He was so beautiful

      Терять пациентов всегда тяжело, но в этот раз все было иначе. Джинки всю ночь не отходил от совсем крошечной кареглазой девочки, с тяжелым осколочным ранением, но все усилия не принесли плодов.       Она тихо ушла на рассвете, не просыпаясь, не чувствуя боли в таком маленьком, но храбром тельце.       Джинки был в бессильной ярости. Он колотил руками по операционному столу, гонял испуганных санитарок, но легче не становилось. Страшнее всего было понимать, что он мог ее спасти. Если бы время не было упущено, если бы рядом был реаниматолог и хоть какое-нибудь приличное оборудование. Эти, и еще сотня различных «если», отравляли его сознание, колотили изнутри по вискам, голова ужасно болела и слезились глаза. От злобы, от обиды, от бессилия, и от недосыпа.       Провожать девочку оказалось банально некому, родственников из её деревни не осталось в живых. Местный староста предложил похоронить ее вместе с погибшими солдатами, за деревенским забором. Тогда Джинки окончательно слетел с катушек, выскочив из дверей и спросив у местных, где можно взять лопату, он выбрал подходящее место в заброшенном яблоневом лесу, и принялся копать, словно одержимый.       Подмерзшая за ночь земля не хотела поддаваться, лопата то и дело чиркала по камням, а корни пришлось выдирать голыми руками, но спустя пару часов все было готово.       На скромную церемонию пришла всего пара человек, несколько рослых мужчин, помогающих закапывать могилу, подслеповатый старичок с потертым сборником буддистских текстов, и полная рыдающая женщина, которая взяла на себя роль ее опекунши, после того, как ребёнка привезли в их лагерь. К удивлению Джинки, она не смогла даже назвать имени девочки. В госпитале все называли ее просто "малышка".       Когда все разошлись, Джинки вдруг понял, что не может ровно дышать. Горло сжала сильнейшая судорога, и рваные вздохи стали похожи на сиплые всхлипы. Бесформенный и безымянный холмик на заиндевевшей земле, разве это справедливый конец для крошечного детского сердца? Кровь застучала по вискам, и Джинки приложил немалые усилия, чтобы набрать в легкие еще хоть сколько-нибудь воздуха. Крупная неконтролируемая дрожь поползла по телу, будто голодная змея, стискивающая свою жертву. Липкое чувство собственной беспомощности окатило изнутри неприятным холодком. — Ее звали Минён.       Джинки вздрогнул от голоса, который раздался прямо за его плечом и сухо поприветствовал. Но повернуться не смел, боясь показаться Кибому в таком жалком состоянии. — Она любила запускать бумажных змеев, и еще ей очень нравился тофу.       Джинки медленно развернулся, пытаясь придать своему лицу спокойное выражение. Кибом стоял позади него, буквально в двух шагах, держа в руках маленького бумажного лисенка на верёвке. Все такой же расслабленный и безмятежный, на его лице не отражалось и намека на печаль, в то время, как сердце Джинки было готово буквально разойтись по швам. — Ветра сейчас нет, поэтому просто оставлю его здесь, — с этими словами Кибом подошел к ближайшему дереву, привязывая толстую ворсистую бечёвку к ветке.       Морда лисенка грустно повисла носом вниз, желто-красная бумага смотрелась неестественно ярко среди облетевших голых ветвей и бурой земли. От этого вида, внутри у Джинки поднялась волна тошноты, он оглядел свои разбитые костяшки, и ему показалось, что помимо черной земли под ногтями, он видит разводы не смытой до конца детской крови. Разглядывая подрагивающие пальцы, Джинки поклонился одним резким, изломанным движением и быстрым шагом направился к своей палатке, чувствуя подступающий приступ паники.       Упав на кровать, он долго кричал в подушку, сдавливая ее до боли в пораненных руках, зажмуривал глаза до цветных вспышек под веками, и старался правильно дышать, как его учили. Не помогало.       Внезапно, дверь в палатку стукнула, заставляя Джинки, не поднимая лица, просипеть. — Пошли прочь. Я никого не принимаю!       Кибом постоял немного у входа, размышляя, куда можно поставить маленький металлический тазик с горячей водой, в итоге оставив его на деревянном ящике у самой двери, подвинул его вплотную к кровати, а сам сел на ее край. — Доктор Ли.       Джинки мелко задрожал, больше всего на свете мечтая сейчас провалиться сквозь землю. Но не шелохнулся. — Джинки, посмотри на меня.       Холодная ладонь легла ему на макушку, мягко поглаживая короткий ежик волос. — Что ты здесь делаешь?       Голос надтреснутый и тихий, готовый сорваться окончательно. — Позволь тебе помочь, мне очень этого хочется.       Кибом гладил его как ребенка, успокаивающе похлопывая ладонью меж лопаток. И Джинки поднялся, сконфуженно поджав под себя ноги, старательно отводя взгляд в сторону, но Кибом не дал ему это сделать, легко повернул его ближе к себе за подбородок, осторожно вытирая кипельно-белым рукавом рубашки влагу с лица. — Я тут кое-что принес для тебя, ты не против?       Кибом подсел ближе к тазику, над которым еще виден был пар, и на пробу опустил в него кончики своих пальцев. — Должно быть в самый раз, попробуй, не слишком горячая?       Джинки покорно позволил Кибому взять свои руки, и осторожно опустить их в воду. По-началу, оказалось действительно горячо, и Джинки поджал губы, чувствуя, как начинают саднить царапины и разбитые костяшки. Но спустя пару секунд боль отступила.       Кибом выложил на кровать маленький холщовый мешочек, и достал из него круглый кусочек мыла. Аккуратно намылив Джинки руки, смыл засохшую кровь и землю, трепетно перебирая пальцы, кропотливо вычищая глину из-под ногтей. Джинки не заметил, как стал дышать ровнее, подавляя подступившую тревогу, и даже позволил себе тихо зашипеть от чересчур сильного нажатия на ссадину. В ответ на это, Кибом лишь тихо фыркнул. Запах у мыла какой-то необычный, такой хочется вдыхать все больше и больше, пряность жасмина и небольшая горчинкой от лилий. Сочетание на удивление идеальное, как и сам Кибом. Они переплетают пальцы в уже остывшей воде, касание приходится разорвать, когда Кибом встает за полотенцем. Его движения плавные и неспешные, он бережно промакивает с рук лишнюю влагу, и рассматривает пальцы на предмет повреждений. Джинки решается задать интересующий его вопрос, когда Кибом отвлекается, чтобы достать из мешочка что-то еще. — Почему ты пришел?       Кибом выглядит совершенно спокойным, смотрит своими невозможными глазами, казалось бы, в самую душу, тусклый свет от маленькой лампы пляшет смазанным узором по его щекам, заставляя ресницы отбрасывать дрожащие тени. — Очевидно потому, что я так захотел. Привык потакать своим желаниям.       Джинки кивает, довольный ответом, которого, по сути, не получил. Вид у Кибома лукавый, насмешливый, но какой-то трепетный и таинственный. — Дай мне свои руки, — Кибом наконец-то находит то, что искал, демонстрируя Джинки маленький керамический флакончик с затейливой росписью. — Что это? Выглядит как антиквариат.       Джинки с сомнением выгибает бровь, но беспрекословно выполняет просьбу, потешаясь над чужим мелькнувшим возмущением. — Какой еще антиквариат, ему всего-то две сотни лет — Кибом ловко вытаскивает пробку и встряхивает содержимое. — Это ароматное масло, завтра с утра от твоих порезов и следов не останется.       Джинки мягко улыбается прозвучавшей шутке и расслабленно опускает напряженные плечи. Наблюдать за Кибомом — сплошное удовольствие, в котором себе не хочется отказывать, поэтому каждое его движение плотно откладывается где-то на подкорке. Кибом аккуратно капает масло себе на ладонь, стараясь немного согреть его, и только после этого осторожно наносит его на руки Джинки. Медленно втирая и массируя, проходится по каждому сгибу, водит кончиками пальцев по ладони, отчего у Джинки замирает сердце. Пахнет чем-то знакомым, очень приятным, но Джинки не может думать ни о чем, кроме гипнотизирующей, тёмной бездны глаз напротив. О том, как переплетаются и скользят их пальцы, как сжимаются их ладони, и том, как непозволительно близко подсаживается Кибом. — Ты должен беречь свои руки, они дарят людям жизнь, это слишком ценно. Кибом произносит это почти шепотом, подносит запястье Джинки к своему лицу, мягко касаясь прохладными губами, поцелуй практически неосязаемый, волшебный и до дрожи волнующий. Он проделывает весь ритуал со второй рукой, наверняка ощущая губами дикую пульсацию чужого сердца.       Джинки дышит глубоко и шумно, раздувая ноздри, ловит запах кожи Кибома, и держит глаза широко открытыми, боясь упустить хоть одну крупицу того, что видит сейчас перед собой. Когда Кибом мимолетно касается его ладони языком, Джинки останавливает его, стараясь справиться с разрядами тока, прострелившего все тело. Заправляет длинную прядь волос за порозовевшее ухо, и аккуратно берет за подбородок, заставляя разомкнуть влажные губы. Кибом благосклонно позволяет, довольно прищуриваясь. Джинки буквально лихорадит, и он абсолютно точно сходит с ума. Его руки будто действуют сами по себе, когда он с жадным любопытством проводит большим пальцем по капризному изгибу губ, ощущая, насколько они мягкие и упругие, спускается ниже, заставляя Кибома податься вперед, с нажимом проводит большим пальцем по юркому, розовому языку, и на пробу облизывает, словно дегустирует пирожное.       Кибом на вкус напоминает тот самый леденец, только гораздо слаще, и пахнет он опьяняюще, хочется попробовать его всего, но он отстраняется, и Джинки не удается сдержать разочарованного вздоха. Джинки пытается смаргнуть появившееся наваждение перед глазами, но не успевает.       Кибом всего лишь снимает обувь. Сначала с Джинки, потом с себя, и удобно устраивается рядом с ним на узкой кровати. Кибом будто изучает его взглядом, так открыто, что невольно хочется отвернуться. Но кто ему это позволит?       По громкоговорителю объявляют что-то несомненно важное, но обоим уже откровенно наплевать, Кибом неторопливо приспускает рубашку со своих плеч, и осторожно запускает руки в волосы Джинки, устраиваясь практически верхом на его бёдрах. Джинки тихо скулит, захлебываясь воздухом от восхищения, впиваясь губами в шёлковую кожу шеи, поднимается выше, не упустив ни сантиметра. Кибом такой податливый и открытый, что его хочется заклеймить, оставить как можно больше ярких отметин, одуряющее чувство обладания туманит разум, и лишает последних связных мыслей.       Поцелуй выходит жадным и торопливым, Джинки кусает за право быть главным, быть первым, и Кибом тихо охает, но не сопротивляется, эта покорность заводит Джинки до дрожи. Выплескивается неконтролируемым желанием подчинять. Он усаживает Кибома на себя поудобнее, до синяков сжимая тонкую талию.       К наступлению момента, когда одежда начинает мешать, Джинки немного трезвеет. — Постой, я весь потный. Не успел даже ополоснуться после работы.       Кибом трепетно проводит языком по пульсирующей венке на шее, и лишь сильнее прогибается в пояснице, стараясь теснее прижаться к каменному торсу. Такой гибкий и нуждающийся. Это вполне подходит за ответ.       Когда Джинки наконец открывается доступ к бедрам Кибома, он почти готов поверить в существование бога и прочих мифических существ. Сжимает нежно, гладит атлас бледной кожи, впитывая ее терпкий запах, собирая губами выступившие на плечах мурашки. Вскоре комната наполняется влажными шлепками и тихими стонами, переходящими в короткие приглушенные вскрики.       Кибом оставляет красные полумесяцы на плечах Джинки, когда тот с легкостью поднимает его слишком высоко, чтоб потом рывком усадить обратно. Голос у Кибома глубокий и вибрирующий, его хочется слушать бесконечно, и он добивается желаемого. Джинки двигается внутри Кибома туго, ритмично, с оттяжкой. Флакончик с маслом попадается на глаза очень кстати, и Джинки сдергивает с себя ладонь Кибома, выливая на неё все содержимое. — Вот так, отлично. А теперь добавь в себя пальцы, — Кибом понимающе кивает, и ловко заводит руку за спину. Вынужденный перерыв опаляет нервы, выжигает остатки осознанности, Джинки подхватывает Кибома за ягодицы, оттягивая чуть в стороны, давая ему возможность протиснуться в, и без того заполненное, кольцо мышц. — Все хорошо? — Джинки держится изо всех сил, давая Кибому привыкнуть, но тот лишь настойчиво вскидывает бёдра, провоцируя первый глубокий толчок. Ладонь Джинки перемещается на поясницу, поддерживая гибкое, влажное, поскуливающее от удовольствия тело. Ощущение дополнительного давления на член такое яркое, что остальные чувства отходят на второй план, заставляя замедлиться и сменить угол входа, и вскоре, это подводит к кульминации обоих.       Ночь наступает внезапно, а вместе с ней приходят и заморозки. Они прижимаются к друг другу плотнее на узкой, жесткой лежанке. Джинки ощущает себя счастливым и сонным, довольным, словно кот, а Кибом напротив — свежий и бодрый, он задумчиво поглаживает Джинки по голове, щекочет шею кончиками пальцев вдоль линии роста волос. Хмурит брови, и на мгновение становится пугающе серьезным, благо Джинки этого не замечает, уютно устроившись у него на груди. — Завтра ты сделаешь кое-что для меня, — голос его спокоен, но глаза выдают всю степень серьезности.       В ответ он слышит только согласное мычание, вибрация расходится по грудной клетке приятными волнами, заставляя руку вернуться обратно на макушку Джинки. — Ты должен проснуться как можно раньше, еще до рассвета, разбудить Тэмина, и отвезти его в соседний городок. — Это еще зачем? — Джинки хмурит брови и удивленно приподнимается на локтях, стараясь рассмотреть Кибома как можно лучше в густой темноте. — Туда же ехать часа три, да и водитель вряд ли согласится. — Я обо всем договорился. Вас будут ждать в штабе, тебе нужно пополнить запасы медикаментов, а Тэмина отведи подстричься, может повезет, и сможете попасть на сеанс в кино. — Ты его балуешь, — Джинки ревниво фыркает и повозившись, устраивается обратно поудобнее. — Просто сделай, как я тебя прошу. И не возвращайся раньше обеда, пусть мальчик погуляет.       Кибом наклонился, легко касаясь губами влажного виска, и Джинки согласно кивнул. — Все сделаем в лучшем виде. Но учти, если ты потом опять пропадешь на пару дней, я без тебя умру, — последние слова звучат уже через сон, и Джинки не замечает, как с лица Кибома пропадают все краски. — Смерть тебе не грозит, обещаю, — Кибом натягивает тоненькое одеяло повыше, накрывая сопящего Джинки до самых ушей.       Тишина в лагере становится практически ощутимой, кажется, она такая густая, что ее можно потрогать. Стихает даже ветер, заставляя насторожиться и уползти поглубже в будки сторожевых собак. Кибом ловко натягивает сапоги, поправляет одежду, и бесшумно покидает палатку. Впереди у него много работы.