Как быть?

Когда я вернулся в дом Эльфи ещё спал. Передвижение по-прежнему доставляло мне сложности – правый глаз видел окружающее вверх ногами. Мозг постепенно приспосабливался – головокружение прошло и я надеялся, что рано или поздно буду видеть нормально. Покопавшись в косметическом наборе омеги, я нашёл небольшое зеркальце и, сев к столу, принялся внимательно разглядывать своё лицо. Круглые глаза, которые я видел через Эльфи мне очень не нравились – хотелось бы чего-нибудь более человеческого. Поиграв с образом глаза и его верхними и нижними веками, я добился некоторой овальности и полностью человеческого, европейского разреза глаза (да, именно так, негров и китайцев на Эльтерре нет! «Мистер не любит цветного народа»). Цвет, зрачок и другие характеристики, как ни бился, корректировке не поддавались. Например, я не смог добиться радикального уменьшения радужки с тем, чтобы был виден белок (да и был ли он?). Причиной всего этого, как я думаю, было то, что образ глаза был не мой, а принадлежал Безымянному. Зато были и плюшки. Мои новые глаза слизаны с крокодильих, а у этих тварей (прости, Безымянный) особое строение глаз – они, например не нуждаются в поворотах глаза и даже головы. На дне сетчатки расположены несколько, так называемых ямок (у человека одна) и крокодил обладает огромным полем зрения, простирающимся вдоль зрительного горизонта, не поворачивая при этом ни головы, ни самого глаза. Мои новые глаза могут фокусироваться по всему горизонту, тогда как раньше я мог фокусироваться только на одном месте. Угол зрения порядка двухсот градусов – сидя за столом и пялясь в зеркало я видел как на топчане спит Эльфи. При этом глаза не закрываются и не моргают! Острота зрения весьма неплоха – выглядывая в окно, я видел как на вершине дерева, далеко отстоящего от нашего оврага ворон чистит клюв о ветку и моргает глазом. Цветопередача упала – я видел цвета не так ярко как человек – для проверки распотрошил все цветные тряпки из стеллажа с бельём.. Ну что ж. Хоть так. Мне надоело жить в вечной темноте разгоняемой светящимися энергетическими силуэтами. Машка, почувствовав, что один из кожаных мешков бодрствует, выбралась из кроватки Веника, перебралась на топчан и спрыгнула на пол. Жмуря сонные глазки, подобралась ко мне, цепляясь когтями за штанину, влезла на колени и требовательно заявила: - А-а-о! - Кушать? – спросил я её. Она согласилась: - У-у-а. Так, что у нас есть пожевать? Я встал и начал, открывая крышки горшков и глиняных кастрюлек, искать, чем бы покормить котёнка. Отыскал молоко и налил в кошачью миску, покрошив туда хлеба. Блаженное чмоканье разнеслось по дому – Машка быстро поглощала еду, как будто и не ела полчаса назад. Миска показала дно. Кошка повернула голову ко мне: - Мало! Да ладно! Она ещё и говорит! - Мало? – спросил я, не веря своим ушам. - Мало! – подтвердила засранка. - Ну погоди, схожу в город ещё принесу, - развёл я руками. Кошка будто поняв меня, села и начала умываться, старательно вылизывая правую, рыжую в белом носочке лапку (левая была чёрной в белом носочке). Эльфи завозился на топчане: - С кем это вы разговариваете, оме? - Да вот, Машка мне компанию составила. Мало, говорит, её кормят. Эльфи сел на постели, каким-то детским жестом протирая заспанные глаза, и кутаясь в сползшее с худых плеч одеяло: - Это её-то мало кормят? Да она ест больше меня… По пять раз в день… Я молча развёл руками – ну, как-то так. Омега спустил ноги на пол, нашарил тапочки, встал, ёжась и поджимаясь, накинул на голое тело одну из моих рубашек и прошёл ко мне. Я сидел на табурете. Эльфи сел ко мне на колени и обнял за шею, уткнувшись носом в плечо: - Я проснулся, а вас нет, оме… Холодно… Я погладил его по вздрогнувшей под рубашкой спинке: - Замёрз? Он молча кивнул разлохмаченной после сна головой. - Ну ничего, сейчас тепло станет… Я обнял его покрепче, прижав к груди и пытаясь согреть. Дрова громко трещали в растопленной печи… Красные лучи ненадолго заглянувшего в окно низкого солнца заиграли на морозном узоре стёкол, осветили дом и отразились на противоположной стене мелкими, по размеру рамы, квадратами. Стройные тонкие ножки Эльфи покрылись гусиной кожей. Я со вздохом отпустил его: - Иди одевайся, застудишься. Омега, оторвавшись от меня, а эмпатия показала, что ему это далось нелегко, вздохнул и побрёл к стеллажу. Скинул рубашку, нисколько не стесняясь, стянул стринги из трёх верёвочек и, повернувшись ко мне кругленькой попкой начал рыться в белье: - Оме? Вы всё перерыли тут… Вам моё бельё надо? Хоть бы сказали… Я обязательно что-нибудь подобрал бы вам. - Эльфи, а ты ничего не заметил? – откликнулся я на его недовольство. - А что такое, оме? – он продолжал рыться в стеллаже, крутя голой попкой и переступая с ноги на ногу. -Повернись, увидишь, - ответил я. Эльфи, отыскал, наконец, что хотел и как был, голый повернулся ко мне, держа в руках очередную микроскопическую тряпочку, долженствующую изображать трусики. - Ах! Оме…, - выдохнул он, прижимая руки ко рту и комкая в них найденное. Путаясь в тапочках кинулся ко мне. Машка, разноцветная как светофор (её шерсть была ярко раскрашена Великой Силой в насыщенные чёрный, рыжий и кипенно-белый цвета), прыснула в сторону. Нежное горлышко, переходящее в тонкие ключицы остановилось перед моими глазами, а озябшие в мурашках руки легли на плечи. - Вы с глазами, оме! – воскликнул омега, неподдельно радуясь такому событию. Я снова обхватил его, прижимая к себе. Рука спустилась с талии Эльфи и я несильно ущипнул его за тугую ягодичку: - Замёрз, ведь… Эльфи, стоя, поёрзал в моих руках, маленький член его из стороны в сторону потёрся о мою грудь: - Ну, оме… Флиртует… Да пусть… Хочется ему, а мне не жалко. Тем более фигурка стройненькая, личико симпатичное, а накрасится так вообще… Сисек вот нет… жалко… и между ног член ещё… Я с сожалением выдохнул и прислонился щекой к груди омеги. Эльфи застыл и запустил свои пальчики в мои густые тяжёлые волосы… голову его залило краснотой, стремительно спускающейся вниз. «Он вас любит, господин мой Макс» - откликнулся Улька, через глаз Безымянного как через телевизор наблюдавший за происходящим. «Знаю» - ответил я хозяину этого тела. Машка, устав ждать продолжения банкета, запрыгнула на свободный табурет и снова требовательно заорала: - Ма-а-ло! Я, не выпуская омегу из рук, подхватил его телекинезом и отнёс на топчан. Сел, усадив Эльфи рядом. Накинул одеяло на плечи озябшего мальчика: - Одевайся… Эльфи, державший меня за шею и уже нафантазировавший себе Сила знает чего, разочарованно выдохнул: - Оме, я вам не нравлюсь? - Эльфи… - в очередной раз начал я разъяснительную работу, - скажи мне, кто ты такой? - Ну, я… я…, - личико омеги исказилось, губы задрожали и крупные слёзы навернулись на с мольбой смотревшие на меня глаза, - я простой омега, незнатный, был прислужником… в замке… подай-принеси… - Нет…, - у меня перехватило горло, я протянул руку и погладил Эльфи по щеке, он прижался к моей ладони, - нет, Эльфи, ты мой Личный Слуга. А значит, не можешь мне не нравиться. Я ответил на твой вопрос? Омега, глядя на меня глазами из которых так и катились слёзы, молча кивнул. Шмыгнул, вытирая слёзы зажатыми в руке стрингами. Выдохнул. Краснота постепенно отступала из его головы и промежности. Машка подобралась к нам и повторила своё требование: - Ма-ало! Эльфи выдохнул ртом (нос был забит) и улыбнулся. Я освободился из рук омеги и проворчал, вставая: - Проглотина ненасытная! Пойдём! Кошка, поняв, что её опять будут кормить, рванула в своей плошке. Я, снова накрошив хлеба и разбавив его в этот раз очередным «шедевром» Эльфи, сваренным из тетерева, смотрел, как Машка ест за обе щёки и размышлял. С Эльфи надо что-то делать, а то он меня однажды изнасилует. Так-то, по местным меркам, всё при нём, но боюсь я себя. Опыт секса с Шиарре довлел надо мной… Сорвусь и всё… А Эльфи беременный. Учитывая мои здешние пристрастия в сексе, добром это не кончится. А ещё мой демон. В последнее время я за собой стал замечать, что психика после отравления кровью демона и неоднократного обращения, изменилась – я стал более агрессивным. Появилась какая-то жестокость и спокойствие с которым я всё это вытворяю. А Эльфи… Он не самый умный, конечно (до язвы-Шиарре далеко), но добрый, мягкий… Любит… Опять же услада для глаз (в каком-то смысле)… Безоговорочно верит мне во всём… И тут я такой, беру и выворачиваю ему ноги и руки…, а он… Так! Стоп! Кровь бросилась мне в голову… Я сел на табурет, смотря на кошку. - Оме, - подошёл ко мне уже одетый Эльфи, - а чем мы будем завтракать? Вы всё, что я сварил, своей кошке отдали… - Эльфи, - я привлёк омегу к себе, - кошка не моя, а наша с тобой. И мы за неё также отвечаем, как и за мелкого. Я обещал. Я поднял голову на Эльфи и он пристально разглядывая меня вдруг зажелтел в голове: - Оме, не смотрите на меня так… Я боюсь… Глаза эти ваши… новые. Он сглотнул. Действительно жутковато – глаза не моргают и не двигаются. Выглядят просто нечеловечески. А ещё и ночью… Короче, в них, т.е. в глазах содержится родопcин. Он улавливает малейший свет, вплоть до света звёзд, и позволяет видеть в самую глухую и тёмную ночь, но при этом глаза в темноте светятся изнутри красным светом. Можно перепугаться до усрачки. В люди идти – очки надо. Тёмные очки. Утренняя движуха что-то сдвинула в моей голове и мой правый глаз, неожиданно, как по щелчку пальцев, вдруг, перевернул изображение и я стал нормально видеть обоими глазами. Ф-фух-х! Как-то всё у меня здесь слишком быстро происходит! Великая Сила участвует, не иначе. - Сегодня мы с тобой, мой Личный Слуга будем питаться разнообразно и сытно, - торжественно провозгласил я. - Я весь внимание, Мой Господин и великий маг, - Эльфи сложив ладони лодочкой низко склонился над столом, дурачась. Я встал, хлопнул омегу по попке (клоун!) и, вытащив из под лавки короб с мукой, поставил его на табурет рядом со столом – будем печь хлеб и лепить пельмени! Из штабеля комлей были извлечены подходящие бревёшки, телекинезом я выточил из них дежу с крышкой и наделал разделочных досок и подносов с низкими бортиками. Пусть и воняют смолой, но нам, тут в лесу, пойдёт. Эльфи по моей просьбе заплёл волосы и я, подсучив рукава рубашки и по-пиратски повязавшись шёлковой тряпкой вместо косынки, начал колдовать над тестом - распотрошённые писксели памяти позволили вспомнить действия моей деревенской бабушки в доме которой и была русская печь. Эльфи сбегал за водой к роднику и полный горшок грелся на плите – нужна была тёплая вода. Машка, отправленная от греха подальше на печку, сидела на краешке и с важным видом наблюдала за происходящим. Принесённая омегой ещё раз вода была поставлена на лавку рядом с печкой – прогреваться. Была заготовлена целая куча дров для русской печи. А я принялся священнодействовать. Над выложенным на стол широким подносом я, удерживая в руках горсть муки, начал пересыпать её, одновременно произвольно несильно закручивая потоки воздуха. Подхваченная мука, делилась на фракции и напитывалась кислородом. Чуть подогретая вода, соль и закваска, выданная мне ещё Дибо (всего три дня назад, а как много времени прошло!) были смешаны и я начал вымешивать тесто, добиваясь того, чтобы оно не прилипало к рукам. Пыхтя над комом теста, мне пришла в голову мысль, а что если добавить в тесто Великой Силы? Сказано – сделано! Светящимися синим светом руками я продолжал месить тесто. Руки устали, пот тёк по спине – в доме неожиданно стало жарко. Эльфи, раздевшийся после похода за водой, вдруг подошёл и прижался к спине, уткнувшись носом между моих ходуном ходивших лопаток. Касаться меня руками он не осмеливался – эмпатией почувствовав его поползновения, я запретил (мешает творить). Обсыпав и обтерев стенки дежи мукой, я закинул в неё ком теста и накрыл крышкой – путь расстаивается. Дежа была водружена на печку – рядом с удивлённой кошкой. А мы продолжим. Быстро повернувшись от стола я оказался в объятиях не отходившего от меня Эльфи. - Эльфи, дуй в лабаз, тащи свинину и говядину, - отвлёк я омегу от обоняния ароматов моего вспотевшего от работы тела. Мясо было принесено, а омега усажен за чистку лука. Я же, разыскав в наших запасах яйцо, принялся за замешивание пельменного теста. Мясо растаяло, лук почищен. Один из подносов с низкими бортиками был приспособлен под разделку мяса – телекинез рулит! И свинина и говядина были мелко порублены в пушистый невесомый фарш. Мелко порезанный лук (так сочнее!) добавлен к посоленному фаршу (эх, жалко чёрного перца нет!). Фарш ещё раз замешан в глубокой миске, что вызвало нездоровые движения, претендующей на мясо Машки, чуть тёплой воды – не более 20% от общего объёма фарша и можно садиться лепить пельмени. - Эльфи,да отлипни ты от меня! Давай делом заниматься! – обратился я к омеге, поводя облапленными им плечами. - Д-да, оме… - красная энергетика почти всего тела омеги не давала ему говорить. Наш сравнительно небольшой домик, за то время пока я упражнялся с тестом и мясом, весь пропах феромонами, по большей части моими (хотя внутренних половых органов у меня нет, но искусственно вызванная гиперплазия надпочечников наполняла мой организм тестостероном). - Вымой руки и садись сюда, - указал я на табурет у стола, - а нет, стой. Протёк весь? Эльфи, покраснев, кивнул, не поднимая глаз. - Переоденься, - махнул я перепачканной в муке рукой в сторону стеллажа с одеждой. Эльфи выбрал что-то из одёжки и скрылся за печкой у кроватки малыша, смущаясь. Стесняется. - Эльфи, ты нормальный здоровый омега. Я тоже омега, ухаживал за тобой и видел тебя всего и всякого. Отойди от Веника, а то проснётся, его и так скоро кормить надо, - высказал я свою точку зрения на его действия. Эльфи вышел из-за печки подтягивая штаны и заправляя в них рубашку: - Я готов, оме, что надо делать? - Сейчас мы с тобой будем делать наше национальное блюдо. В нашем герцогском доме мы все, невзирая на звания и положение лепили pelmeni, - сочинял я, раскатывая телекинезом тесто и давя из него сочни. «Да-а? Как интересно!» - опять высказал своё мнение Улька, - «я вот, сколько в нашем герцогстве жил, ни разу pelmeni не лепил» «Ну что с тебя взять, малохольный. Много потерял – это я тебе говорю!» - серьёзным тоном разъяснил я Ульке. - Вот, накладывай сюда этот фарш и вот так залепляй, - учил я омегу, - пока весь фарш не израсходуем, делать не прекратим, понял? Эльфи кивнул и дело потихоньку пошло. Вообще процесс лепки пельменей сродни медитации. Мелкая моторика успокаивает нервы. Тихие разговоры обо всём и ни о чём сближают компанию лепщиков. Наблюдая за омегой, я видел, что ему понравилось спокойно сидеть и лепить эту вкуснейшую еду. Подносы постепенно заполнялись готовой продукцией. Тесто для хлеба доходило на печи, а Машка, свернувшись в разноцветный клубочек, прикорнула рядом с дежой. Наше неспешное занятие вдруг было нарушено скрипом и вознёй мелкого. За делами совсем забыли о нём! Я подхватился с табурета, едва успел отмыть руки от фарша и теста, и осторожно выдернул Веника из кроватки, распелёнывая. Вот же, и мокрый и навалил. Корыто было пущено в дело, а я, как многорукий Шива, держал ребёнка, укачивая, чтобы не орал, грел молоко и одновременно чистой сухой тряпочкой вытирал попку перед подмыванием. Грязные пелёнки были телепортированы на мороз – потом застираю. Козье молочко выпито (осталось немного – сегодня или завтра надо в город), попка подмыта, а ребёнок пристроен и удерживается телекинезом у моей груди. Лепка пельменей продолжается. - Смотри, Веник, как мы с дядей Эльфи пельмешки лепим, - ворковал я с мелким, меня чего-то вдруг одолело чадолюбие, - вкусные пельмешки будут. Винрих еще не держал головку – я его удерживал целиком и широко раскрыв свои ярко-синие глаза с любопытством таращился на происходящее вокруг него. Наблюдая за ним энергетическим зрением я с удивлением видел как в его голове, залитой сине-зелёным светом, стремительно формируются связи, идущие к глазам и ушам. Ребёнок как губка впитывал информацию из окружающего мира, тем более, что такой информации для него было не так уж и много – спал он пока что большую часть суток. «Какой малыш очаровательный» - с каким-то тоскливым вздохом проявился Улька. «Ну да, ну да, очаровательный. И ещё какой. Особенно со стороны» - высказался я. «Господин мой Макс, ничего вы не понимаете. Я всегда мечтал…, - Улька помолчал, - что у меня будет такой…» «На, нянчийся… Есть уже такой» - буркнул я. Вообще организм младенца развивался немного быстрее (ну, по крайней мере, мне так казалось - откуда я знаю как должны развиваться младенцы, да ещё и искусники?). Скорее всего, воздействие моей энергетики сильно повлияло на процессы роста и развития - Винрих был очень крупным для своего возраста. Постнатальный онтогенез подвержен влиянию извне и своим воздействием я включаю скрытые в теле ребёнка процессы. Вполне может быть. - Так, господа хорошие, - обратился я к Эльфи и Винриху, - всё это, безусловно, очень хорошо. Но, однако, печку для хлеба топить надо! Я отнёс недовольного Веника в кроватку, Эльфи заканчивал возню с пельменями самостоятельно, а сам закинул приготовленные дрова в русскую печь и, удерживая шарик пирокинеза (швырять как раньше не могу!), поджёг их. Печь растоплена, пельмени в количестве около 300 штук налеплены и, за исключением предназначенных для немедленного употребления, на подносах отнесены в лабаз – морозиться. Заглянул в дежу – пахнет кисленьким. Теперь отложенный так надолго завтрак. Пельмени сварены в подсоленной воде, разложены по мискам. Уксус разведён. Сметанка на столе. - Эльфи, пробуем, что у нас вышло. Попробовали. - Ну как? - Вкусно, - пробормотал Эльфи с набитым ртом. Ну ешь, ешь, тебе надо. Возясь около печи я понял, чего ей не хватает – шестка. Места на загнетке мало и шесток просто необходим. Сказано – сделано. Пока тесто ходит, а печь прогревается до нужной температуры, я выскочил и на скорую руку из запаса комлей вырезал толстенный – в пядь и широкий – в две пяди, брус по ширине печи. Изготовил стойки для него и обвязку на клиньях вокруг печи, чтобы шесток не шатался под весом горшков и противней. Занёс промороженное дерево в дом и стараясь не будить Веника, собрал всю конструкцию. Мёрзлая сосна в тепле оттаяла и наш дом заполнил восхитительный смолистый запах свежего дерева. Дрова прогорели и только угли ещё светились в темноте топки. Тесто подошло, было извлечено из дежи и я, предварительно сбрызнув водой для полного гашения угли, поваляв в руках каравай, обсыпанный мукой, телекинезом отправил его в прогретую печь. Будет подовый. Монументальная заслонка закрыта. Труба закрыта тоже. Всё, ждём. Первый раз в первый класс… Надеюсь, что блин комом не будет. А то обидно. Я сидел на табурете у стола, привалившись спиной к бревенчатой стене, а Эльфи уселся ко мне на колени, положив голову мне на плечо и обняв за шею рукой. Прислушавшись эмпатией к эмоциям омеги я… ну не знаю, как и сказать-то… В общем, одна единственная эмоция Эльфи как огромная полноводная река, затопила собой всё. Места просто нет ни для чего другого и все остальные эмоции на поверхности этой огромной реки как ветки сорванных деревьев – плывут, иногда тонут. Веток этих немного и разглядеть их на поверхности реки непросто. А река – это любовь, обожание… И всё это мне… С этим надо что-то делать. С этим надо что-то делать… Что?.. Я ведь его не люблю. Он мне симпатичен – это да. Но это – не любовь. А чувство Эльфи ко мне… оно слишком… Во всём слишком… Я буду тяготиться этим. И пусть он от меня ничего не требует – ему важно чтобы я просто был и всё. Вовсе не обязательно рядом с ним. Но… Я знаю об этом его чувстве ко мне… И этого достаточно, чтобы мне было…, наверное, тяжело. Этот влюблённый взгляд… сильные эмоции, направленные на меня… (как Оле и Янка!). И я, не соответствующий этим ожиданиям. Полностью. Нет. Я его не брошу – он мой Личный Слуга и наш разрыв невозможен в принципе. Он родит и я сделаю всё для комфортной жизни и Эльфи и Веника и ещё неродившегося ребёнка. Но… не надо возводить меня на пьедестал и поклоняться. А Эльфи уже это сделал. И это тяжело… Тяжело потому, что боишься сделать больно тому, кто фактически молится на тебя. А он, тот, кто молится, беззащитен и перед тобой и перед той жизнью, что я увидел в этом мире. Размышляя таким образом, я посмотрел, не поворачивая головы (крокодильи глаза рулят!) на Эльфи. Легко дотронулся пальцем до его носа, омега вскинул на меня огромные карие глаза и я поцеловал его в лоб. Выдохнул. Ну что же с тобой делать-то? Кто мне скажет?.. Запах. Восхитительный запах свежевыпеченного хлеба наполняет наш дом. Закрыл бы глаза, но не могу. Картинка не закрывается сама. Детские воспоминания… - Эльфи, запомни этот момент, - шепчу я теснее прижавшемуся ко мне омеге. Эльфи закрыл глаза, уткнулся мне в шею и водит тонкими наманикюренными пальчиками по моему лицу, перебирая сетку шрамов. Омега кивнул не отрываясь от меня. - Почему-то люди устроены так, что запахи будят в них воспоминания, - продолжаю я, - И вот, когда-нибудь, когда меня уже не будет рядом, ты, почувствуешь запах свежеиспечённого хлеба и вспомнишь этот момент. - Оме! Что вы такое говорите?! Почему вас не будет рядом? – вскинулся Эльфи. - Тише… тише, - я приложил свой палец к его губам, - так будет. Я знаю… - Нет…, - прошептал омега, снова уткнувшись в мою шею, - я не хочу…, - горячее дыхание обожгло кожу. Первый мой хлеб получился. Ели все, кроме Веника. И никак не могли наесться. Живот Машки раздулся как барабан и, казалось, готов был лопнуть от малейшего прикосновения. Эльфи, сидевший за столом и евший горбушку как вкуснейшее пирожное (да, оме, я могу сравнить, заявил он), не мог насытиться. Да я и сам слопал хороший кусок, мягкого тёплого, с угольками в нижней корочке, белого хлеба. * * * А потом я вышел в город. Как всегда в каморке в кордегардии городской стражи. В коридоре мне попался начальник Отто фон Эстельфельд: - Оме Шварцман сегодня казнь Герхарда Одноглазого. На площади. - Надеюсь он будет долго подыхать, - ответил я и наш разговор на этом закончился. С моим недобровольным помощником Хансом на рынке мы закупили всё необходимое. При этом мне на глаза попалась вазочка из тёмно-синего стекла и я не раздумывая взял её не торгуясь – мне нужны стёкла для очков. В скобяном ряду я присмотрел несколько гвоздей и тоже взял их. Толпа народу, самого разного, валила на площадь. Кого здесь только не было: альфы всех возрастов и размеров: и высоченные альфы-искусники (я насчитал человек двадцать) и альфы небольшого роста из купцов, ремесленников, торговцев. Омеги – и молоденькие, симпатичные и пожилые. За Хансом увязался толстый Магдал, омега-торговец пирогами на рынке и время от времени дёргал его за полу, привлекая внимание. Мальчишки всех возрастов и всякого достатка торчали на крышах, гроздьями висели на деревьях, окружавших площадь. - Везут, везут…, - зашумели в толпе. Посреди площади на скорую руку был возведён помост. На нем прохаживался крепкий широкоплечий альфа в натянутом на лицо красном колпаке с прорезями для глаз. Стоял перетянутый железными полосами толстый чурбак, напоминающий колоду для рубки мяса на рынке. Длинный худой альфа с глазами снулой рыбы, перекладывал, протирал ветошью топоры и мечи, очевидно, приготовленные для казни. В деревянном ящике лежали железные инструменты. Мальчишка-альфа раздувал мех походного горна, искры летели и гасли на морозе. Отто фон Эстельфельд в накинутом поверх доспеха меховом плаще, придерживая длинный меч, прохаживался по помосту, светлые неструганые доски прогибались под его весом. Сам помост был окружён стражниками в начищенных доспехах, над толпой торчали наконечники копий. Гул толпы, выкрики разносчиков всякой снеди по краям, где-то визжала лошадь, сигая в оглоблях застрявших саней… Я стоял так, чтобы видеть помост. Ханс рядом со мной. Я спустил тканевую повязку с глаз и приподнял малахай, чтобы было лучше видно. Вдруг волна ненависти окатила меня сзади… я повернулся… За мной стояли люди, махали руками, притопывали на морозе, засунув руки в широкие рукава. Пар поднимался вверх. Я повернулся обратно. Опять ненависть накатила, обожгла. Я резко обернулся и едва успел отбить руку какого-то альфы в порыжевшем тулупчике и валяной шапке, в его руке сверкнула длинная спица. Мужичок размахнулся ещё раз и я, не сдерживаясь нанёс ментальный удар по его мозгу, он нелепо взмахнул руками, лицо его задрожало, глаза уставились перед собой… колени подогнулись, он упал навзничь и засучил ногами, хрипя: - Чёрный…человек! - Убили! – заорал кто-то в голос, толпа заволновалась. Стражники у помоста начали оглядываться. Отто фон Эстельфельд вытянул шею и повелительно махнул кому-то рукой. Вокруг нас с Хансом образовалось пустое пространство. Мужичок корчился на снегу у наших ног и сквозь толпу, расталкивая зевак быстро шла четвёрка стражников во главе с уже знакомым мне сержантом Дитрихом. - Разойдись! Осади! – хрипел сержант простуженным басом. - А, это вы, оме, - узнал он меня, - ну что тут у вас? Ханс! Доложи! Ханс, путаясь и сбиваясь, начал рассказывать, что увидел. Мужичку скрутили руки, подобрали упавшую на снег спицу и поволокли в кордегардию. Толпа опять сошлась вокруг нас, привезённого Герхарда заволокли на помост и бросили на доски. Один из альф-искусников поднялся на помост и что-то прошептал на ухо начальнику стражи. Ждали наместника. Наконец, двери одного из балконов домов выходивших на площадь, сверкнув стёклами на низком зимнем солнце, открылись и толстый альфа, наместник Майнау и прилегающих территорий сел в споро подставленное слугами кресло, закутавшись в меховой плащ. Глашатай взобрался на помост и начал зачитывать провинности Герхарда. Палач и его помощник растянули и привязали руки Герхарда к жерди и альфа-искусник, совершенно не напрягаясь, вздёрнул распяленного рабовладельца вверх, на обозрение толпы. Гул усилился. Слов глашатая толком было не разобрать: - ...чем нарушил… уложения о наказаниях, - прерываемый гулом огромного количества людей читал глашатай длинный свиток, - высокий суд… - Что сделал-то? За что казнят? – переговаривались в толпе. - Детей, вишь, воровал… продавал… - Туда и дорога… Глашатай надрывался: - …разобрав… приговорил… через четвертование… Толпа выдохнула. Молоденький омега в белой шубке и белом меховом беретике с маленьким тетеревиным пёрышком, стоявший рядом с Хансом пискнул, схватившись за щёки, горевшие на морозе как маков цвет, руками в вязаных пушистых белых варежках с узором. Палач подошёл к висящему Герхарду и с треском сорвал с него тряпьё в которое тот был одет. Бросил тряпки на помост у плахи, а затем вытащил из ящика железный лом и, неторопясь, размахнувшись, с хеканьем, ударил по левой голени висевшего в воздухе Герхарда. Толпа затихла и в тишине отчётливо послышался треск ломаемых костей. Омега-сосед Ханса спрятал лицо в ладошках. Захлёбывающийся визг Одноглазого огласил площадь. Палач, оперев лом на доски помоста, стоял и оглядывал с высоты площадь. Я сглотнул. Н-да… Средневековье во всей красе. Я, конечно, и сам не подарок, но… Плач снова размахнулся, выдохнул клуб пара, снова треск костей и снова надрывный крик Одноглазого. Переломанные ноги Затейника безвольно болтались в воздухе, из разорванной кожи торчали обломки костей, кровь по ногам стекала на доски. Помощник палача с рыбьими глазами сунул в горн смоляной факел и начал вращать там, поджигая. Палач махнул рукой альфе-искуснику и ноги Герхарда были умещены на плаху. Блестящий топор сверкнул и голени Одноглазого стукнули, упав на помост, по очереди перерубленные выше переломов. Снова крик, переходящий в вой. Палач, выхватив у помощника факел, прижёг рубленые места, чтобы Герхард не истёк кровью раньше времени. Затрещал подкожный жир, завоняло палёным мясом. Вой Герхарда оборвался. - Сомлел…, - произнёс кто-то в толпе. Казнь остановили до приведения Герхарда в чувство. Эстетика этого времени не допускала, чтобы казнимый был в безсознательном состоянии. Палач проверил глаз Затейника, потёр заиндевевшие уши преступника, помощник подал ему какую-то склянку. Поднесли к носу и Герхард дёрнулся, приходя в сознание. Палач опять махнул альфе рукой и теперь уже бёдра Затейника были разложены на плахе. Ну, рубить мясо без костей проще. Блеснул во взмахе топор и, отрубленные по самый пах остатки ног Одноглазого, мягко шлёпнули по доскам помоста. Помощник палача нагнулся и сбросил отрубленное в корзину, стоявшую на земле. Опять прижгли отрубленные места. Герхард снова потерял сознание. Палач похлопал Герхарда по щекам, дал понюхать ему из пузырька, а когда тот очнулся, влил ему в рот из поданного мальчишкой шкалика прозрачную жидкость. - Вот, еще и аквавиту дают! - надтреснутым голоском проблеял у меня за спиной худосочный мужичок-альфа в какой-то тканой одёжке. Его толкнули в бок, он замолчал и действо продолжилось. Герхарда спустили пониже и палач по очереди с размаху перебил кости предплечий на обеих руках по очереди. Герхард орал, но сознания уже не терял. Одноглазого отвязали и под выдох толпы попеременно отсекли руки чуть ниже локтей. Прижигаемое мясо воняло на всю площадь – ветра не было и его противный запах добрался и до моего носа. Наместник, сидя на балконе, прикрыл нос кружевным вышитым платочком. Рядом с ним стоял, прикрывая носовым платочком кукольное личико, манерный оме, в светло-серой с искрой длинной шубке с широкими рукавами в три четверти. Такой же меховой беретик прикрывал длинные распущенные чёрные волосы, разложенные на пышном меховом воротнике. Оме наклонился к наместнику и что-то шептал, изящно указывая оттопыренным пальчиком в чёрной длинной перчатке на площадь. Наконец, руки Герхарда были отрублены по плечи, обрубки прижгли и казнь приостановили. Теперь уже не по причине потери сознания казнимым, а потому что так положено. Всё это объяснил мне Ханс: - Теперь, оме, надо подождать, чтобы преступник понял всю глубину своего падения, а люди, которые смотрят, поняли тяжесть совершённого преступления. Омежка в пушистых варежках, открыв рот и распахнув серые глаза, слушал речи Ханса. Палач подхватил Герхарда за шею и под крестец. Задрав лицо в маске вверх, поднял его на вытянутых руках над площадью и показал всем. Глашатай, срывая на морозе голос, начал снова зачитывать вины Одноглазого. Помощник подставил к плахе поднятую на помост корзину, палач пристроил обрубок тела Герхарда поудобнее, размахнулся топором и голова Одноглазого, моргая удивлённым глазом, упала в корзину. Кровь, булькая, толчками выплёскивалась из рассечённых сосудов, заливая упавшую голову. Палач нагнулся, схватил здоровенной рукой голову Герхарда за волосы и показал её толпе. Гул захлестнул площадь. Ну вот. Дело сделано. Можно и домой. Только ещё одно. Мужичок со спицей? Мой удар по его мозгам принёс мне информацию о том, что это был пропавший помощник Герхарда, а заодно и сведения о любителях экстремальных развлечений, которых этот самый помощник и водил к детям. Я снова закрыл глаза повязкой и проталкиваясь через толпу, мы с Хансом пробирались в кордегардию. Омежка в белой шубке увязался с нами, боясь потеряться, как оказалось, ему тоже надо было в нашу сторону. Я толкнул Ханса в бок: - Смотри какой мальчик миленький. Не зевай. Ханс покраснел и мы чуть придержали свои шаги, давая омеге возможность догнать нас и идти рядом. - А скажи-ка, милый ребёнок, (в каком ухе у меня жужжит?) как тебя зовут? – спросил я. - Эли, оме, - ответил он звонким голоском, - я здесь недалеко живу, от кордегардии четвёртый дом… Ой, меня дома, наверно, заждались. Я же не сказал, что на площадь иду. Ой, нагорит мне… - Ну не переживай так, Эли, мы вот попросим этого доблестного стражника, кстати, его Ханс зовут, и он проводит тебя до самого дома. Ханс попросит твоего папу, чтобы он не сильно ругался, - толкнул я в железный бок нерасторопного стражника. - Да-да, мой папа такой добрый. Это он иногда…, - смущённо пробормотал Эли, стремительно краснея. - А чем твой отец занимается, Эли? – спросил я, снова толкая Ханса. - О, мой отец… он…, - Эли запнулся и вдруг выпалил, - он начальник стражи тут. Ханс стремительно побледнел. Я подхватил его под руку: - Ничего, Ханс, будешь зятем своему начальнику. Представь, - шепнул я, - приходишь к сержанту, а он узнаёт, что ты зять Отто фон Эстельфельда… Гы-ы… Эли, которого мы довели до ворот дома, попрощался, помахав белой варежкой, Ханс вздохнул и мы пошли в кордегардию - я хотел узнать как обстоят дела с моим несостоявшимся убийцей. Альфа, которого задержали за нападение на меня, от моего удара ещё не оправился (да и вряд ли оправится! бил-то я со всей дури), орал что-то несуразное про Чёрного человека, икал от страха, под конец допроса обоссался и сейчас стонал, держась за голову, лёжа на полу той клетки в которой в своё время побывал и я. Дознаватель Гуго, встреченный в коридоре, рассказал мне о том, что удалось узнать у помощника Одноглазого. Информации было до обидного мало - голова помощника не работала. - Скажите, господин Гуго, а если кто-то, неважно кто, трахает маленьких детей, за это есть какая-то ответственность? – спросил я, зная, что к Сиджи и Юту ходили некоторые любители «особых» развлечений. - Нет, оме, если вы говорите о добровольном согласии, ответственности для знатных людей по отношению к низкорождённым нет. За изнасилование тоже нет, - посмурнев ответил Гуго, понимая о ком я спрашиваю. Вот как. Здорово. Сословное общество во всей красе. - Скажите, господин Гуго, у вас есть дети? – склонив голову на бок, спросил я. - Да, у меня есть сын, омега, - тихо ответил Гуго. - И?.. – я покрутил в воздухе рукой, - А если кто-то… посмеет? - Я искусник, оме, - пояснил Гуго, подразумевая, что здесь он над законом. - А другие? Те, кто не искусники? – надавил я. - Таков закон, оме, - на скулах Гуго заиграли желваки. Ну что ж, если таков закон, то тем хуже для закона. - А что вы скажете, господин Гуго, если случится так, что такие любители «свежатинки» вдруг тяжело заболеют? – состроил я невинную рожу, - Заболеют внезапно, а? - Все мы ходим под Великой Силой и пути её нам неведомы. Значит, такова её воля, - несколько двусмысленно ответил искусник, чуть улыбнувшись, - и не нам вмешиваться в её произволение. - Я вас понял, господин Гуго, - откланялся я. Завершив дела в кордегардии и, забрав купленное на базаре, я прыгнул в дом к искалеченным омежкам – надо их поддержать и проверить дело рук своих.