превратились для Эрика в пытку. Умудрённая опытом и годами дама за словом в карман не лезла (словá она за немалые деньги искусно препарировала!) и неизменно вгоняла далёкого от ханжества или ложной скромности Диздимена в краску. Спустившись к завтраку, изысканно сервированному в малой гостиной, Эрик с Альбусом застали фрау Цуйгибер задумчиво покусывающей мундштук за чашкой кофе и рюмочкой коньяка (это в восемь утра-то!). На белоснежной скатерти перед госпожой литературным критиком раскинула страницы неизвестная книга. – Доброе утро, бабушка, – приветствовал Кармин Цуйгибер внук. – Здрасьте, – выдавил робеющий Эрик. Ещё пять минут назад он был зверски голоден и душу бы дьяволу продал за пару сконов или хотя бы омлет, однако при виде грозной старухи (зачёркнуто) неистовой филологини есть ему почти расхотелось. – Утро добрым не бывает, – проворковала фрау, поверх очков лукаво стрельнув в юношей глазами, – вы в окно сегодня хотя бы выглядывали? Или так залюбились, что не до того было, ласточки мои весенние? Альбус отрешённо пожал плечами (к бабушкиным эскападам он с детства был резистентен) и галантно отодвинул для Эрика стул. Деревенея ногами, Эрик неловко сел: сейчас начнётся... Он уже мысленно простился с возможностью вкусно и сытно позавтракать. Лучше бы, право слово, они с Алом сбежали через чёрный ход и пробавились кебабом с жареной картошкой у метро! – Что читаешь с утра пораньше, бабушка? – вежливо поинтересовался Альбус, наливая своему бойфренду и себе "Эрл Грей" (услужливая экономка, верно истолковав кивок хозяйки, дежурно улыбнулась и бесшумно ретировалась за дверь). Бережно придерживая блестящее ситечко у края беленькой фарфоровой чашечки, Альбус аккуратно наклонил над ней пузатенький чайничек Churchill. Эрик, сам того не желая, залюбовался его скупыми, отточенными движениями: вот ты какая, однако, лондонская интеллигенция... Ал иногда напоминал ему ожившую мраморную статую, и если бы Эрик не знал, каким тот бывает живым и порывистым, то записал бы Альбуса... в Вольтури как минимум. В малой гостиной царила тишина, нарушаемая лишь тихим шелестом: фрау Цуйгибер, посасывая мундштук и пуская из уголков рта тонкие струйки дыма, что делало её отдалённо похожей на китайского мудреца, размеренно и неспешно перелистывала страницы неизвестной книги. – Бабушка? Чем так увлечена? – повторил свой вопрос Альбус. – Нет нужды переспрашивать, я и в первый раз тебя прекрасно слышала, – обворожительно улыбнулась внуку Кармин Цуйгибер. – Я искала тот самый абзац. – Какой? – полюбопытствовал Эрик и, встретив проницательный взгляд неистовой филологини, мгновенно о том пожалел. – Тот самый абзац, который идеально ляжет на настроение нынешнего утра, – молвила фрау Цуйгибер, хитро подмигнула юношам и хорошо поставленным, грудным, чуть прокуренным голосом зачитала: "...Когда наши взгляды встретились, я ощутил, будто вся моя никчёмная, пустая, убогая жизнь пронеслась предо мной. Я слышал: так бывает в последний – предсмертный – миг. Неправда! Для меня встреча с Азирафелем сопоставима с рождением. До встречи с ним я и не жил – лишь существовал в зыбком безвременье, полз вниз по накатанной – к одинокой старости в затерянном среди вересковых пустошей доме, что станет ветшать и дряхлеть вместе со мной; наедине с остывающим камином, в окружении отсыревших гобеленов и пыльных безделушек; в компании подёрнутой паутиной бутылки бордо, вкус которого, несмотря на плотно подогнанную пробку и лучший для знаменитых виноградников год, неизменно вызывает тошноту и горчит на языке, отдавая подвальной плесенью, склепом и тленом. До встречи с Азирафелем я не дышал. Я набирал полную грудь воздуха, но ни вкуса, ни аромата, ни жары, ни прохлады, ни умиротворения, ни возбуждения не чувствовал. Всё было мне пресно..." Эрик с Альбусом переглянулись. – The Ashes of Eden, – констатировал художник. – О! Альбус, мой мальчик! – фрау Цуйгибер отложила книгу, поправила на переносице очки и испытующе воззрилась на внука. – Я читал, – признался Альбус. – Не знала, что ты умеешь, – поддела его бабушка. – И это при твоём-то воспитании?! – не остался в долгу Альбус. – Если память мне не изменяет, то ты сама же меня и научила. – Твоя правда, – улыбнулась госпожа литературный критик. – Мне некогда было с ним возиться, – пояснила она, поворачиваясь к Эрику. – А так... книжечкой он на несколько часов занят: и мне спокойно, и ребёнку хорошо. – Ну... тут бы я поспорил... – буркнул Альбус себе под нос. Фрау Цуйгибер предпочла оставить его комментарий без внимания, сделав вид, что не расслышала, и продолжила как ни в чём не бывало: – Роман отличный, если я что-нибудь в колбасных, как выражается моя подру... давняя знакомая Несс, обрезках смыслю, – проговорила она и, выдержав театральную паузу, за которую Шекспир и Чехов друг друга поубивали бы, не без удовольствия прибавила. – Шедевр, не побоюсь показаться вульгарной. Мне почти лестно, что за первой рецензией Несси обратилась именно ко мне, а не к этим косноязычным кретинам из Кембриджа. Правда вот с обложкой да с иллюстрациями... – Кармин Цуйгибер прицельным щелчком отправила окурок из мундштука прямиком в пепельницу и пригубила коньяка. – Что... с иллюстрациями?! – Что с обложкой?! – хором перебили её Эрик и Альбус. – Беда. Пощёчина общественному вкусу, – припечатала фрау Цуйгибер. – Какой-то (или какая-то) Arsch mit Ohren намалякал! Руки бы поганые этому ротозею пообломать! – неистовая филологиня лихо опрокинула рюмку и запила коньяк кофе. – Даже ты, Альбус, мальчик мой, справился бы лучше! – Бабушка... – Альбус поднялся со стула и под исполненным ужаса взглядом Эрика подошёл к фрау Цуйгибер. Он не торопясь перелистал книгу обратно к форзацу – Эрик заметил на лацкане его рукава пятнышко туши для рисования. – Что такое, мальчик мой? – приподняла идеально очерченные брови неистовая филологиня. – Смотри, – Альбус чуть надавил кончиком пальца на белый лист. – Das bin ich. Ich bin dein Arsch mit Ohren. – О! – фрау Цуйгибер восхищённо взглянула на внука и резко переменила тон. – Именно это я как раз имела в виду! Просто замечательно, Альбус, мой мальчик! Ты умница! Никто не справился бы лучше тебя! Какая тонкость восприятия, какое глубокое понимание образов! Я бесконечно тобой горжусь! – Кармин Цуйгибер ласково погладила Альбуса по руке. Подавив усталый (или ехидный?) вздох, тот подзакатил глаза. Эрик принялся судорожно хлебать чай, тщетно пряча за чашкой улыбку. Госпожа литературный критик вытянула из портсигара папироску, вставила её в мундштук и, словно ничего не случилось, обратилась к внуку: – Альбус, mein Schatz, раз ты тут всё равно соляным столбиком застыл, не будешь ли так добр передать мне спички? Эрик несколько ошеломлённо наблюдал, как фрау Цуйгибер с видом светской дамы непринуждённо управилась с коробком, из чего сделал запоздалый вывод, что зажигалки бабушка Ала не жаловала. Запив облачко сизого дыма остатками кофе, Кармин Цуйгибер кокетливо поинтересовалась: – Какие планы на сегодня, мальчики?***
С момента судьбоносной встречи у Waterstones Эзра Фелл и Энтони Кроули проводили почти всё свободное время вместе. Эзра стал первым, кому Энтони показал творение гения Уэнсли на стене своей гостиной. Он был сражён и весьма польщён, распознав в образе ангела некоторые свои черты, однако природная деликатность не позволила ему задать писателю прямой вопрос: "Это же мы с тобой?". Надо отдать должное Кроули, он во всём признался сам: и в том, как в отчаянии раз за разом набирал новоприобретённый номер Эзры; и в том, какой поистине хтонический ужас пережил, когда его ангел вынес вердикт: "Перечеркнуть двадцать шестое марта не получится"; и в том, как созерцал Вестминстер с балкона, страдая, тоскуя в разлуке с любимым и вспоминая минувший Сочельник; и в том, как, движимый внезапным порывом, бросился в кухню, к блокноту; и в том, как заснул за столом (этот факт, однако, был Эзре уже и так вéдом); и в том, каким замечательным оказался Уэнсли ("– Они, что, у тебя все такие? – Именно, дорогой мой".); и в своих сомнениях, терзаниях и неуверенности... Даже о турецких огурцах и "мандулé" Энтони Кроули поведал своему ангелу, чем от души того позабавил.***
Одним сладостным пятничным вечером, что случаются по обыкновению на излёте мая, счастливые влюблённые сообща погрузили в багажник старушки "Бентли" корзину со всевозможной снедью, пару пледов и сумку со сменой одежды, вознамерившись отправиться в небольшое путешествие, которое предполагало пикник, изучение звёздного неба (Кроули обещал показать Эзре созвездия, видимые из пригородов Лондона в это время года), а далее... выходные, ничем не замутнённые. – Как тебе удалось отпроситься со всех твоих работ? – спросил писатель с толикой суеверного ужаса: за полтора месяца он успел привыкнуть, что его ангел вкалывает как вол. – При должной мотивации я могу быть весьма убедительным, – загадочно отозвался Эзра, не переставая при этом в уме перебирать вещи из составленного загодя списка: не забыть бы чего. – Ты совсем-совсем свободен? До утра понедельника? – переспросил Кроули. Просто на всякий случай. – Ага, – улыбнулся Эзра и чмокнул его в висок чуть повыше скулы, где подобием амперсанда или скрипичного ключа свернулась чёрная змейка. – Ана не даст Waterstones пропасть. – Ана?! – поражённый таким поворотом дел, вскричал Кроули. – Она самая, – ухмыльнулся Эзра лукаво и, чуть нахмурившись, уже серьезней прибавил: – Я думал, ты в курсе... – Она не говорила, – Кроули придирчиво осмотрел содержимое багажника: вроде бы всё на месте... – Ей подработка срочно нужна, – пояснил Эзра. – Они с Пепс увидели в Камдене какое-то совершенно нереальное платье. Ана на него копит. – Что за платье? – спросил Кроули рассеянно, более озабоченный мыслью: а положили ли они штопор? В коттедже ведь может и не оказаться... Как тогда винище открывать? Ботинком?! – Поздневикторианское свадебное платье, – присев на капот "Бентли", охотно пустился в разъяснения Эзра. – Ана говорит: огонь, пусть сто раз перешитое и малость пожелтело от времени... Но семьсот куидов! Можешь себе представить?! – С трудом... – протянул Кроули отрешённо, но вмиг спохватился и потрясённо воззрился на Эзру: – В смысле?! Свадебное?! Платье?! – Ну да, – пожал тот плечами, словно это было нечто само собой разумеющееся. – Ана планирует поднакопить и сделать Владыке предложение. А что такого-то? Очевидно же, что у них всё серьёзно... Кроули мотнул головой, точно прогоняя галлюцинацию: отросшая чёлка хлестнула его по лицу. – Господи ты боже мой, иди сюда! – Эзра привстал на цыпочки и, сняв с запястья напоминающую древний телефонный про́вод чёрную резинку (с некоторых пор – ради Энтони – он завёл запас), попытался собрать писательские кудри в аккуратный хвост. – Не могу поверить... Ана – и замуж, – Кроули продолжал смотреть на своего ангела, от изумления приоткрыв рот. – Ауч! Штанга! Цепляется, тварь... – Прости, милый, – Эзра бережно распутал и убрал непослушную медную прядку Энтони за ухо. – Так что, реально правда? Ана в семейную жизнь намылилась? – не в силах осознать услышанное, Кроули прижался лбом ко лбу своего ангела. – Ну, любимый, это когда ещё будет... – шепнул Эзра ему в губы, сопроводив свои слова коротким поцелуем. – Но настроена она решительно, я должен признать. – Бедный Трандуил, – вздохнул Кроули с поддельным сочувствием. – И не говори... – Эзра бережно взял лицо своего ненаглядного писателя в ладони. – Я тебя люблю. – И я тебя, – произнёс Кроули на выдохе и нежно накрыл губы ангела своими.***
На М-25 нарисовалась обычная пятничная пробка. – А ты помнишь тот древний "Фольксваген", что нам старая сэ арендовала? – спросил вдруг Кроули как будто ни к чему. Из динамиков вокалисты Mozart l'Opera Rock вдохновенно подвывали что-то насчёт L'Assasymphonie. Эзра не понимал слов, но тональность и мелодика в целом ему нравились. – Как же не помнить, – он потянулся вправо и накрыл пальцы Кроули, замершие на рычаге переключения передач, своими. – Ох как ты старичка ругал! – Эзра усмехнулся, вспоминая. – Было за что, – заметил Кроули сварливо. – Старина "Фолькс" нас аж до миссис Шедуэлл дотащил, – ответил Эзра. – Не заглох ни разу. Грех жаловаться. – Не напоминай! – Кроули крепче перехватил руль правой рукой. – Ты первый начал, милый, – сказал Эзра с мнимой покладистостью. – Я мог её насмерть сбить! – воскликнул Кроули, перекрикивая "Моцарта". – Не-а, – убеждённый в своей правоте, Эзра покачал головой. – Мы слишком медленно ехали. – Ты меня прямо успокоил! – обшарпанный бампер Mini впереди зашевелился, и Кроули осторожненько прижал педаль газа. – Энтони, – Эзра краешком большого пальца с нежностью погладил писателя по тыльной стороне руки, – я сейчас... постфактум не пытаюсь тебя успокоить, и я не смягчаю краски. Ничего там страшного не было. Все же в итоге отделались лёгким испугом. – Ну... кто лёгким, а кто чуть не обосрался от страха, – съязвил Кроули, просветлев, однако, лицом. – Интересно, как она там... – проговорил Эзра задумчиво. – Сидит в своём пряничном домике да пироги с почками печёт небось, – бросил Кроули. – Ну да... наверное. – Хочешь – как-нибудь съездим туда? – предложил Кроули совершенно искренне. Эзра с сомнением пожал плечами и рассеянно поправил ремень безопасности. – Можно, отчего нет? Это, правда, двести с лишним миль от города... – проговорил он наконец с толикой неуверенности. – Что, как нам с тобой, мой дорогой ангел, известно, для бешеной собаки вовсе не крюк, – пошутил писатель. Эзра лишь беззаботно рассмеялся в ответ.***
– Тебе когда-нибудь раньше приходилось бывать в Оксфордшире? – спросил Кроули, согнувшись над багажником и тщась извлечь оттуда увесистую корзину. Его голос звучал глухо, ибо багажник у "Бентли" был глубок и поглотил господина литератора едва ли не по пояс. – Не-а, – сложив руки на груди, ответил Эзра, откровенно любуясь открывшимся его взору видом (и следует заметить, волновали его вовсе не красóты весенней природы).***
Эзра Фелл и Энтони Кроули только что прибыли в живописную деревушку Тадфилд, где чуткий и заботливый (а также внимательный к деталям) Эзра забронировал для них на "ЭрБиэндБи" жильё. Я вовсе не преувеличиваю, мой славный читатель, ведь Эзра не один вечер посвятил выбору места, где им с Энтони предстояло провести свои первые настоящие выходные вдвоём. Всё должно было быть идеально! Выбор свой Эзра в итоге остановил на коттеджике со старомодным и почти элегическим названием "Жасминовый". На дворе стоял конец мая, а потому рассчитывать на аромат цветущего жасмина, если он поблизости и рос, пока не приходилось, но Эзра не счёл это недостатком – больно уж были восхитительны фотографии чуть разросшегося сада, окружённого пышной живой изгородью, а ухоженная соломенная крыша, снятая на фоне ярко-голубого неба, смотрелась особенно соблазнительно. Однако последним, непреодолимым искушением стало описание на сайте, точнее то, что оно сулило: "Одноэтажный дом постройки начала XIX века, стоящий вдали от шума и суеты. Здесь вы сполна насладитесь тишиной, уединением и типичными староанглийскими пасторальными пейзажами. Если вы в душé романтик, то в Жасминовом коттедже вы проведёте незабываемые дни". Я полагаю, мой дорогой друг, вы давно не сомневаетесь в том, что Эзра Фелл – самый настоящий романтик, как и в том, что для уикэнда с Энтони он просто не мог выбрать что-то иное... – Что скажешь, дорогой мой? – спросил Эзра с долей робости. – Тебе нравится? – Нет слов! – Кроули привлёк ангела к себе и принялся осыпáть его лицо короткими горячими поцелуями. – Это идеально... ты идеален, – шептал он, ловя губы Эзры своими и сцеловывая с них сладость счастливой улыбки.***
Они расстелили плед в саду и, захватив из кухни бокалы, плечом к плечу уселись под стремительно темнеющими небесами. Из окон коттеджа лился тёплый жёлто-оранжевый свет, а дверь на небольшую отделанную деревом веранду, где на ротанговом столике примостилась корзина со всевозможными закусками (Кроули тоже очень старался и с утра пораньше смотался за вкусностями в "Хэрродс"), осталась чуть приоткрыта – Эзра счёл, что так уютней. Из Лондона они привезли даже свечи. Достав из кармана зажигалку, Кроули потрогал кончиком пальца импровизированный фитиль одной из них – широкую и плоскую тонкую деревянную щепочку. – Странная какая свечка... – он показал стеклянный стаканчик Эзре. – Поджигай, дорогой мой, – мягко улыбнулся тот в ответ. – Деревянные фитильки замечательно трещат. Я слышал, что их как раз за то и любят, что они иллюзию камина создают. Кроули зажёг свечу и поставил в траву. – Как красиво, – вздохнул Эзра, кладя голову ему на плечо. – Ха! Послушай-ка! Смотри-ка, действительно потрескивает, – Кроули с детским восторгом уставился на свечку. Эзра взглянул на Энтони из-под ресниц и забыл как дышать. Его писатель был прекрасен: лёгкая, чуть изумлённая полуулыбка, играющая на тонких губах; светло-карие глаза, блестящие в свете пламени одинокой свечи... и как будто искорки золотые мерцают у зрачков; россыпь нежных веснушек, как капельки топлёного молока на бледной коже; чёрная змейка дремлет на высокой скуле, и не разбудит её подрагивающий на весеннем ветерке выбившийся из хвоста непослушный локон. – Ангел? Эзра? – Кроули прищурился. – Что такое? – Нет, ничего, дорогой. – Ты так смотришь... – Я просто тобой любуюсь, – Эзра смущённо потупился и пригубил вина. – Не отворачивайся, – Кроули осторожно взял Эзру за подбородок, заставляя посмотреть на себя, и едва не утонул в омутах серо-голубых глаз. – Я люблю тебя. – И я тебя люблю, дорогой, – прошептал Эзра, чуть подаваясь вперёд. – Поцелуешь меня? Кроули не задумываясь повиновался.***
Лёжа на мягком пледе и прислушиваясь к шёпоту сада да к потрескиванию деревянного фитилька в тающем воске, Энтони Кроули и Эзра Фелл любовались ночным небом. – Я давно тебя не спрашивал... – проговорил Кроули вдруг, переплетая их пальцы, – как там на работе? Эзра подвинулся поближе, поудобнее устраивая голову у своего ненаглядного писателя на груди. – Всё по-старому, если честно, – начал он, но вдруг встрепенулся и, приподнявшись на локте, заглянул Кроули в лицо. – Энтони! Совсем запамятовал! Голову свою в следующий раз где-нибудь забуду! На этой неделе The Ashes of Eden привезли. Целый ящик! Я как раз доставку принимал... – Велика новость, – хмыкнул Кроули, однако, помедлив, уточнил: – Как там обложка? – А ты разве не видел? – изумился Эзра. – Сам знаешь кто не передавала тебе авторский экземпляр? – Да куда ж она денется... – пробурчал Кроули. – У консьержа оставила. Но он так просил дать ему почитать... что я махнул рукой. Так что, предвосхищая твои вопросы, Эзра, нет, обложку живьём я не видел. – Хорошая обложка, очень подходит роману и на "живой" книжке совсем не отличается от того, что Ал нам присылал, – Эзра успокоительно чмокнул Кроули в лоб. – Но Энтони... я пролистал The Ashes... – И заметил, что роман вышел в твоей редакции? – лукаво щуря один глаз, договорил за него Кроули. – Да... – Эзра стушевался и отвёл взгляд. – Иди-ка сюда, – Кроули потянул Эзру за рубашку, заставляя подняться и оседлать его бёдра. – Посмотри на меня, посмотри на меня, ангел, – попросил Кроули, придерживая Эзру за талию и глядя на него снизу вверх. Эзра опустил руки Энтони на плечи и послушно вгляделся в невозможные золотисто-карие глаза: на дне их плескалась любовь. – Эзра... выслушай меня, пожалуйста, – тон Кроули был серьёзен. – То, что ты сделал для The Ashes... то, что ты сделал для меня... наверное, мне стоило настоять и поставить твоё имя рядом с моим – в качестве соавтора. – Нет, Энтони, это совершенно не... – попытался заговорить Эзра, но Кроули не дал ему закончить, накрыв ладонью его губы. – Погоди... – Кроули смотрел на любовь своей жизни почти с отчаянием. – Дай досказать, пожалуйста, а потом будешь возражать сколько душé угодно. Эзра покорно кивнул. – Я должен был сказать тебе это много раньше. Но лучше я скажу это сейчас, чем оно, невысказанное, будет меня потом мучить. Прости, Эзра... – Кроули сбился. – Косноязычие – бич писателей. В общем, – он погладил Эзру по скуле и медленно переместил ладонь ему на затылок, не давая отвести взгляд, – я никому и никогда в жизни не был так благодарен, как тебе. Когда я получил свой текст с твоими пометами, я много думал... Ты ведь должен был стать моим вдохновением (и ты им стал – навсегда теперь!), я хочу сказать... ты должен был заставлять меня писáть, двигать сюжет вперёд, но вместо... помимо этого ты пропустил The Ashes через себя, ты рассмотрел за каждым моим словом эмоции и чувства героев... Эзра, ты не представляешь, ты даже не представляешь, как ты важен... И для романа, конечно же. Но важнее всего – для меня. – ...Точка в конце романа не стоит, – заметил Эзра невпопад. – Не стоит, – усмехнулся Кроули, зарываясь пальцами в кудряшки у Эзры на затылке. – Знал бы ты, как пищали корректорши. "Не по-ло-о-жено," – передразнил он тоненьким голоском. – Старая сэ Морла насилу их уломала. – Мой дорогой... – не находя слов, Эзра склонился над своим драгоценным писателем и запечатлел долгий поцелуй на его губах. – Любимый мой, – вышептал Кроули своему ангелу в губы. – The Ashes of Eden твой ровно настолько же, насколько и мой. Это наше общее творение. – Ну вот, – легко рассмеялся Эзра, стараясь перевести серьёзный разговор в шуточную плоскость. – Ещё полутора месяцев не встречаемся, а мой бойфренд меня уже общими детьми стращает! Откинув голову назад (да, землица, несмотря на плед, твёрденькая), Кроули заливисто расхохотался. – А ты поди дни считаешь? Так получается? Это я настолько тебе надоел уже, что ли? – притворно оскорбился он и снова передразнил теперь уже Эзру: – Полу-тора ме-есяцев не-е прошло-о! – Не говори глупостей, милый, – шепнул Эзра прямо Кроули в ухо и, ухмыльнувшись, ухватил зубами верхний шарик штанги и легонько потянул. – Ауч! Штанга! – воскликнул застигнутый врасплох Кроули. – Цепляется, сволочь, – привычно договорил за него Эзра и с наигранным интересом уточнил: – Мы звёзды сегодня смотреть собираемся? – Да я уже давно смотрю, – ответил Кроули как ни в чём не бывало. – Ты – моя звезда. – Ха! – Эзра прикрыл лицо рукой. – Вот это сейчас реально как из сериала прозвучало! – Пошля-ятина, – согласился Кроули удовлетворённо. – Хочешь ещё? – Спасибо, достаточно! – замахал руками Эзра. – Ты – мой личный сорт героина, – с апломбом процитировал Стефани Майер писатель. – У-у-у, тяжёлая артиллерия пошла! Я сражён! Убит! – засмеялся Эзра, падая Кроули на грудь.***
– А если серьёзно, Энтони, – проговорил Эзра, когда оба наконец отсмеялись, – ответишь мне на один вопрос? – он смешался. – Можешь считать это простым любопытством... – Академическим интересом, – поправил Кроули. – Им самым, – Эзра перевернулся на бок, обнимая своего невозможного писателя. – Так о чём ты хотел спросить? – О тебе, – Эзра приник приоткрытыми губами к шее Кроули. – О твоих планах. Что дальше, Энтони? Я имею в виду... о чём бы ты хотел написáть? – О, это очень просто, ангел, – тихо произнёс Кроули, поглаживая Эзру по спине. – Не поделишься? – Отчего же? – Кроули призадумался. – Ничего удивительного, на самом деле. Ты помнишь наш разговор с Би?.. Ну когда они приезжали в январе? – Который из? – уточнил Эзра. – Тот, что про мою несчастную магистерскую, – сказал Кроули просто. – И?.. – Эзра уже догадался, к чему тот ведёт, но ему было важно, чтобы Энтони сам произнёс это вслух. – Следующим моим произведением (прости за высокопарность, ангел, сам не рад) пусть станет диссер, – проговорил Кроули и испытующе, словно жаждя одобрения, посмотрел на Эзру. – Это... это прекрасный тост, Энтони! – Эзра сел на покрывале и подхватил бокалы. – За твою будущую степень! Энтони Кроули – магистр! И доктор, – подумав, прибавил он (к чему размениваться на мелочи?!). – Магистра мне более чем хватит, – ответствовал Кроули скромно, пряча взгляд за кромкой бокала. – Если профессор Ли Гур не передумает... – Звонил ему уже небось? – знающе ухмыльнулся Эзра. – Больше скажу, – признался Кроули. – На кафедре был. В ноги падал... ну, в переносном смысле, – быстро поправился он. – А у профессора после Спока живёт кто? – спросил Эзра осторожно. – Не-е, – протянул Кроули. – Какое там... Уж сколько лет как террариум убрали... – Ты зверушку ему принеси, – предложил Эзра. – Вот поверь мне, профессор Гур какую-нибудь ужатинку или ежатинку на сырую мостовую точно не выкинет. – Если только ужатинку... – пробормотал Кроули рассеянно. – Он, вообще-то, ящериц любит. – Энтони, – позвал Эзра. В ночной тиши его голос звучал уверенно и звонко. – Не сомневаюсь: у тебя всё получится. – Ты ведь будешь рядом, ангел? – спросил Кроули несмело, сбиваясь, словно каждое слово давалось ему с трудом. – Всегда, – заверил его Эзра. – ОбещаюКонец