***
Изуку потирает глаза тыльной стороной руки, и отчаянно зевает. Вполне понятная тревога одолевала его с самого утра, если, конечно, пятый час нового дня можно было бы назвать таковым. Тревога эта трепетала в груди сотней мерзких мотыльков, подступала тошнотой к горлу, заставляла голову странно кружится. Хотя, возможно, последнее и было связанно с легким недосыпом. Тревога эта — была вполне обоснованной и правильной, но все же такой непривычно осознанной и неприятной, что хотелось, чтобы она поскорее прекратилась, исчезла навсегда. В этот момент Изуку и начал вновь ценить моменты, когда тошнотворной тревожности не было и вовсе, когда все было хорошо, когда он это не ценил, принимал как должное. В здание общежития нужно было пробраться как можно скорее, так, чтобы не заметили, не сцапали, ни в чем не обвинили. Через средней высоты забор перемахивается как всегда легко, без травм и громких, таких неуместных сейчас падений. На землю он приземляется удачно, не задев ни один из кустов, почти беззвучно. По сторонам он оборачивается опасливо, в полутьме почти не видно ничего, но он все же старается, щурится, напрягает слуховые рецепторы. Быть замеченным кем-то из рано просыпающихся учеников пугающе. Быть замеченным патрулирующим по вечерам, и, очень редко по утрам Гончим Псом еще хуже. Еще меньше шансов оправдаться, остаться не очерненным, не угробить свою репутацию окончательно. Ветка под ногой неожиданно хрустит, и он вздрагивает, пугливо вертя головой из стороны в сторону. Не зря. — Мидория, — леденит затылок чужой голос, пробегается мурашками по шее. Изуку оборачивается, встречаясь взглядом с черными-черными глазами Айзавы Шоты. — Я выходил на пробежку! — быстро прерывает собственную панику, пытается успокоить бешено забившееся сердце. Он чуть ли не вскрикивает панически, а глаза его бегают по лицу классного руководителя быстро и отчаянно. — Простите, я знаю что рано, но потом не было бы времени и.. — он чувствует как перестает поток слов контролировать. — Как я понимаю, — монотонно и медленно проговаривает. — Перепрыгивание через стены, и возвращение под утро — так же часть пробежки, — чеканит он раздраженно, тон не повышает, но голос его все тверже становится, и Изуку начинает понимать всепоглощающий страх арестованных этим героем злодеев. — Нет я, — дрожащим голосом бормочет он в ответ. Мозг быстро перебирает варианты того, что можно было бы сказать. — Простите, — выигрывает себе еще секунду на размышления пряча глаза. — Я не успел вчера до комендантского часа, — у Айзавы Шоты глаза сверкают знакомо-алым, и Изуку вздрагивает. — Я застрял в очереди, знаете же, люди по вечерам освобождаются, и, — он заикается вновь на секунду поднимая глаза. — В общем, я не успел, и решил что если я вернусь вечером то меня.. Меня бы точно поймал Гончий Пес, и, — он сглатывает. — Я решил остаться на ночь у друга. Ворота Академии еще не принимают пропуски после десяти, и я подумал что смогу нормально вернуться утром, — он вскидывает голову, и прямо в глаза максимально уверенно смотрит. Врет. Не без зазрения совести конечно. — Поэтому, — рука у героя в бинты на шее зарывается. — Ты решил, что попадаться Гончему Псу, и перепрыгивать через забор Академии лучше утром. Никого не оповестив, — Изуку чуть ли не всхлипывает, и губы у него предательски дрожат. Не нужно было тогда идти с Шигараки. Нельзя было. Теперь он точно ощущает себя последней мразью. Он пошел сам, по своему желанию. Он не сделал ничего, не постарался сдать всю Лигу героям, не попытался выяснить, где находится их база. Не пытался сражаться, бороться. Поток недавних воспоминаний топит его в своих водах глубоко-глубоко, не дает сосредоточится на плывущем лице Шоты.***
Изуку на секунду подумал, что он падает в обморок. Сердце, вместе с душой и всем телом ухнуло куда-то вниз, в далёкую предалекую черноту неожиданной невесомости. Казалось, что в тот момент, когда он на секунду глаза прикрыл, и вперед шагнул, то рухнул он куда-то в небытие. Ощущение это преследует лишь секунду, до тех пор, пока он на пол какого-то помещения не падает под громкий глумливый, и такой знакомо-пугающий смех. Он голову поднимает голова покручивается слегка после непонятного падения в пустоту, вот и выходит поначалу лишь на четвереньки подняться. Развалившийся на диване Даби по виду чуть ли ни в агонии от пробирающего смех бьется, в руке левой телефон зажимает, а лицо в сгибе локтя прячет. Изуку взгляд фокусирует, подмечая как неестественно у того губы растягиваются. — Эй, — тянет злодей вытягиваясь на диване и из-за подлокотника высовываясь. — Ты что-то вроде собачки, а? — руки с тонкими пальцами пауками пробегаются по обивке дивана. — Гаф, — хихикает он. — Умеешь гафкать, м? А на команды откликаешься? — Изуку недоуменно моргает, и придерживаясь за стену на ноги поднимается. — До собаки не дотягивает, — отвечает ему не Изуку, а возникший рядом Шигараки Томура, все еще зажимающий в руке его тетрадь. — Скорее кот, уличный, плешивый и блохастый, к ноге прибившийся, — Даби громко хрюкает от сдерживаемого смеха. — А он теперь всегда таскаться с тобой будет, а, Лидер? — он на спину переворачивается, и потягивается, неестественно выгибая спину. Изуку передергивает лишь. — Геройствовать наскучило, и он к нам свалить решил, или у него привилегии особенные? — он на пол спускается, чуть ли не стекает со знакомого дивана на холодный бетон пола. Шигараки Томура вопрос игнорирует, а Изуку вскидывается на слова о том, что ему геройствовать наскучило. — Не решал я никуда, — мышцы неожиданно дергает. — Сваливать, — он ежится под чужим взглядом. — Да лаааадно, — тянет ехидно. — Я же слышал, все слышал все знал, — мечтательно и болезненно-неправильно закатывает глаза, да так, что лишь белки видны. — Повязала тебя полиция, да? Меня вон тоже так же вязали, да я их того, — у Даби голос дрожащий, чуть ли не счастливый. — Меня-то понятно за что. А тебя-то за что? Сталкерство какое-то, или внешний вид стремный, м, странный мальчишка? — он как-то неправильно лицо трет, глаза чуть ли не внутрь черепа вдавливает, под носом протирает шумно воздух втягивая. Он будто в полудреме бормочет, головой из стороны в сторону мотает зачем-то. Изуку опасливо оглядывается в поисках Шигараки, но того нет нигде, исчез, испарился будто. Даби же все же на ноги поднимается, ближе к окоченевшему Изуку подходит и о стену облокачивается, наклоняясь над ним. Мидория чувствует, как его непроизвольная дрожь пробирает, ощущение рациональной опасности ударяет прямо в голову, в самый мозг. — Да че ты пугливый-то такой, я те сделаю чё то что ли? — рука его вторая тяжестью на плечо ложится, и младший со страхом понимает свою беспомощность. — Тебя же за то, что ты с нами тусил повязали, да? Знаю я все, знаю, чуйка у меня такая, прикинь? — Изуку хочется назад отступить, а ноги не двигаются предательски. Зрачки у Даби аномально широкие. — Всё.. Всё хорошо? — он хмурит брови, прикусывает губу. — Воу, — хлопает по плечу Даби. — Не знал, что ты так паришься обо мне, круть, — он хрипяще похихикивает. — Синдром спасателя какой-то? Я, знаешь ли, психолог профессиональный, могу стопроцентово сказать, что ты, — он пальцем в лоб неожиданно тыкает. — Ебнутый. На всююю бошку. Нравишься ты мне, знаешь, — он неожиданно отшатывается, пошатываясь из стороны в сторону. — И Ебанушке той нравишься, вот кого боятся нужно, сожрет она тебя, живьем! — он счастливо руки раскидывает. — Шигараки вообще неуравновешенный шизофреник, хуже чем мой батя, а ты таскаешься за ним следом, поэтому тоже ебнутый. — Я не таскаюсь! — неожиданно даже для себя прикрикивает Изуку. — Это.. случайно всегда, — Даби пугает его до всеобъемлемой паники, до судорожно бегающих глаз, до боли под ребрами и ощущения неправильности. Даби будто бы самая гниль, ужасная, расползающаяся по всему телу. — Не, ты попутал походу окончательно, путаешь, все путаешь, — он вновь слишком близко оказывается, чуть ли ни носом в щеку тычется, а Изуку лишь пытается подальше голову откинуть, двигаться боится. — Тоже кидаешься что ль чем-то? В любом случае границы ты путаешь, границы опасного и нет. Вот схватят тебя, — он цепкими пальцами за плечи его хватает, более вкрадчиво говорит, со всей силы цепляется и Изуку вскрикивает тихо. — И утащат с собой всякие плохие люди, — он пальцами пробегается по его коже. — И утопят, задушат, — у человека напротив него глаза совсем безумные, потряхивает его конкретно. Мидория понимает, что его самого трясет, понимает, что не может остановить дрожь. Даби в карманах роется, из них куча оберток, шуршащих выпадают. Резко руку вытягивает прямо под нос ему что-то суя. Изуку трясти продолжает, тремор не останавливается никак. От Даби непонятно чего ожидать можно. От такого Даби непонятно чего ожидать можно. — Будешь, не? Я же добрый, за тобой вон приглядываю, и за парнишкой тем, сынишкой героя уже-номера-один. Давай, не, не будешь? — у него губы подрагивают, и он вновь прячет ладонь в карман. — Всё о вас обо всех знаю, всё вижу, — ухмыляется злобно. — Не пугай моего Изуку! — заявляет громкий девичий голос, и девушка с распущенными светлыми волосами, и одной единственной футболке подскакивает к ним вплотную. — Не пугай, — шипит она отцепляя чужие руки, отталкивая Даби от дезориентированного подростка. На шею к Мидории вешается, острые коготки так пляшут по его шее. Даби смеется, щурит глаза будто его слова подтвердились. Изуку чувствует как тело собственное от страха коченеет. Не нужно было сюда идти, это было так глупо, так опрометчиво и неоправданно. — Ты снова пришел, снова! — она облизывает губы, трется носом о шею. Изуку тянет вывернуть собственные внутренности наизнанку. — Ты теперь с нами Изуку, с нами? Томура сказал, что будешь, обязательно будешь, — она будто не спрашивает, лишь подтверждает сама для себя. — Ради меня, ради меня же, да? Я тоже тебе нравлюсь, верно, Изуку, — она тянет сладко, пока Даби смешливо глаза продолжает щурить, разворачивает фантик от какой-то конфеты и в рот закидывает. Футболка у Химико Тоги окончательно задирается, оголяя ноги и низ живота. — Мне же можно зарезать тебя, ты же разрешил в прошлый раз, помнишь, помнишь же? — Изуку отчаянно мотает головой, руки вперед выставляет, пытаюсь оттолкнуть. — Ну как же? Тебе так пойдет, ты не можешь представить, просто не можешь! — Вы трое, — чеканит спасительный голос Шигараки Томуры. Тога теряется на секунду, а Изуку наконец отталкивает ее от себя, и подальше отскакивает, хватается за чужой голос как за спасительную нить. — Цирк, — кратко и понятно шикает он. — Болтаете много, — беглый взгляд бросает на развалившегося на полу Даби, и обиженно дующею губы Химико. Он за запястье Изуку перехватывает, и под тихое улюлюканье Даби утаскивает за собой. Изуку тремор все еще берет безостановочный. Его впихивают в полумрак относительно убранной комнаты, Шигараки за ним входит, дверь прикрывая. — Сам же хотел со мной пойти, — изгибает бровь. — Доволен? — младший ожесточенно мотает головой, совсем испуганно, загнанно. Противное чувство своим ядом все так же разъедает изнутри. Томура лишь неопределенно хмыкает, и пальцем тычет в диван у стены. Сам на стул перед столом плюхается, и пару раз по пробелу на клавиатуре клацает. — И как, лучше чем пойти в общежитие? — Изуку уклончиво жмет плечами. Не лучше явно, но и не хуже, точно уж не хуже кучи осуждающих взглядов, кучи чужих, таких неправильных мнений. — Держи, — его же тетрадь нелепо ударяет его по лбу, а Томура уголок губ наверх поднимает, и разворачивается к нему спиной. Изуку на диванчик присаживается неловко, кажется, он действительно чужое личное пространство нарушает. — Почерк у тебя действительно хуевый, — заявляет, не отрываясь от экрана, а у Изуку стыдливо уши вспыхивают. — Я писал для себя! — он неловко прячет лицо. — И не просил читать, — стыдливо говорит потише. — Пф, — информативно отвечают ему. Повисает долгая и мучительная пауза тишины, прерываемая лишь мерным клацаньем по клавиатуре, и таким же монотонным звуком переворачивающихся листов. Изуку с облегчением оглаживает страницы, с пониманием, что все на месте. — А насчет кожи моей, — неожиданно разрывает тишину. — Прав ты, и это напрягает пиздец. Тебя полиция точно повязала не из-за сталкерства? — младший кулаки стискивает и тетрадь резко захлопывает, пряча ее в рюкзак. — Нет, — обиженно тянет он, и зачем-то поудобнее устраивается. Вырубается он резко, под все такое же мерное клацанье клавиш клавиатуры, а просыпается накрытый своей курткой, ближе к пяти часам утра.***
— Простите, — еще раз повторяет Изуку, выныривая из потока воспоминаний. — Я не подумал, правда. Мне очень жаль. — Я заметил, что ты не подумал, — морщится Айзава. — Понимаешь ли ты, Мидория Изуку, свое положение? — сердце кажется на секунду свою работу прекращает. — Положение? — переспрашивает он загнанно. Его смаривают хмурым взглядом. — Иди, — кратко бросают в ответ. — Куда? — беспомощно шепчет одними губами. Его трясет вновь, как в тот раз. Опять. — Куда хочешь, — разворачивается, будто действительно уйти собирается. До Изуку не сразу смысл сказанного доходит, слишком медленно, будто собственный мозг оберегает, не дает понять. — Нет! — вскрикивает он, быстро догоняет. — Я не хочу, — всхлипывает он. — Я хочу дальше учится здесь, правда! — Не заметно, — спокойно и четко. — По моим наблюдениям, ты делаешь абсолютно всё, чтобы вылететь отсюда. Каждый раз думаю о том, — Изуку чувствует как задыхается. — Что нужно было все же не отходить от принципов, Проблемный Ребенок, и выгнать тебя в первый же день. И тебе лучше, и мне нервы меньше бы мотали, — Изуку не знает что ему делать, как ответить, что предпринять. — Иди спать, — хладно бросает. — На занятия завтра не идешь, как и в ближайшую неделю. Сидишь в общежитии, моешь полы, убираешься, не создаешь проблем. О том, как ты пропущенный материал нагонять будешь — думать буду не я. — Спасибо! — у него ноги подгибается, и он на колени грохается, наблюдая за тем, как Айзава Шота уходит все дальше. Он сидит так еще долго, пока солнце из-за горизонта не показывается. Лбом в мокрую землю утыкается, всхлипывает тихо-тихо. Его чуть не выгнали, не вышвырнули. Подняться выходит с трудом. Он отряхивает широкие джинсы, поправляет их, и утирает зареванное лицо. Сказали идти спать — значит нужно спать. Нужно делать лишь то, что говорят, и тогда все хорошо будет. Нужно прекратить проявлять инициативу, и делать все по правилам, делать то, что от тебя ожидают. Делать то, что должен, то, что обязан. Ноги он передвигает с трудом, еле-еле плетется, готовясь рухнуть на собственную кровать, наконец отдохнуть, забыть. По лестнице чуть ли не ползет, хватается за перила, прямо как за голос Шигараки Томуры в тот раз, как за нечто, что спасти его могло. Он взгляд поднимает, натыкаясь на протянутую руку. — Всё в порядке? — удивленно гнет бровь Каминари Денки, и любезно подняться помогает, оценивающе оглядывая с ног до головы. Изуку молчит. Ему сказали не говорить с остальными. Ему сказали идти спать. Нужно делать то, что от него хотят. Нужно.. — Да, — быстро и тихо отвечает. — Я пойду, мне нужно.. — Да подожди ты, — артистично отмахивается, и лыбится глупо. Бесит. — Я удачно на тебя наткнулся, разговор есть важный трындец! Пойдем, — он тащит за собой, а у Изуку и сил нет на то, чтобы сопротивляться. Вот и идет послушно следом. Делает то, что ему говорят. — Короче слушай, я честно не верю всей этой фигне, про которую сейчас болтают. Ну, знаешь, что ты с Лигой работаешь, все дела, чушь это, не находишь, — а у Мидории в голове слова о том, что все об этом говорят застревают, повторяются постоянно. — Ну и короче, правильно не верю, — он усаживает Изуку на кровать, а сам на ногах остается, в нетерпении переминаясь с ноги на ногу. — Это же неправда все, да? — Изуку лишь кажется что чужой голос пропитан ехидством. — Узнал я кое-что, — он в знакомой манере ближе клонится, шепчет на ухо заговорщицки. — Услышал я кое-что, вот и узнал, кто на самом деле предатель в ЮЭЙ, — Изуку отшатывается, распахивает глаза и руками впивается в простыни, комкая их все сильнее. Он чувствует, как суставы собственных пальцев сгибаются. Чуть ли не вывихивают. — Как? Кто? — хрипит он, губа до крови прокусана, глаза лихорадочным блеском заходятся. — Я не уверен, знаешь. Я имею ввиду что информация не точная, но даже если так, — у него глаза слишком злобно сверкают. — Ты мог бы, знаешь, просто свалить свою, — он будто акцент на последнем слове делает. — Вину на него, ведь какая разница? — у Изуку окончательно все плывет пред глазами. И ему лишь кажется, что Каминари ухмыляется. — Тебе решать, знаешь. Я помочь тебе хочу, просто можешь сказать, что это он, и все, проблемы твои решатся! Но знаешь, что обидно будет, — он присаживается на корточки, заглядывает в его душу через глаза. — Если доказать смогут что он не виноват. Сразу подумают, что ты просто подозрения с себя снимешь, неловко выйдет, да? — он его за руки берет. — Но я-то уверен в том что это он, так что тебе боятся нечего, можешь пойти и рассказать, — Мидория чувствует как сознание окончательно путается в потоке сбивчатых и отрывистых фраз. Он же говорил, что не уверен, или нет? — Но, если это действительно не он, и его посадят, тоже неудобно выйдет, не находишь? Но да ладно, так ведь тебе удобнее будет, тебе решать, на твоей совести, — жмет плечами и вновь поднимается на ноги. — Кто? — дрожащими губами, почти не слышно. У Каминари в свете восходящего солнца глаза золотым блестят, когда он шторы распахивает. — Юга, — он ухмыляется. — Аояма Юга.