There will come a ruler Whose brow is laid in thorn Smeared with oil like David's boy, oh lei oh lai oh Lord
Венти выглядит очень уставшим. Таким уставшим, что, кажется, уложи сейчас его на траву, тот мгновенно закроет глаза, зевнёт и провалится в сон. А проснется только через пару веков, если не больше. В ласково мерцающих глазах плещется какая-то тянущая тоска, она колется у Сяо на кончиках пальцев и болит где-то в сердце. Мешается с ней и грусть, скорбь, окрашиваясь в тёмно-синие, холодные оттенки под призмой изумрудного сияния. Вот и получается аквамариновая боль с лучиками солнечной радости — хорошая погода всегда радовала архонта в независимости от его состояния. Ветер осторожно треплет уставшие косички, те беспомощно колыхаются, то и дело ударяясь о щёки, скулы, губы, обо всё, до чего дотягиваются. Венти даже не пытается усмирить их, непослушных, просто задумчиво смотрит в закат, улыбаясь чему-то своему, бардо-архонтовскому, и выглядит это так тоскливо, что Сяо становится физически больно. — Что на этот раз? — подходит ближе, встаёт плечом к плечу, стараясь не обращать внимание на ударившегося в меланхолию архонта. Поджимает губы от непонятно откуда взявшейся досады. — Что? — Венти немного недоумевает, отвлекаясь от созерцания прекрасного заката. Смотрит удивлённо на якшу, а тому хочется закатить глаза и ударить его по лбу. — Сначала мы играли, потом пошли на фестиваль, — вместо этого он пожимает плечами, тихо поясняя свой вопрос, — что на этот раз? — А, — Барбатос понимающе улыбается и снова отворачивается, — ничего, просто погуляем. Адепт непонимающе хмурится. Бард ловит глазами его замешательство и тихо смеётся. Смех ласковым шелестом осенних листьев проникает глубоко в сердце Сяо и отзывается немым комком отчаяния. Что происходит? — Просто погуляем? — Да, — Венти кивает, — я вдруг понял, что ты уже поиграл в традиционную игру Мондштадта, сходил на ежегодный фестиваль, но так и не увидел всех прелестей этого города. Так что я проведу тебе экскурсию, — посылает ему блёклую улыбку и отворачивается, — пошли, Сяо. И Сяо идёт следом. Внимательно вслушивается в многочисленные рассказы Барбатоса о долине Звездопадов, утёсе Звездолова, даже о логове Ужаса бури, бард часто шутит, вспоминает какие-то собственные проделки, и от них улыбка так и рвётся появиться на лице. — Когда я уснул на тысячу шестьсот лет, — делится Барбатос, кружась по арене храма Тысячи Ветров, — тут начали устраивать настоящие гладиаторские бои, представляешь? В моём-то городе свободы, — расстроенно пинает камешек у себя под ногой, — зато сейчас, — вскидывает голову, довольно улыбаясь и жмурясь от солнца, — тут устраивают бои разве что стражи руин, кстати, осторожно, тебе сейчас от одного из таких прилетит. Сяо только сдержанно ругается под нос, уворачиваясь от огромной механической руки и проклинает порхающего в воздухе и довольно хихикающего Венти.***
— Под этим деревом иногда спят странные хиличурлы, — Барбатос ловит кристальную бабочку, осторожно укрыв её в руках, — однажды я украл у него маску и надел её, а потом пошёл в ущелье Дадаупа, — раскрывает ладонь, выпуская её прямо Сяо в лицо, — хиличурлы были в таком замешательстве, — тихо посмеивается, глядя на недовольно уворачивающегося адепта, — не знали, что делать, бить меня или принять? Адепт только головой покачивает, с интересом рассматривая статую анемо архонта. — Эй, Сяо, — Венти прыгает прямо перед его лицом, возмущённо размахивая руками, — ты серьёзно предпочитаешь разглядывать каменную версию меня, а не на настоящую, живую? Якша кивает головой: — Она молчит. Бард на это только недовольно пыхтит.***
— А тут обитает Андриус, — архонт спрыгивает на круглую арену, волчий лорд, вальяжно разложившийся у стены, приподнимает морду и носом тыкается в ладонь Венти, — можно сказать, мондштадтский пёсик. Сяо со скепсисом смотрит на зверя, что больше Барбатоса раза в четыре. — Пёсик, — повторяет с таким скепсисом, что архонту хочется закатить глаза. — Слушай, его хотя бы не нужно усмирять, чтобы он не разнёс полгорода, — камень в огород Аждахи. Якша замолкает, внимательно наблюдая за ладонью Венти, которой тот осторожно гладит Андриуса по голове. Почему-то хочется сделать также. Барбатос словно читает мысли якши и решительно берёт его за руку — Сяо вздрагивает — кладёт его ладонь на загривок волчьего лорда и осторожно ведёт вниз. Адепту кажется, что он сейчас утонет в шерсти, настолько она длинная и, на удивление, мягкая. — Искатели приключений не знают, но Андриус очень ласковый и добрый. И вместо того, чтобы принести ему вкусняшек, — бросает пару стейков, — они всегда просят его сразиться с ними, — бард улыбается, отпуская руку Сяо, сам дальше справится, и чешет Лупуса за ушком, — поэтому я стараюсь почаще приходить и компенсировать все тумаки, которые он получает. Адепт думает, что Венти слишком добрый.***
— Ой-ёй, — Барбатос испуганно пятится, хватая за локоть якшу, — не ходи туда. — Почему? — Сяо недоумевает. Смотрит на странный куб на каменной арене — это его очередной мондштадтский питомец? — Это анемо гипостазис, — Венти прячется за колонной, — не самый дружелюбный парень. Якша смеряет недоверчивым взглядом архонта и смело шагает по направлению к пресловутому гипостазису.***
— Ха-ха-ха, Сяо, я же говорил, — Барбатос присаживается на корточки, осторожно касаясь ссадины на щеке адепта. Сяо выглядит сбитым с толку и недовольным, — он не самый гостеприимный. И ты всё равно бы с ним не справился, он же анемо, — звонко смеётся. Якше кажется, что смех Венти имеет какие-то исцеляющие свойства.***
— А вот тут обычно сидят парочки, — говорит Барбатос, когда адепт усаживается рядом с ним на краю Мыса Веры. Отвечает наигранно серьёзным взглядом, когда адепт кидает на него свой возмущённо-смущённый, — считается, что те, кто проводят закат на этом месте, будут счастливы вместе до конца своих дней. Якша на это только фыркает и нервно дёргает ногой, молча всматриваясь в блики солнца на морской глади. — Так что мы с тобой, считай, уже неразлучны, — Венти игриво подмигивает и, не выдерживая, прыскает в кулак, глядя на покрасневшие кончики ушей якши. Сяо хочется спихнуть его с обрыва, но он сдерживается и молча отворачивается, а бард облокачивается подбородком ему на плечо. Адепт возмущённо дёргается и тут же замирает. Сердце почему-то пропускает удар и падает куда-то к ногам, валится в пропасть, в море, больно стукаясь о скалы. — Отодвинься, — ворчит под нос, но больше скинуть его не пытается, наоборот, пониже опускает плечи, позволяя архонту усесться поудобнее. — Твои слова противоречат твоим поступкам, — а бард это подмечает, хиличурл его подери. — Помолчи, — адепт на это только недовольно фыркает. — Я ещё не проиграл, — неустанно напоминает бард. Разглядывает профиль адепта, чему-то ласково улыбаясь. — Знаешь, Сяо, — протягивает руку, пытаясь разгладить его брови, — если ты будешь меньше хмуриться, люди к тебе потянутся. — Мне не нужно, чтобы ко мне тянулись люди, — якша поворачивает голову ровно в тот момент, когда рука Венти плавно сползает вниз, оглаживая костяшками скулы. Так и замирает, прижимаясь к губам опешившего адепта. — То есть тебе меня достаточно? — архонт даже если и смущается, то вида не подаёт, но и руку не убирает. Смотрит так внимательно, гипнотизирующе, будто нефритовыми лозами обвивает, обездвиживая. А Сяо хотя бы один вдох сделать… — Более чем, — кивает, опуская взгляд на ладонь перед своим лицом. Укусить что ли? Венти, будто читая его мысли, спешно отдёргивает руку и смущённо отворачивается. — На самом деле это последнее место, куда я хотел тебя привести, — неловко лепечет себе под нос, — тут красиво и, — смотрит взглядом полным надежды. На что…? — атмосферно, не так ли? Сяо в ответ многозначительно молчит. Барбатос тяжело вздыхает. — Мне, — якша хмурится, рассматривая свои ладони, — понравился Мондштадт. Венти замирает. — Понравился? — удивлённо присвистнул, — все эти развалины, умирающая природа, — грустно хмыкает, — правда понравился покинутый архонтом город? Адепт неуверенно пожимает плечами: — Да, ты прав, большая часть территории состоит из развалин и заброшенных храмов, но…. — что-то невнятно бормочет себе под нос. — Но что? — Венти двигается ближе, заглядывая в лицо Сяо. Якше хочется отвернуться, а лучше вернуться и сразу на постоялый двор Ван Шу к раковине, чтобы остудить полную непристойных мыслей голову, однако, он стойко выдерживает пытливый взгляд архонта. — Но тут спокойно и умиротворённо, — выдыхает. Тёплый воздух касается щеки Барбатоса, и тот замирает. Мурашки ползут по коже, и бард весь плавится от тягучего, изучающего янтарного взгляда. Почему Сяо так смело заглядывает в насмешливые аквамариновые глаза? Сидит так невозможно близко, так, так… почему так хочется его поцеловать? Якша растекается под этим взглядом, а кожа горит, зудит в тех местах, где аквамариновый взгляд случайно её касается. Захлёбывается в бездне его невероятных глаз, вязнет в чёрном зрачке, расползшимся по всей радужке. На задворках сознания мелькает мысль, что Венти весь такой несуразный, местами плавный, нежный, мягкий, хрупкий, а копнёшь глубже и наткнёшься на острые шипы в кровоточащей душе, осколки давно разбитого сердца и переломанные крылья. Будто сама земля, его Мондштадт со своими развалинами и долинами и есть душа Барбатоса. И он, увенчанный венком из сесилий, король этого прекрасного, оторванного от мира места, который страдает от того, что не может выполнить свои обязанности так, как ждут от него этого жители. Почему-то становится досадно. А Барбатос трясёт головой, отпрянув от якши. Осознание (чуть не) произошедшего накрывает медленно, волнами — на Сяо краской, на Венти улыбкой. Нервозность и неловкость, смущение и принятие. Солнце уже давно село за горизонт. Они сидят в темноте, прижавшись друг к другу, будто бы мёрзнут. На деле им просто хочется. Хочется, не знаю, теснее, ближе, откровеннее. Но они молчат и просто жмутся. И никто не решается переступить черту. — Если что, — Венти зевает, прикрываясь ладошкой, — я тебя не держу, можешь идти. Я всё равно проиграл спор. Адепт бросает на него какой-то непонятный взгляд. — Посижу ещё, — почти шепчет, Барбатос эти слова клеит на израненное сердце вместо пластыря. — Как скажешь, — беззаботно улыбается, склонив голову к плечу Сяо — тот не дёргается, просто смотрит бездумным взглядом, топит уставшее лицо барда в раскалённом золоте, заключает в янтарные оковы. Венти чертыхается. И не шелохнуться. — Сегодня, кстати, — почему-то нервно посмеивается, — годовщина. — Чего? — Сяо медленно моргает, глядит, как кошка, которая вот-вот и кинется на свою жертву. — Смерти. — Что? — Годовщина смерти Венти, — Барбатос выдыхает и прикрывает глаза, — парня, чью внешность и имя я позаимствовал. Адепт чувствует, как у него что-то сжимается внутри, так непонятно болезненно и сильно, что тот не выдерживает и прижимает руку к груди. Будто бы это поможет. Венти выглядит поникшим и грустным — Сяо даже паникует немного, совершенно не зная, что делать. Как успокоить взрослого ребёнка? Особенно, если этот взрослый ребёнок впервые грустит перед тобой? — Не, — открывает рот, протягивая руку к плечу Барбатоса. Она так и замирает в нескольких миллиметрах от него. Бард поднимает свой удивлённо грустный взгляд на Сяо, — не, — не знает, что сказать, отчего досадно поджимает губы. Ну, а чего вы ждали? Якша не из тех, кто умеет утешать, — не грусти. Выходит как-то скомкано и еле слышно, но Венти всё равно удивлённо распахивает глаза. — Если будешь по нему грустить, — Сяо почему-то вспоминает себя, своих товарищей, что пали под давлением тьмы, — то не сможешь двигаться дальше. Венти смотрит ошарашенно, удивлённо, обескураженно. Сяо тоже. Потому что по фарфоровым щекам начинают течь слёзы. — Ты, — запинается, наклоняясь ближе, — чего плачешь? — паникует, осторожно касаясь кончиками пальцев холодной щеки барда. Архонт всё ещё смотрит на него как на восьмое чудо света. Только моргать и дышать не забывает. — Венти, — Сяо хмурится, — не плачь. Барбатос отмирает. Хватается руками за своё лицо и ещё больше удивляется. Поднимает виноватый взгляд на якшу и судорожно пытается вытереть всю солёную влагу с щёк. Почему-то это даёт обратный эффект. Слёзы хлынут с новой силой, а тишина мыса Веры прерывается тихими, жалобными всхлипами. — Прости, — бард вытирает глаза тыльной стороны ладони, — прости, сейчас я, — всхлипывает и прерывисто вздыхает, — сейчас я успокоюсь. Адепт качает головой, взволнованно хмурясь, и тянет Венти на себя, обнимает. Этому он тоже у барда научился, но вряд ли Барбатос об этом вообще помнит. Зачем ему запоминать, как он спасал какого-то адепта на тростниковых островах, обнимал его и буквально заставлял дышать? Вот и Сяо считает, что незачем. — Успокойся, — утыкается носом в макушку, Венти немного трясёт, но ему, кажется, становится лучше. Утыкается лбом в ключицы, сжав в руках его висевший на шее амулет, и судорожно дышит, будто воздуха не хватает. — Всё в порядке, — якша зачем-то продолжает повторять бессмысленные слова. Конечно же, ни черта не в порядке, у него на руках анемо архонт плачет. Сяо хочется повеситься. Вместо этого осторожно ведёт ладонью по спине, пытаясь успокоить размеренными, ласковыми касаниями. — Ну вот, — Барбатос глупо хихикает ему в плечо, — а я ведь должен был тебя развеселить, — немного молчит, — что-то не задалось. — Если ты думал, что твои слёзы меня развеселят, — Сяо хмурится, Венти пускает нервный смешок, — то ты ошибся. — Вау, ты умеешь шутить, — бард восхищённо выдыхает, опаляя кожу своим горячим дыханием. Сяо чертыхается и нервно отодвигает его от себя. Архонт вскидывает голову, слегка щуря свои блестящие, сверкающие от слёз глаза. Они будто посветлели, сделались нежно-небесного, лазурно-изумрудного оттенка, как будто груз его тяжёлой печали, тёмными разводами оседавший в его невероятном взгляде, растворился, унёсся вместе с нежным, тёплым ветром, ласкающим их волосы. Адепту кажется, что он тонет, что это не глаза, а водоворот, нет, магнит, и Сяо как раз противоположного полюса. Сам того не понимая, склоняется ниже, смотрит внимательно, пристально, а в груди застревают вздохи, и воздух будто становится тяжёлым, тягучим, искрящимся от напряжения. Барбатос выглядит ошарашенно и вместе с тем так, так просяще, вызывающе. Дышать становится трудно не только якше. Архонт, тот самый архонт, который всегда славился своим игривым, шутливым поведением, сейчас смотрит, как потерянный котёнок, не шутит, не кривляется, просто смотрит, плавит своим растерянно-умоляющим взглядом. Размыкает побелевшие губы, будто хочет что-то сказать, разрезать на части эту тягучую атмосферу, разрядить атмосферу своей глупой шуткой, вернуть всё на свои места, но, в итоге, не издает и звука. И в этот момент всё вокруг будто замирает, даже трава перестает нежно шелестеть, подталкивая их к чему-то безрасудно-безумному. Мир сужается только до Венти, его прерывистого дыхания и чёртовых губ, таких вызывающе дразнящих. Янтарь тонет в чернильной глубине зрачка, он заполоняет всю радужку, считывает каждую деталь, будто пытаясь поглотить барда, затопить его этим мраком. Якша, наверное, выглядит сейчас не лучше. Раскрасневшийся, с жадным, широко распахнутым взглядом и быстро вздымающейся грудью, он сводит Барбатоса с ума не меньше, чем бард адепта. Это какое-то безумие, что-то не граничащее с реальностью. Сяо срывается, почти кидается, наклоняется ближе. В голове туман, а в ушах только стук собственного сердца. Замирает в миллиметрах, в таких ничтожных миллиметрах, что Барбатос буквально чувствует его дыхание на своих губах, и это ещё больше сносит крышу. Венти нервно сглатывает. Сяо истерично сжимает его плечо ладонью. Короткий, рваный вздох. И облегчённо-измученный выдох адепт ловит уже своими губами. Судорожно тянет на себя барда, зарываясь пальцами в волосы, спихивая берет на землю. Венти дрожащими руками ведёт по груди, по плечам, нежно оглаживает щёки, сжимает в кулаке его дурацкий амулет и дёргает на себя. Только вот придвинуться ближе уже невозможно. Просто некуда. Сяо кажется, что он задыхается. А в груди взрываются фейерверки, салюты, и сердце колотится, как бешеное, будто выпрыгнет сейчас или просто остановится от перегрузки. Он вообще никогда в жизни такого не испытывал. И счастье, и радость, и наслаждение — всё тугим комом, морским узлом путается где-то в душе, раскалённым золотом течёт по венам и выбивает все мысли из головы, оставляя после себя лишь игривый ветер, подначивающий на безумства. Венти кажется, что он падает вниз, а дна всё нет и нет. Руки и ноги немеют от неземного ощущения полёта, и слабость странная в теле, будто он сейчас обмякнет, растечётся слаймовой слизью по адепту, впитается в его кожу и никогда обратно не соберётся. Он и правда будто в желе превратился и теперь медленно стекает на землю. А якше это как будто только на руку. В какой-то момент Барбатос стукается затылком о землю — Сяо нависает сверху, даже не давая возможности прерваться на болезненное шипение, и единственное, что выходит у барда, это только наполовину болезненный, на половину довольный стон, тонущий в жадном, удушающем и безумно желанном поцелуе. И он отрезвляет не хуже мощной пощёчины. Сяо отскакивает, как ошпаренный, испуганно отползает подальше, крепко прижимая кончики пальцев к горящим губам и смотрит своим изумлённым взглядом на распластавшегося на траве архонта. Он только что сделал… что? Бард лежит, крепко зажмурившись, будто удара ожидает, даже не зная, как бесстыдно якша сейчас его разглядывает: дрожащие от напряжения (или страха?) ладони, взволнованно нахмуренные брови, растрёпанные, разметавшиеся на траве волосы, развратно, но так, хиличурлы его побери, красиво и маняще опухшие, красноватые губы, что судорожно ловят, глотают воздух, быстро вздымающуюся и опускающуюся грудь. Весь Венти, всё вокруг кажется дурацким, но таким ошеломляюще-прекрасным сном, что адепт даже сначала себя щипает. И когда он не просыпается, то становится очень страшно. Страшно неловко, страшно, что всё испортил. Просто страшно до жути. А когда Барбатос, всё же осмелившись, открывает свои невероятные глаза, устало поднимаясь с травы, то застаёт перед собой только тёмную дымку только что покинувшего его адепта. Сбежавшего, как настоящий трус, адепта. — Вот тебе и погуляли, — и с губ срывается нервно-истеричный смешок. Если Венти и был королём, то только королём провалов. Тартальных провалов.