Аллодоксофобия

      Кацуки выпускает изо рта клубы густого сигаретного дыма, вверх, прямо к беззвездному из-за огней города, небу. Вечер выдался прохладным, в преддверии середины осени, и Кацуки недовольно сощурился, когда очередной порыв колючего ветра заставил сигарету тлеть все быстрее, сдувая с нее новую порцию пепла. Бакуго прищуривается еще сильнее, прикрывает сигарету полами куртки, и отчаянно всматривается в нее, пытаясь понять, осталось ли там еще немного табака, или же, сейчас тлеет лишь фильтр. Не стерпев, он все же резким движением руки откидывает сигарету в сторону, наблюдая за тем, как она катится и катится, все дальше и дальше, постепенно затухая. Бакуго раздраженно и недовольно фыркает, когда собственные колючие волосы в очередной раз ударяют по лицу, и заставляют помотать головой из стороны в сторону, чтобы видеть хоть что-то. Одинокий фонарь, стоящий у заднего крыльца общежитий противно, пускай и почти незаметно моргал, действуя на нервы все больше с каждой секундой пребывания рядом. Лучше, чтобы уж вообще не работал.       Кацуки невольно вздрагивает, когда фонарь, прямо как по его желанию, мерцает каким-то голубоватым оттенком, и потухает. Чертов голубой свет. Кацуки еще раз боязливо — пускай сам того и не признает — ежится. Он мотает головой, будто приходя в себя и вздыхает, подумывая о том, что пора бы идти. Он последний раз почти задумчиво окидывает двор общежития взглядом, в очередной раз откидывает волосы со лба, и разворачивается на месте, подходя к двери. Останавливается он неожиданно, и задним ходом делает пару шагов назад. Бледный зеленый отблеск ему точно не померещился, как и перемахнувший через забор человек. Очень уж знакомый человек с раздражающе-пышными зелеными волосами, и мерцающими в темноте двора зелеными глазами. Кацуки моргает несколько раз, и привычно хмурит лоб прикрывая глаза. Он засовывает руки в карманы, и продолжает свой путь к входной двери. Дела сучьего Деку — не его дела.       Бакуго резко, на мысках разворачивается обратно к высокой оградной стене, и со злостью, лишь с помощью одного взрыва перемахивает через нее. Только потому, что может, и хочет, а не потому, что ему интересно, чем, мать твою, занят чертов Деку. Приземлившись на противоположной стороне Кацуки быстро, резкими движениями оглядывается по сторонам, и колким взглядом алых глаз отлавливает скрывающуюся за поворотом зеленую макушку. Он следует за ним быстро, шурша лежащей на земле влажной листвой, и недовольно морщась, когда грязно коричневые брызги пачкают полы длинных, широковатых и домашних штанов. Сердце непривычно и неприятно билось в районе горла, вызывая небольшой противный рвотный рефлекс, доводя до кипящей где-то на подкорках злости. Так и хотелось за пару быстрых рывков, несколько поспешных шагов, догнать неудачливого идиота, схватить за плечо развернуть к себе лицом, и вмазать прямо по челюсти. Вбить в пустую голову немного здравого рассудка, вправить мозги. Но Кацуки лишь идет, недовольно прикусывая губу, и, просто чтобы отвлечь себя, шаря глазами по полутемным улицам, и сжимая руки в карманах в кулаки.       Деку оборачивается хаотично и постоянно, резко и неожиданно. Дрожащими от вероятного волнения руками натягивает на голову капюшон, еще больше смешивая себя с серой массой толпы. Кацуки тихо чертыхается, немного ускоряя шаг, и плечами расталкивая недовольно зыркающих на него прохожих. Тихо и про себя шлет их на хуй. Бакуго лишь на секунду отвлекается на прохожего, буркнувшего под нос что-то явно нецензурное, и Кацуки шлет его на хуй уже вслух. А когда он поднимает взгляд в поисках Изуку, того, будто бы, уже и след простыл.       Бакуго вертит головой из стороны в сторону, мечется от места к месту, глазами исследуя каждый миллиметр. Но Изуку, нет, все же Деку, нигде нет. Кацуки вздрагивает, когда очередной фонарь, находящийся рядом с ним мигает, и вспыхивает бирюзовым, перед тем как перегореть. Людей на улице, на которой он оказался маловато, даже не сталкивается с ним никто, культурно и немного боязливо обходя его стороной. А Изуку все еще нет. Гребанный бирюзовый. Гребанная ночь. Гребанный Деку.       Слух улавливает противно громкую музыку, излишне звонкий смех и звяканье бутылок где-то совсем неподалеку. Кацуки зло и недовольно оглядывается на раздражитель — Большую группку людей, расположившуюся на темной парковке, с ярким пятном, в виде не большего костерка, огонь в котором иногда слишком подозрительно поблескивал голубоватым. Бирюзовым. Бакуго злобно и презрительно фыркает, намереваясь отвернуться, и вернуться назад, в общежитие, как его глаза вновь улавливают знакомую фигуру в капюшоне. Деку.       Кацуки смотрит внимательно, застыв на месте. Фигура Деку на фоне всего это выглядит неправильно, как-то искривлено и поломано. Неправильно. Бакуго даже издалека видит, как чужое тело беспрерывно подрагивает. Очередной отблеск голубоватого пламени отражается на лице Изуку, освещая обеспокоенное выражение на нем. И Кацуки подходит ближе, как самый настоящий сталкер прячась за кустами и деревьями, за перегоревшими фонарями. Он старается все так же не отрывать взгляда от вечно пропадающего Деку, почти сверлит его взглядом, когда тот входит на грязную и мерзкую парковку, к явно пьяным и не адекватным людям. Кацуки передергивает. Что он вообще тут делает? Что сам Кацуки здесь делает? Почему он все еще не схватил Деку за шкирку, не подтащил к себе, не спросил, какого мать его черта здесь происходит?       Кацуки вздрагивает одновременно с Изуку, когда на плече деку ложится рука кого-то из толпы. Обладатель руки откровенно внушает непонятное отвращение, как, впрочем, и все остальные местные «обитатели». Правда конкретно этот, почему-то, вызывал особую неприязнь, и странный, копошащийся где-то в желудке страх. У странного незнакомца почти все скрыто темно черной, будто поглощающей свет курткой, лица не видно за капюшоном, а рука, будто угрожающе постукивает по плечу по-дурацки застывшего на месте Деку. Бакуго передергивает от неясного отвращения и чувства опасности, когда мужчина в черной куртке наклоняется ближе к уху Деку, что-то шепча. Изуку — нет, все же Деку! — тоже передергивает, а мужчина бросает неожиданный, колкий и почти буквально ледяной взгляд в сторону Бакуго, но, вроде как, не замечает его, злобно ухмыляясь.       Кацуки неожиданно пробирает на дрожь. Из-за холода, не из-за страха, отнюдь! Из-за холода, и угрозы, что источали бирюзовые, почти горящие глаза. Знакомые глаза. Такого же цвета, какой испускали чертовы фонари на последнем издыхании. Такого же цвета, как и в тот раз, когда его похитили во время Летнего Лагеря. Такого же.       Даби.       Кацуки распахивает глаза еще шире. Нет. Не может быть. Изуку же не может.. Деку же не может! Он слишком слаб, слишком глуп и неспособен к самостоятельной действенности чтобы быть предателем. Он не может. Слишком идиотично героичен, слишком по-глупому благотворителен. У Бакуго по противному спирает дыхание, будто под дых ударяют, будто на горло, на самую трахею надавливают, заставляя сердце истерично и в панике биться о ребра. Он мгновенно приседает в кусты в странном и непривычном приступе паники. Вдохи не удаются. Выдохи тоже. Дышать не получается, будто пробкой горло заткнули, руками сдавили до покраснения лица. Гребанные мысли. Гребанный Даби.       Кацуки прикрывает глаза, уводит мысли в другую калию. Куда-то подальше от громкой музыки, с даль от прохлады ночи, совсем далеко от голубо-бирюзового оттенка. У него получается отрывисто и коротко вздохнуть, открыть глаза, да перевести взгляд вверх, вновь к наполненной людьми парковкой. Он всматривается через прутья и ветки кустов, смотрит, ища взглядом Деку. Ища взглядом «надеюсь-не-Даби». Он быстро находит взглядом неловкую, неправильно смотрящуюся в местной суматохе фигуру в черной, будто сотканной из тьмы куртке. Находит взглядом и стоящую рядом с сидящим на капоте машины Деку, фигуру второго мужчины. Мужчины в маске, с чем-то поблескивающим возле ушей, с ясными, необычно яркими бирюзовыми глазами, и выбивающимися из-под капюшона колючими, вероятно черными прядями волос.       Кацуки ругается себе под нос. Все-таки не ошибся, конечно, он же блять, никогда не ошибается. Даби, гребанный мать его Даби. Хочется вскочить на ноги, за секунду сократить расстояние, и взорвать ублюдку лицо. Хочется подорвать стоящую рядом с ним машину, так чтобы он взорвался вместе с ней. Хочется развернуться, и позорно, по слабому уйти. И не возвращаться. Желательно никогда. Но чертов Деку продолжал сидеть там, на одном месте, на капоте машины. Гребанный Деку, постоянно твердящий о героизме, говорящий о справедливости и праведности, сейчас спокойно сидит возле чокнутого на всю голову психопата, убийцы, и просто мудака. Сидит, и ничего не делает. Сидит, и не пытается ничего предпринять. Слабак.       Как и Кацуки.       Бакуго видит, как Изуку пробирает легкая дрожь, видит, как его глаза лихорадочно метаются по территории парковки, видит, как тот паникует. Боится? Точно боится. Боится, что поймают? Что узнают? Что застукают? Бакуго зло скалит зубы, Бакуго так и чувствует, как руки становятся все теплее, как их покалывает в желании что-нибудь подорвать. Кого-нибудь. Кого-нибудь из этих двоих, либо Даби, либо Деку. Лучше Деку, он слабее, глупее, беспомощнее. Он не смеется в ответ на любое действие, он не сверкает бирюзовыми глазами в насмешке, не говорит о том, что Кацуки даже не старается что-либо сделать. О том, что он не старается победить. О том, что он никогда не старается.       Кацуки мотает головой возвращаясь в реальность, вновь фокусируя взгляд на реальности, на происходящем. Диалогов из-за расстояния и громкого шума почти не видно, и Кацуки определенно не может понять, на кой черт, Изуку приперся сюда, к Даби. Ведь он не может быть предателем, точно не может. Слишком слабохарактерен, слишком никчемен. Причина другая.. причина.. какая мать его причина?       Кацуки вновь возвращается в реальность легко тряся головой, и задевая несколько еще не опавших листов на кусте, вызывая раздражающий слух шелест. Его глаза расширяются в смеси отвращения и неясного ужаса, что мерзкими опарышами шевелится где-то совсем неподалеку от трахеи, будто так и хотели выползти. Даби склоняется прямо над откинувшим капюшон Изуку, держит его под подбородком, сжимая сильно, так, что даже Кацуки чувствует как его сжимают. У Изуку глаза широко распахнуты от явного ужаса, Изуку в бессилии цепляется цепкими пальцами за руку Даби. А Даби лишь — даже с такого расстояния видно, даже с такого расстояния ощущается — нагло, и почти победоносно ухмыляется, целуя Изуку. Целуя долго почти целую вечность. Долго невыносимо долго. Страшно, невероятно страшно.       Тело Кацуки срывается с места само. Он слышит, чувствует, как под резкими движениями хрустят сухие мелкие веточки. Как они царапают лицо, руки, все открытые участки тела. Принимают такие глупые и бесполезные попытки остановить, заставить бездействовать, опять делать ровно ничего. Вести себя как полному слабаку. Вести себя как все остальные. Как полный идиот. Как бесполезный идиот. Кацуки ломает ветки нещадно, стараясь игнорировать их, игнорировать столь глупую, внезапно возникшую преграду. Он делает резкий выпад вперед правой рукой, направляя взрыв по-дурацки не подчиняющейся причуды прямо в лицо горелого, гниющего урода.       — Так и знал! — Даби посмеивается хрипло, почти счастливо, и перехватывает руку Кацуки за запястье, легко, будто играючи зажигая на самых кончиках пальцев дрожащее огоньки. Так, будто бы не воспринимает всерьез. — Ты не стараешься, Блонди, — он ухмыляется, шепча на ухо. Тянет руку Кацуки сильнее, роняя его на землю, и со счастливым смехом медленно и плавно отходит на несколько шагов. Спокойно, театрально и почти артистично.       — Не смей, блять! — Кацуки чуть ли не рычит, замахивается ногой, пытаясь ударить Даби в живот. Не удачно. Еще один замах рукой, тихий, не направленный и несосредоточенный взрыв. Мимо. Даби ведет себя не серьезно, уворачивается почти танцуя под бьющую по мозгам музыку. Даби не считает его угрозой. Даже Даби. — Сука! — обессиленно вскрикивает Бакуго замахиваясь еще раз. Даби смеется, растягивая широкую улыбку на лице. Аномально широкую улыбку.       — Что за сквернословие, м? — шутливо пропевает обгоревший урод, играючи подмигивая обернувшейся удивленной девушке, и похабно облизывая губы. — Я думал мы танцуем, Взрывомен, — он вновь раздражается странным, кашляющим смехом. Даби распахивает глаза, распахивает так, что аж пролески пустоты стыков мертвой и живой кожи виднеются.       — Не смей недооценивать меня, ублюдок! — Кацуки теряется в собственных словах и действиях, замахивается в очередной раз, заревая лишь ткань глупой черной куртки. — Да какого, блять, черта?! — вырывается почти истерично.       — Ты не стараешься, Кацу-чан, — качает головой в ухмылке Даби, и вновь ухватывается за руку Бакуго, закручивая его в легком танцевальном пируете и отпуская мгновенно, будто отталкивая что-то мерзкое, недостойное. Даби мелькает то тут то там посреди толпы, что никак не хочет расступаться, будто опасности не ощущает. Даби играет. Играет в догонялки, в прятки. Играет по своим правилам, как ему угодно. Подходит со спины, пугаю до мурашек, машет издалека, заставляя догонять. — Такой злой, — хмыкает на одно ухо Даби. Бакуго оборачивается. Никого. — Неужто из-за того маленького поцелуйчика с тем кудрявым парнишкой? Мне завидуешь? Или ему? — он поигрывает остатками горелых бровей, и заливается громким хохотом, тонущем в здешней музыке, и сам пропадает из виду, оставляя лишь ощущение пальцев на задней стороне шеи.       — Сюда выйди, урод! — Кричит Кацуки в пустоту, заставляя хихикающих девушек обернуться, изогнув бровки. — Или боишься? Ха! — Бакуго с трудом натягивает насмешливую ухмылку. Он старается, пытается быть уверенным. Но ведь он и так уверен.. Уверен же. Он сильнее, ловчее, лучше, чем Даби. Чем кто-либо!       — А ты боишься? — чужие руки обвивают со спины, обжигая. Кацуки ударяет локтем в живот, заставляя вырваться у Даби тихий вздох. — Боишься, я же вижу, — Даби шепчет маниакально, прямо на ухо, без перерыва. Шепчетшепчетшепчет. — Всегда боишься, да? Всего боишься. Пугливый. Неуверенный. Бесполезный, — он шепчет пока Кацуки так и чувствует запах гнили, исходящий от Даби. Запах гари. Запах сигарет и самокруток. Кацуки замахивается, резко разворачиваясь, и ударяя Даби прямо по лицу, до хруста в носу, до приятного удовлетворения в душе.       — К черту блять иди! — выкрикивает он. Даби отступает на несколько шагов назад, слизывая кровь стекающую с носа. Даби смеется хрипло, булькающе, и вновь скрывается где-то далеко-далеко. В последний раз он мелькает возле костра, и скрывается уже насовсем. Будто сгорает, превращаясь в пепел. Кацуки чертыхается, а еще несколько человек наблюдающих за этой сценой тихо смеются. Так, будто бы воспринимали все произошедшее как шутку. Как что-то несерьезное. Обычное.       — Каччан! — Деку с абсолютно пустым взглядом прорывается через толпу, протискиваясь сквозь чужие тела, боязливо ежась. Кацуки замахивается, ударяет не сильно, «на отъебись». Легкая пощечина. Деку ахает, губа у него трясется, а одна из мышц лица будто защемляется. — Кацуки я.. — голос раздражающе дрожит, и Кацуки отмахивается, пропихивается сквозь толпу, подальше от эпицентра. Поближе к спокойному краю. Деку пробирается за ним, даже не пытаясь остановить, не произнося ни звука, и лишь покорно идя следом. Бесит. Урод.       Кацуки садится прямо на холодную влажную землю, к счастью, хотя бы не в лужу. Он морщится от распространяющегося по телу холода. Шарит руками по карманам, и со слишком большой силой сжимает в руке пачку сигарет. Деку он картинно игнорирует, подпаливая конец сигареты неохотно работающей зажигалкой, с остатками газа. Затягивается он долго, роняя голову на сложенные на коленях руки. В груди противное чувство обиды, опустошения. В голове так и повторяются слова Даби. Пугливый. Неуверенный. Бесполезный.       — Сука, — шипит Кацуки.       — Блять, — неожиданно кивает добрый-благородный и совершенно не сквернословный мальчик Изуку. Значит реально блять.