Никто не пришел.
Драко стоял в одиночестве перед безымянной могилой отца: ни богатого надгробия, ни траурных венков, ни тем более фамильного склепа. Какие почести можно оказать человеку, который каждый свой день проживал лишь с единственной мыслью о том, как смешать с грязью весь мир? В лучшем случае, его должны забыть через пару месяцев, в худшем — возненавидеть до конца времён. Вся жизнь Люциуса уместилась в короткое тире между датой рождения и смерти, хотя Драко считал, что и этого для него было слишком много.
Зачем вообще на этот свет рождаются такие люди? Всё, чего касалась их рука, — рассыпалось в песок, куда бы они ни приходили — их никогда не ждали. Ни любви, ни чести, ни смысла.
Хотелось высказать отцу всё, на что не хватало смелости при его жизни: сказать о страхе, который тот ему внушал; сказать о боли, которую причиняли наказания; рассказать о глубокой ненависти, которую Драко чувствовал к нему ежедневно; и, наконец, о долгожданном облегчении, которое он испытал после его смерти. Но он не стал этого делать: зачем тратить силы, слёзы и нервы на того, кому ты и при жизни был безразличен.
Со смертью Люциуса словно спали с рук и ног оковы, словно с груди убрали тяжелый камень, не дававший на протяжении всей жизни развернуться легким. Драко осознал, что все годы, находясь под властью отца, он не жил, а лишь безвольной тенью существовал рядом с ним. Ему потребовалось много сил и мужества, чтобы начать в своей семье войну за собственную жизнь и свободу.
Драко безучастно смотрел на этот грубый кусок гранита, символизирующий то, что находилось у отца слева в груди. Может, их всю жизнь обманывают и под рёбрами ничего нет? Иначе как такое убогое создание, как Люциус Малфой, может иметь такой жизненно важный орган? Это кажется невозможным, неправильным и смешным в какой-то степени: один из самых жестоких Пожирателей Смерти имеет такую роскошь, как сердце! Ещё пусть кто-нибудь осмелится сказать, что у того была душа, и Драко похоронит его рядом с отцом.
А если бы умер Драко, как бы повёл себя отец?
Наверняка организовал бы пышные похороны со множеством гостей, приволок бы под страхом смерти какой-нибудь церковный хор, чтобы развлечь богатую знать, а после пригласил бы всех к траурному столу, где каждая бутылка вина стоила не меньше пятизначных цифр. Люциус превратил бы смерть в праздник жизни, в прекрасную возможность для восхваления себя и своего богатства. Он обязательно нашел бы в этом выгоду, лишний раз подчеркнув свой призрачный статус. И только под конец вечера, когда волшебницы в искрящихся платья, слишком нарядных для такого повода, и бывшие Пожиратели в черных дорогих костюмах прощались с хозяевами «торжества», Люциус бы зашел в фамильный склеп с бокалом вина, погано улыбнулся, легонько чокнулся с надгробием и сладко осушил до дна весь фужер.
«За тебя!»
Эти слова, произнесённые его голосом, отозвались безжалостной болью в сердце: это всё ещё был его отец. Будь тебе десять, двадцать или почти что сорок, ты хочешь быть ребёнком для своих родителей, хочешь быть любимым, хочешь быть для них гордостью, а Драко вызывал только жалость.
Не было смысла продолжать стоять над этим куском камня (то ли о надгробии, то ли об отце), нужно двигаться дальше. Нужно навестить маму.
Путь был не близкий: через дом, внутренний сад, поле, в самую глубь тёмного леса. Можно было бы трансгрессировать, но Драко чувствовал необходимость пройтись по свежему воздуху и наконец попробовать дышать размеренно, не как загнанная породистая лошадь, а как человек, свободный от предрассудков и отцовской ненависти.
Боль улеглась на дне души, не накрывая Драко с головой, а лишь изредка напоминания о себе ощутимыми уколами в сердце. Чувство это было обманчиво — это не больше, чем самозащита организма, обезболивающее на короткое время, чтобы не сойти с ума, но пройдет несколько часов, и всё вернётся в десятикратном размере.
Погруженный в свои мысли, он очнулся только под порывом холодного ветра, разгулявшегося на бескрайнем поле во всю силу. Погода была ужасной: мелкий липкий дождь, больше похожий на туман, хлестал по лицу и мешал открыть глаза, небо было затянуто серыми тучами, не дающими ни единого шанса проскользнуть солнечному свету. Казалось, что весь мир вокруг отражает творящиеся на душе Драко смятение и боль.
Под ногами захрустели иссохшие ветки и почти перегнившая листва. Чем глубже заходил Драко, тем сильнее становился запах сырости, природного гниения, смолы и мокрой коры — наверное, именно так пахнет нарастающая тревога, а также одиночество, скорбь и прошлое.
Влага оседает на черной мантии, распуская по телу холод и дрожь, которые уже не унять ни одними согревающими чарами. Сырая земля под ногами слегка пружинит, когда Малфой подходит к фамильному склепу: местность здесь болотистая, удушливый пряный запах окутывает с ног до головы, слегка покачивая сознание. Драко замирает на пороге многовекового здания, не решаясь произнести заклинание и открыть дверь.
Каменные стены покрыты толстым слоем плесени, по стыкам плит расползается мох, укрывая зелёным ковром каждый сантиметр доступного пространства. Некогда белоснежные плиты покрылись скользкой липкой слизью болотного цвета: слишком много лет здесь не ступала нога человека, всё пришло в запустение и начало разрушаться. Запах багульника, разросшегося вокруг склепа, дурманил и уносил куда-то вдаль от физически ощутимой боли и тоски по ушедшей навсегда матери.
Из открытой двери потянуло затхлостью и пылью, ледяной сквозняк облизал ноги, прогоняя по телу мурашки и заставляя Драко плотнее запахнуть мантию. Он не мог сделать и шага, когда взглядом нашел в самом дальнем углу нишу, усыпанную цветами: теперь это её дом, её спальня…
На негнущихся ногах Малфой дошел до каменной крышки гроба, казавшейся слишком ярким пятном на фоне всех остальных полузаросших усыпальниц.
— Я… Я так виноват…
И Драко упал на колени, пряча лицо в рукав мантии. Эхом пробежались по стенам его сдавленные надрывные стоны, он не мог оторвать покрасневших опухших глаз от выбитого маминого имени на каменной плите, только зажимал себе рот, чтобы не разорвать легкие еле сдерживаемым криком. Его мама, положившая свою жизнь на кон, лишь бы у него был хоть малейший шанс на беззаботное детство, теперь лежит в вечном холоде. Его мама, которая каждый год втайне от отца готовила вместе с ним праздничные торты на день рождения. Его мама, которая каждую ночь стерегла его детский сон, лишь бы он никогда не слышал адских криков, доносящихся из подвалов.
Драко закусывал край рукава в надежде сдержать душащие слёзы. Холод на пару с нервами погрузили его тело в вечное состояние озноба, руки дрожали настолько сильно, что он не мог даже опереться ими о стену, чтобы подняться. Плечи всё сильнее опускались, от фамильной выправки не осталось ничего: Драко не обращал внимания на ледяной пол, от которого уже сводило колени, не обращал внимания на сквозняк, поднимающий полы его мантии. Ему не было дела ни до чего, кроме имени самого родного человека, ушедшего навсегда.
Малфой вплёл пальцы в волосы, натягивая их, надеясь отвлечь себя от разъедающей душевной боли болью физической. Становилось только хуже. Одиночество сжирало его заживо, медленно отрывая куски от заходящегося в бешеном ритме сердца: самый близкий и самый верный его друг теперь лежит в могиле.
Как только удалось немного успокоиться, Драко подполз ближе к гробу и обхватил дрожащие плечи руками. Разгоряченным лбом он прижался к прохладе каменной крышки и закрыл глаза, под веками жутко пекло, а где-то посередине горла образовался ком из непролитых слёз и подавленного крика. Нет больше её нежных тёплых рук, нет больше её уставших ласковых глаз, нет больше её успокаивающего запаха прямиком из детства.
— Прости меня. Прости меня. Прости меня, — как мантру твердил он куда-то в пустоту. Губы не слушались, голос был еле различим среди мертвой тишины. — Прости, прости, прости.
Драко доводил себя до исступления собственным голосом, погружаясь с головой в скорбь и боль от потери. Он не знал, сколько минут или часов простоял на коленях, сколько раз попросил прощения у тишины, сколько раз заходился в отчаянии и снова успокаивался. Стены склепа начинали давить со всех сторон, пока не сомкнулись над головой.
На сердце появился ещё один глубокий рубец, который вряд ли уже когда-то перестанет кровоточить.
— Я найду тебя даже там, мама. Я люблю тебя.
Еле заставив встать себя, Драко тихо отошел на пару шагов назад. Слёзы уже не поддавались контролю, они тихо текли по щекам, оставляя за собой солёные дорожки. В душе стало холодно и пусто, словно разом вытащили все органы и заполнили тело вековой толщей льда. Всё внутри замерло, выдерживая паузу перед подступающей новой волной боли.
— Драко.
Малфой вздрогнул всем телом, обернулся на голос и замер. Он знал, что иногда измученный мозг играет с ним злую шутку, выдавая желаемое за действительное, но в данный момент это было в высшей степени жестоко: слегка приосанившись, в дверном проёме стоял Гарри Поттер.
— Я никого не ждал. — И отвернулся снова к могильной плите, пряча покрасневшие измученные глаза.
— А я не ждал приглашения.
Гарри прошел внутрь, стряхивая с плеч крошечные бусинки воды: как странно не отпускать магловские привычки делать грязную работу руками, проживая столько лет в магическом мире. От каменных стен эхом раскатился стук каблуков, возвращая Драко в реальность, он спешно вытер рукавом мокрые скулы, уголки губ противно щипало от соли, разъевшей нежную кожу.
Каждый громкий шаг по гранитному полу выбивал из легких воздух: как не вовремя, как не к месту сейчас эти позабытые и отпущенные чувства. Только не здесь, только не сейчас. Рядом с замёрзшей рукой качнулся воздух, а боковым зрением Драко заметил подошедшего вплотную Поттера. Пальцы непроизвольно дёрнулись, словно в попытке зацепиться за край его рукава, чтобы почувствовать опору, поэтому пришлось сжать их в кулак, до боли вонзая ногти в замёрзшие ладони.
— Только мама?
— Она единственная заслуживает человеческого отношения к себе даже после смерти.
Гарри тяжело вздохнул, сделал несколько шагов вперёд и положил на холодный мрамор букет белых нарциссов. Любимые мамины цветы.
— Мне очень жаль, Драко. — На этих словах он вернулся обратно, но встал намного ближе, чем прежде. Было слышно, как цепляются друг за друга рукава мантий.
— Мне тоже.
Человек любит мать почти неосознанно, не чувствуя, потому что это так же естественно и правильно, как сама жизнь. Когда наступает момент последнего расставания, тогда осознаешь, насколько глубоки и прочны корни этой любви, именно тогда ты ощущаешь всю боль потери, тогда ты становишься окончательно взрослым.
За глазами адски пекло, а держать ровно спину уже не было сил. Как и молчать. Драко молчал всю жизнь: о страхах, о боли, об обидах. Долгие годы единственным чувством, которым он не обделял никого, была ненависть: громкая и тихая, навязанная и искренняя, от обиды и от бессилия.
Руки била мелкая дрожь от сдерживаемых эмоций, а голос дрогнул, когда Драко заговорил.
— Когда прошлое останется в прошлом?
— Когда его там оставишь ты. — Сочувствие и понимание пронизывали каждое слово, но это не казалось Драко омерзительной жалостью, а лишь подталкивало наконец поговорить хоть с кем-то.
Если бы он мог мыслить сейчас разумно, то заключил бы, что и выбор собеседника был не случайным. Стой на месте Гарри кто-то другой — вряд ли бы Драко произнёс хоть слово.
— Как его там оставить, когда сегодня, зайдя в Мунго, заполняя кучу документов, я видел презрение в их глазах? Это же моя мама… Мама ни в чем не была виновата. Никогда.
— Люди жестоки и слепы, они боятся открываться новому, не умеют прощать. Но главное — прости себя сам.
— «Прости себя сам», — горько усмехнулся Драко. Если бы только Поттер знал, с какой легкостью он простил себе смерть отца. — Они не видят меня, они видят мою фамилию, и им этого достаточно, чтобы сделать выводы и подобрать маску для общения со мной.
Гарри повернул голову, рассматривая точеный профиль Малфоя, на щеке которого поблескивал влажный след слёз. Он ничего не говорил, не нарушал повисшую паузу, потому что по ходящим желвакам на лице Драко было понятно — тот решается сказать что-то личное и лучше ему не мешать.
— Много лет я потратил на то, чтобы стать независимым, больше не подчиняться отцу, и вот теперь я свободен, а что делать — не знаю. Глупо, да?
— Драко, — Гарри слегка качнулся в его сторону, на мгновение прислонившись плечом. Стало теплее, но лишь на доли секунды, — время пришло пожить для себя. Дай себе время переосмыслить всё и двигаться дальше.
Двигаться дальше. А в каком направлении? Что его ждёт впереди? Как жить, если ты ощущаешь себя чудовищем, не испытывающим страданий за смерть отца? Такая ли большая разница тогда между ними с Люциусом? Эти вопросы грохотали в вымотанном мозге, накручивая и без того пошатанные нервы.
— Это кажется трудным только на первый взгляд, но стоит один раз насмелиться, один раз сделать себе по-настоящему больно, и станет легче. — Гарри выдохнул облачко пара, становилось ощутимо холодно.
— Этому миру нужны такие, как я, — задумчиво проговорил Драко. — Нужны только ради того, чтобы тыкать пальцем и говорить, что я плохой. Запугивать мной и моим отцом непослушных детей, говорить им не вырасти такими плохими людьми, как мы. Я нужен этому миру, чтобы меня бояться.
Рука в кармане непроизвольно задрожала, в уголках глаз снова собралась солёная влага, готовая вот-вот сорваться вниз на каменный пол. Одиночество снова подступило слишком близко, хватая за сердце и легкие мёртвой хваткой, Драко готов был снова упасть на колени и завыть, срывая связки.
Сбоку раздался вкрадчивый голос, который медленно, почти по слогам говорил прописные истины, которые ему было необходимо услышать. Бархатистая хрипотца заставляла Драко концентрироваться на каждом слове, погружая в обволакивающий тембр.
— Посреди всей этой тьмы, посреди всего этого ада я вижу человека, который не сдался, — на этих словах Гарри взглянул на Драко, — я вижу человека, который борется до последнего, и этот человек ты.
Драко лишь усмехнулся на этих словах, хотя какая-то невидимая струна его души была задета этой простой поддержкой и начинала тихонько дрожать, рассылая вибрации по всему телу.
— Самое главное доказательство моим словам — это Скорпиус. Как бы наши с тобой отношения ни складывались в школе, сейчас я смотрю на дружбу мальчиков и понимаю, что ты воспитал хорошего человека. Скорпиус знает значение слова «дружба», он умеет любить и отдавать, ничего не ожидая взамен, он способен на сочувствие и сострадание. А ничтожный человек никогда не сможет вложить в ребёнка то, чем не обладает его собственная душа.
Драко еле заставил себя взглянуть на Гарри. Трудно было поверить во всё происходящее, но ещё труднее было собрать мысли в единое целое, когда наконец Малфой понял, что уже несколько минут опирается на крепкое плечо Поттера. Тепло, исходящее от его тела, казалось, ощущается даже через слои одежды, обволакивая Драко, успокаивая. Оно расползалось по груди, стекало вниз по рёбрам, заполняя трещинки и залечивая крошечные ранки. Ещё теплее становилось лишь от того, что Гарри не разрывал этот, по всей видимости, случайный контакт.
Такой ли он случайный?
— Драко, не суди себя сам, оставь эту работу другим. С тебя уже достаточно. — Гарри повернулся к нему лицом и положил руку на плечо.
Словно раскаленный металл растекался от места прикосновения вниз по предплечью к кисти и кончикам пальцев: по тем частям тела, которых коснулся Гарри. Его горячая ладонь, несмотря на адский холод, исчезла с плеча и по инерции протянула касание по всей руке, заставляя Драко напрячь каждую клеточку своего тела, чтобы не схватиться за ускользающее тепло. Снова повторился тот вечер в ресторане, но на этот раз они поменялись местами: без лишних свидетелей, не под тяжестью зимних мантий, лишь мёртвые могли их осудить.
Гарри на пару мгновений задержался на ледяной коже запястья, обжигая и оставляя невидимые следы. Драко помнил каждое место, к которому тот прикасался.
Малфой поднял затравленный уставший взгляд и заглянул в зелёные глаза, пытаясь увидеть в них что-то поважнее души: ответ на вопрос, который никто из них не мог озвучить даже в своей голове.
— Всё наладится, я обещаю.
Это было вместо прощания, а Драко так и остался стоять посреди холода с обожжённой рукой.
***
Сидя в этот же вечер дома в своём кабинете, Гарри обессилено опустил голову на руки.
Он же обещал себе перед самым выходом к Драко быть отстранённым, чужим и далёким. Он же заклинал себя никогда больше не прикасаться к нему, но уже через двадцать минут обнаружил себя жмущимся к чужому плечу. Можно было бы свалить это всё на поддержку и синдром спасателя, но тогда нужно идти и смело отрубать себе язык, потому что это будет чистой воды ложь.
Эта дурацкая привычка ставить себя на чужое место: хватило секундного, разрывающего душу ощущения, чтобы оказаться в следующий миг на пороге мэнора. Как ищейка, Гарри рыскал по дому, заброшенным участкам и заросшему саду, пока домовики не сжалились и не указали путь.
А какие слова он говорил… Гарри простонал в сгиб локтя, желание размозжить себе голову достигало пика: как можно было сменить тактику поведения на диаметрально противоположную, только лишь издали взглянув на человека? То, какие чувства будил Драко Малфой в душе, было похоже на действие транквилизатора, иначе Гарри отказывался понимать, по какой причине рассудок каждый раз покидал его.
Поттер откинулся на спинку кресла, закуривая очередную сигарету. Да, в доме. Да, за своим столом. Сил на вечные шатания во двор не было, а он обзавелся парочкой очень хороших заклинаний, избавляющих от любого запаха.
В мёртвой тишине дома он со скрипом отодвинул нижний ящик, порылся среди стопок фотографий, писем и газетных вырезок и вытащил черный конверт. Тот самый, с последним письмом. Гарри бессовестно спрятал его в ящике, посвященном всем важным моментам из его жизни, и что там забыл Драко Малфой — лучше не спрашивать. Он и сам этого не понимал, но выкинуть рука не поднялась.
Шелест дорогой бумаги приятно защекотал слух и нервы: снова пробежаться глазами по этим ровным строчкам, позволить себе ощутить сполна все эмоции, которые в нём будило это письмо. Оно было совсем небольшое, всего пара предложений, но больше было и не нужно.
«Гарри и Джиневра Поттер,
Я приношу свои искренние извинения за все годы обид и ненависти. За все проблемы и страдания, которые пришлось вам вынести из-за моего прошлого.
Не надеюсь на ежеминутное прощение, но мне будет легче жить и начинать всё заново, когда я буду знать, что хотя бы пытался всё исправить.
Д. М.»
Спалось в эту ночь хуже обычного.
