Как быть?

Что же делать? Что же делать? – вертелась в голове мысль. Троих нашёл. Осталось семеро. Если честно, то мотаться по ночному промороженному городу надоело. Надоело копаться в мозгах альф. Пересматривать всё то, что обычные люди стараются скрыть. Разбирать то это или не то. Один только изнасилованный ещё осенью омежка чего стоил. Ну не привык я к подобному. Не привык. И не хочу. Выстроил свой маленький мирок, где у меня всё под контролем (ну, по крайней мере, я так думаю) и больше ничего не хочу. Развиваюсь потихоньку как менталист. Воспитываю Эльфи, Веника и Машку… Так! Стоп! А вот развиваться-то и получается только преодолевая и копаясь в головах людей. Один только пакет раскрывающейся информации чего стоит. А между тем я как-то слишком легко его освоил. Раз – и всё. И вот уже Дитрич пересмотрел своё отношение к собственному телу (то ли ещё будет!), а Карл во всю, на старости лет трахается со слугами-альфами (Гы-гы! Я проверил. Кончает только так, сука). Сиджи и Ют… мелкие… Малыши… Мои?.. Наверно… Тоже вот… латынь учат… И даже разговаривают на ней между собой, изумляя Штайна и Элка. Очевидно, должен был накопиться какой-то критический объём знаний и навыков и произошёл качественный скачок в моих способностях как менталиста. А Дитрич… Вот же зараза – я вспомнил его пожелание потрахаться с конём… Хм… Чего только в нас не понамешано… Да, Дитрич… Великолепный подопытный для оттачивания иллюзий и самых фантастических образов. Всё, что с ним происходит – ну, там общение с демоном, секс с конём – всё это происходит у него в мозгу. И даже наши с ним диалоги. Тот же конь в натуре порвал бы его в клочья. Плюс, чего-нибудь точно ему придавил – ногу там или по голове копытом заехал. А со мной… В общем, моя задача – пользуясь расшатанной психикой внедриться в его голову, уцепить, выхватить эти желания, образы, развить их и уже потом направить так как мне хочется… Да… Я демон! Настоящий! Му-ха-ха-ха! А кончает он по настоящему – этого не отнять… Готовлю его… К реальному сексу со мной готовлю… И сам готовлюсь тоже… А Эльфи… Эльфи я берёг. Старался особо ему по мозгам не ездить – он сейчас беременный и как это скажется на нём и ребёнке неизвестно. Хотя почему неизвестно. Никак это не скажется. Если, конечно, не переходить определённых рамок. Не ломать его личность. Любого человека можно сломать. Уж мне, как менталисту это известно, как никому другому (ну может палачам ещё). А вот незаметно направлять, корректировать исподволь – это самое сильное, самое стабильное воздействие. Со временем в мозгу образуются связи, которые подопытный считает своими и они не вызывают никакого отторжения – человек считает всё само собой разумеющимся, а это ли не то, что мне нужно? Лягушку надо варить постепенно. Ну а Веник пока ещё слишком мал для каких-либо корректировок. Мозг его бурно развивается – он же у нас вундеркинд, спасибо Великой Силе! И навредить проще простого. Пока только самые неощутимые воздействия, только на инстинкты – поспать, поесть, на горшок сходить, ну и корректировки тела – животик чтобы не болел, зубы начнут резаться, там тоже. Всё это в наших руках, поможем мелкому как сможем. А русский язык я ему всё равно дам… Эх-х… Я выдохнул… Густой пар – влажность здесь высокая – сказывается близость незамерзающего моря – поднялся в усеянное чужими звёздами небо. А омежка тот, изнасилованный, запал в душу. Чёрт! Как избавиться?! Даже глаз не закрыть, не зажмурить – нет их у меня… Ладно… Идём дальше… Немного осталось… Поскрипывая снегом, я обходил спящий город, разыскивая оставшихся семерых насильников. * * * Несколько дней прошли в ночном поиске. Семерка уродов как сквозь землю провалилась! Ну нет их нигде. Хотя и город еще обследован не до конца. Кончилось тем, что в одну из ночей плохо заснувший Эльфи проснулся как раз тогда, когда меня не было. Омега перепугался до полусмерти. Вскочил, как водится, запаниковал. Дикие эмоции страха достигли меня, я как раз заканчивал просматривать один из домов в богатом квартале, показавшийся мне перспективным. Расстояние между нашим оврагом и городом было велико и до меня дошёл только всплеск эмоций Эльфи. Телепатия на таком расстоянии не действовала. Или это я всё ещё не мог до него дотянуться. Бросив всё, я в три (!) скачка телепортации домчался до домика и, впустив клуб морозного пара, вошёл в дом. Эльфи, лежавший калачиком на топчане, вздрогнул, выглянул из-под одеяла, откинул его и бросился мне навстречу: - Оме-е… Скинув тулуп и малахай я едва успел его подхватить. - Оме, не бросайте меня, оме! Ужас, транслируемый эмпатией накрыл меня снова – Эльфи в полнейшем раздрае. Миловидное личико искажено, губы дрожат, он несмело едва касается моей щеки и молит, молит: - Оме, не бросайте меня! Я буду всё делать! Всё, что захотите! Я умею! Только не уходите к нему! Я готовить научусь! - К кому, маленький? - я смотрю на Эльфи сверху вниз и глажу по волосам, - К кому ты меня отправляешь? Эльфи пополз из моих рук вниз, на пол, оказался на коленях, лихорадочно-бешено шаря по моей промежности дрожащими ручонками и норовя засунуть свои изломанные нервным тремором ладошки под завязки штанов. Я бухнулся на колени, не чувствуя боли от удара о пол, сгрёб в охапку мосластое тельце в верёвочках минималистичных стрингов, прижал к груди и начал баюкать, как раненое животное, которое нужно успокоить перед тем, как лечить. — Тише… тише-тише-тише… — шепчу в макушку, под монотонное раскачивание. Без этих покачиваний туда-сюда меня тоже бы уже колотило. А так можно гасить собственный зубодробительный нервяк ритмичными колебаниями, словно маятник над пропастью, а не человек – сильные, обнажённые эмоции Эльфи накрыли меня тоже. — Всё хорошо. Всё в порядке. Никто никого не бросает. Спокойно. Я здесь. Чувствуешь? И я буду с тобой сколько угодно долго. Не бойся больше ничего…Мы ведь вместе. Ведь так? Хорошо? Расскажи мне… Запах. Меня выдал запах Дитрича. Всё время забываю, что у здешних обитателей вомероназальный орган развит не в пример лучше чем на Земле. И как только я прошляпил меняющееся эмоциональное состояние Эльфи? Он ведь всегда на виду. Н-да… в последнее время настолько погрузился в розыски оставшихся уродов, что особого внимания на него не обращал. — Оме, я не знаю, зачем я вам такой? Меня… меня… изнасиловали. Сны вот эти… с альфой…Но если нужен хоть немного, хоть для чего-то, сделаю всё что захотите. Только позвольте! Мне не нужны ваши деньги. Титул. Совсем! И подарки тоже не нужны. Я буду сидеть у ваших ног, как собака, только не отнимайте у меня это чувство! Ваши руки, ваш голос, ваш запах. Разрешайте мне иногда прикасаться к вашему лицу. Я жив только благодаря вам! Хоть и не помню этого… И живу теперь только вами! Я сам не знаю, как держусь, не висну на вас, хотя так хочется! Вы не представляете, как сильно! Чудо, что не начинаю скулить, чтобы вы со мной хоть что-то сделали. А ночами, ночами я просыпаюсь от того, что вы рядом. Мне до безумия хорошо. Я весь ваш! Я так хочу, чтобы это не заканчивалось! Чтобы вы не исчезали! Этот шёпот в ухо, почти прикасаясь губами к чувствительному завитку, так горячо, что микроскопические волоски на коже встают дыбом, а в горле встаёт ком. Эльфи дышит в меня, как в распахнутое окно. Глубоко и жадно. Это гораздо интимнее поцелуя. Голый Эльфи окоченел на холодном полу и я кутаю его в одеяло. Тяну его с топчана и сворачиваю мягкими складками вокруг не желающего отпускать мою шею омеги. Глажу поверх защитного кожуха. Молчаливо позволяю липнуть к груди и осторожно ощупывать любопытными пальцами плечи, спину, изучать наощупь рубцы и шрамы. Это вызывает дёрганую улыбку. Желание погладить омежку по голове. Но руки заняты. Они уже гладят и баюкают одеяльный кокон, пытаясь отогреть в нём Эльфи. - Нет, нет, Эльфи, нет, не бойся, с тобой я. Всегда с тобой. Ты же ведь знаешь, мы с тобой связаны. До самой смерти связаны, - шепчу ему в макушку, отдувая тёплые волосы. - Просто мне надо в городе… Эльфи пошевелился в одеяле и вскинул на меня голову с блестевшими от слёз глазами: - Там у вас кто-то есть? Молча киваю не отпуская губ от макушки омеги. - А он… может что-то… чего я не могу? - Не знаю… - выдыхаю я. Помолчали. - Попробую объяснить… После всего…, что со мной сделали… Да ты это каждый день видишь. В общем, я не кончаю, ты знаешь.., нечем. А член чувствительный по-прежнему… Есть у меня психологическая потребность в сексе. Но она такая…, - я помахал рукой в воздухе. Эльфи слушал, не отрывая от меня взгляда остановившихся глаз, - Что-то видно сдвинулось у меня в голове, после всего этого…, - я выдохнул, взметнув струёй воздуха пряди волос омеги на макушке, - В сексе у меня потребность причинять боль, и чем сильнее тем лучше. А с тобой я так не могу, - я погладил кончиками пальцев щёчку Эльфи. - Вы поэтому меня не хотите? – Эльфи щекой прильнув к моей груди и жарко дыша в неё, шёпотом задал мучивший его вопрос. - Угу… Я боюсь ты не вынесешь… - Я смогу, оме. Я не боюсь! – Эльфи завозился в коконе одеяла. - А ребёнок? Ты можешь его потерять… - Ну и пусть! Он всё равно…, - вырвалось у Эльфи. - Нежеланный – ты хотел сказать… Эльфи молчал. Конечно, нежеланный. - Ты готов убить в себе новую жизнь… - медленно проговорил я. Эльфи застыл в моих руках, ошарашенный выводом к которому я его подтолкнул. А затем, повесив голову, медленно покачал головой из стороны в сторону. Я поднял омегу в одеяле посадил на кровать. Эльфи, видимо, чувствуя что-то по нашей связи, пока я телекинезом вешал тулуп и малахай на место и раздевался сам, сидел на топчане на коленях спиной ко мне. Когда я в одних трусах, забрался на топчан, одеяло бесформенных комом сползло с плеч омеги. Специально так сделал! Эльфи наклонил голову вниз и чуть искоса наблюдал за мной. Косточки позвоночника трогательно проступили на его шее. Нежная кожа, тонкие руки и проступающие сквозь кожу ключицы, чувственный изгиб спины, крепкие ягодички и розовые пяточки небольших ступней отлично видимые мне в полумраке зимовья с моим драконовым зрением… Чуть корицы, немного горьковатого миндаля – запах феромонов возбуждённого омеги достиг моего носа. Я, шагая на коленях по топчану, почти вплотную приблизился к Эльфи. Тепло кожи омеги коснулось моих губ, а почти пустые фолликулы между его лопаток встали дыбом. Эльфи передёрнул тонкими плечиками: - Оме…, - едва слышно выдохнул он. Молчи, маленький, молчи… - мысленно уговаривал я Эльфи, а скорее себя. Молчи, или я сорвусь… Осторожно, как до драгоценной старинной вазы, невесомо дотронулся пальцами до выступающих косточек на склонённой шейке Эльфи. Провёл вниз, перебирая каждую из них… нежно перескакивая с одной на другую. Если бы мог, закрыл бы глаза… Если бы мог… Приблизился ещё, так, что мои крупные торчащие вперёд соски коснулись лопаток омеги – меня прострелило мучительным наслаждением, а Эльфи хрустнул пальцами судорожно сжатых рук. Где-то внизу живота, в промежности зародился, сладостно и одновременно тягостно заныл, заворочался ком наслаждения. Пересечённые ещё в замке нервные окончания, задёргались, запульсировали ища отклика парасимпатической иннервации гладких мышц внутренних срамных артерий. Неожиданное шевеление в трусах отвлекло меня от анализа ощущений изуродованных нервных окончаний. Мой омежий член, не такой уж и большой (омеги, в отличие от альф не могут похвастаться размерами внешних половых органов) очнулся от многодневной спячки и сейчас бодро торчал вперёд, едва заметно пульсируя в такт биению сердца. Ох, ё! Как бороться с моей буйной эрекцией без Шиарре, согласного на всё, что угодно, я просто не знаю. Если только выплеск Великой Силы. В прошлый раз помогло. Ноющая боль, нарастающая сильнее и сильнее, где-то в таинственных глубинах промежности… Сжав зубы я выдохнул, обдав струёй теплого воздуха спинку Эльфи. Стало чуть легче… Облизал опухшие губы и дотронулся повлажневшими промежуточными частями до кожи омеги на косточках позвонков так и оставшейся склонённой шеи Эльфи. Перебираю губами тёплую ароматную от феромонов кожу на шейке омеги, внимательно отслеживая его эмоциональное состояние. Только такой анализ и помогает хоть немного отстраниться от той эмоциональной бури, что сейчас захлёстывает и топит и самого Эльфи и меня. Медленно, тягуче, почти не отрывая губ от косточек, невесомо целую омегу в тонкую шейку, постепенно спускаясь к лопаткам… Ещё… ещё немного, вплотную подходя к той грани за которой уже не остановиться. И перейдя которую Эльфи уже не спастись. Омега, закрыв глаза, выгибает подо мной чувственную спинку… оттопыривает мокрую от смазки попку в предвкушении проникновения… Рука моя неслышно взметнулась над головой Эльфи: схватить, сжать что есть силы, смять послушное тело, ломая кости… Нет! Нельзя! Пальцы, повершённые ногтями (когтями!) с чёрными острыми кончиками, дрожат и дёргаются в предвкушении… Я, судорожно выталкивая воздух из груди, выдыхаю… Спи, маленький, спи… Пусть тебе приснится Пальма де Майорка, ласковые волны, золотой песок… Эльфи обмякает, приваливается спиной к моей груди, головка его поникает как бутон пиона. Он спит… Он спит в моих руках. Справа. Я подсунул правую руку ему под шейку, чуть навалился сверху, приник к нему грудью, накрыл сверху левой рукой. Тёплое одеяло укрывает нас обоих сверху… Я вдыхаю запах его волос, уткнувшись носом в макушку омеги… Спи, маленький… В этот раз мне удалось совладать с демоном… А железный стояк не даёт спать! Высоко над нашим оврагом формирую шарик пирокинеза. Нагоняю в него энергии. Ещё. Ещё. Ещё. Шарик, бросая резкие чёрные тени, светится нестерпимо белым светом, гудит как трансформатор и потрескивает от избытка энергии, пульсирует на грани, готовый взорваться от малейшего движения. Телепортация… Где-то в районе горелого кабака Оппо, высоко в небе рвануло… Вспышка мгновенно донеслась до Майнау, переполошив ночные патрули городской стражи. Некоторое время спустя звук взрыва долетел до города, мягко качнул деревья над оврагом. Посыпался снег. Зашумели, заорали разбуженные вороны. Эльфи завозился во сне в моих объятиях. Ну вот и кончил… мать его так… Прижавшись наконец-то успокоившейся промежностью к влажной попке омеги и бережно удерживая его в каркасе рук, я заснул. До того как проснётся Веник у меня есть часа полтора. * * * Количество поглощаемого Веником молока неожиданно резко выросло. Теперь мне приходилось через день ходить в Майнау и покупать молоко для ребёнка. По пути вместе с Хансом обязательно заглядывали на рынок – мне было интересно послушать о чём говорят в городе, нет ли каких новостей. Болтали много. И разного. Про ростовщика Карла Зульцберга передавали со смехом, что, мол, на старости лет совсем выжил из ума – сделал себе операцию и самым бесстыдным образом сожительствует со своими прислужниками-альфами, которых у него аж двое. У добропорядочных жителей Майнау закрались сомнения в здравом разуме Карла – впервые кто-то делал себе операции по удалению половых органов, а вот о цели такой операции местные не догадывались и строили самые разные предположения. В магистрат был вызван сын ростовщика, омега-вдовец и досрочно введён в наследство, нотар выдал свидетельство. Карл был отстранён от дел, а омега с детьми переселился в дом безумного отца. А вот про Нессельриденов много не говорили – новость о травме зерноторговца давно перестала быть животрепещущей. Передавали только, что Дитрич сунулся в дела супруга и там оказалось не всё чисто. Тихо, шёпотом передавали, что порталы в Тилорию перестали работать, власти скрывают и теперь надо ждать повышения цен на всё - Майнау и побережье было нужно Тилории только как форпост по добыче ценных морепродуктов, великолепнейшей рыбы, мехов, зрелого корабельного леса, выращиванию льна и пеньки - добытое и выращенное караванами отправлялось в метрополию, а в обмен присылали богатые дары тёплой земли, фрукты, предметы роскоши, книги, железо, оружейную сталь. Жителям Тилории не нравился холодный климат Майнау и во многом это изолированное владение воспринималось как место ссылки, но теперь, учитывая, что столица погибла, а страна разорена, Майнау - это Тилория. Надо в ближайшую ночь навестить Дитрича. Хватит ему пребывать в сексуальном простое. Мы с Хансом проходили по базару мимо харчевни-забегаловки когда прямо нам под ноги из с треском распахнувшейся двери харчевни вылетел разлохмаченный, одетый в какую-то невообразимую рванину человек. Ребёнок. Омега. Голова светится жёлтым светом. Шлёпнулся на укатанный, с навозом, снег дороги и долго лежал, поджав под себя озябшие руки. Ханс подошёл к нему, тронул латным сапогом: - Вставай, чего лежишь. - Сейчас я… сейчас… Не бейте… Омега с трудом поднялся и, съёжившись, попытался скрыться в переулке. Страх, безысходность донеслись до меня. - Останови его, Ханс, - попросил я стражника. - А ну, стой! Омежка, отошедший было на несколько шагов, вжал голову в плечи и как-то кособоко, прихрамывая, попытался сбежать в переулок. Ханс подскочил к несчастному и, схватив за шкирку, разрывая тряпьё, потащил ко мне. - Вот он, оме, чуть не убежал! Омежка болтался в руке стражника, посиневшие от холода, в болячках, губы тряслись… - Я… не бейте меня, господин стражник, я всё… всё сделаю… Не бейте только… - Да отпусти ты его, Ханс, он помрёт сейчас у тебя в руках – отвечать будешь. Я протянул руку к омежке, огладил разлохмаченные русые, давно нестриженные волосы. Без шапки… В такой-то мороз. Он в испуге отшатнулся. А кто это у нас тут? Ну-ка, ну-ка. Ба, да это тот самый. Которого альфа в какой-то деревне изнасиловал. Я вспомнил искажённое страхом лицо омежки спиной ползущего по копне сена от своего насильника. Точно он - я быстро и незаметно для пациента просканировал его поверхностную память. Как он здесь-то оказался? - Ну. Не бойся… - поглаживая омегу по голове я транслировал ему спокойствие, - Ты где живёшь? - Так… Где придётся…, - ответил тот настороженно, сжав на груди озябшие пальцы с обломанными ногтями с траурной каймой. - Голодный? – спросил я, констатируя очевидное. Конечно голодный, о чём разговор. Эх-х… Видать сама Великая Сила подсунула мне его прямо под ноги, не иначе. - Ханс, где тут перекусить можно? Только где кормят хорошо. Я не хочу остаток дня на горшке провести, - обратился я к стражнику. - Так это, ваша милость, вот там, на Проломной улице трактир хороший, мы там завсегда обедаем, отмечаем разное…, - откликнулся на вопрос стражник. - Веди! А ты, как тебя зовут? – я обратился к удерживаемому Хансом омежке. - Аделаид, оме, - прошептал тот, переставляя тощие ножки в просящих каши, обвязанных бечёвками, опорках. - Аделаид, хм, и как же ты с таким красивым именем в этой поганой харчевне оказался, - поинтересовался я. - Я там…, - омежка замялся, шмыгнул озябшим носом, глаза налились слезами - я там…, а хозяин объедки… даёт… Ясно. Отсасывал он там за еду. - А выкинули за что? - Я за геллер договорился… А они…, - омежка разревелся в голос. Клиентов нашёл. Обслужил, а платить они не захотели. - Ну ладно, ладно. Ну что ты, такой большой… Сколько лет-то тебе? - Тринадцать… - едва слышно прошептал омежка, размазывая слёзы по грязному лицу. Как Оле! Пришли в трактир. Тепло, чисто, с кухни сытный запах хорошей еды. - Хозяин, руки помыть! Подскочили два омеги в белых передничках с тазиками и полотенцами. Аделаид неверяще тёр грязные трясущиеся ладошки белым куском мыла в тазу с тёплой водой. Заказали горячей похлёбки, мясо, гарнир. Себе взяли пива. Омежке горячего сбитня. Он ел, несмотря на голод, аккуратно. Изредка поднимал на меня обрамлённые густыми ресницами серые глаза. Вздыхал, сопя носом пил тёплое питьё, грея озябшие ладошки о горячую кружку. - Ты откуда родом? – задал я вопрос, хотелось узнать, где он попался тому альфе. - Из Гингена я, ваша милость, - ответил насытившийся омега. Лицо его раскраснелось, зарумянилось, проявилась невидимая ранее миловидность. Несмелым жестом тонкой руки он откинул прядь лезущих в лицо густых волос и опять украдкой посмотрел на меня. - Ханс, это где? – задал я вопрос хлебающему пиво стражнику. - Да тут, ваша милость, не так чтобы совсем далеко. На побережье. Рыбаки там живут. Ну и поля есть, рожь сеют, огороды опять же, - ответил тот, вытирая пену с верхней губы, - примерно, чтобы не соврать, вегштунде с десяток будет. - А сюда как попал? – опять обратился я к не поднимавшему глаз омежке. - С рыбаками, ваша милость, они везли, а я… Да мне уже всё равно было…, - шептал он с полными слёз глазами, низко наклонив голову. В общем, после изнасилования два дня у Аделаида шла кровь. А потом отец выпорол его кнутом за то, что попался на глаза проезжему знатному альфе из города. В Гингене у него, естественно, никаких перспектив не было – кто же возьмёт порченого омегу в супруги? В доме у родителей он был пятым омегой. Куда их в таком количестве пристраивать? И Аделаид решил уйти. Так, без денег, расплачиваясь задницей, Аделаид добрался до Майнау. Здесь шатался меж двор. Попрошайничал (неудачно). Вконец оголодав, попался на глаза хозяину базарной харчевни, который ему и присунул в рот в первый раз. Противно было невообразимо. Ну, а куда деваться? Раз, другой… Голод-то не тётка… А тут морозы завернули… Болеть начал… На днях побили. Сильно. Ухо вот разбили, теперь не слышит. Кто? За что? Так просто… Развлекались какие-то… Он плакал, просил… Они ржут, толкают, перепинывают друг другу, а потом, когда он уж и стоять-то не мог, обоссали… Твари… Кое как оттёрся. Когда очнулся. А одежда провоняла… - Да мне уже всё равно, оме, сдохнуть бы скорей…, - закончил едва слышно Аделаид, осторожно мелко покашливая. Ханс крякнул и тяжело выдохнул. Я подтолкнул к нему свою кружку пива из которой не отпил ни глотка. Да-а… История… Опять выбор, Сила? Ну да ладно, у Великой Силы не бывает промахов. Попался мне – значит, так тому и быть. Не обеднеем. Опять же моему Личному Слуге тоже нужен прислужник. Младший помощник вспомогательного заместителя курьера, хе-хе. Зачтётся. Зачтётся же? Да, Сила Великая? - Аделаид… как тебя дальше? – спросил я. - Венцлау, - ответил омежка, подобравшись. - Аделаид Венцлау, свободный бонд (так? - омежка кивнул), согласен ли ты быть прислугой меня, оме Шварцмана? – я поддавил гипнозом, заставляя Адельку (вот и кликуха готова!) согласиться и расстаться со своим свободным статусом. - Согласен, оме, а что делать надо? Я всё, что хотите…, - омежка вскинулся, до меня донеслось облако (целое облако!) надежды. - Ханс, свидетелем будешь! - Само собой, оме! – откликнулся стражник. Аделька был отведён и пристроен в дом Хени и Дибо, отмыт, завшивленная голова была обрита начисто, тщательно осмотрен (сердобольный Элк только всплёскивал руками, осматривая этот набор костей, ушибов, синяков и обморожений), определён на жительство на диван в кабинете Вернера и ему были нарезаны задачи по всесторонней помощи Штайну и Элку в хлопотах по дому и уходу за детьми. * * * - Salve pueris (зравствуйте, дети), - поздоровался я с Сиджи и Ютом. Оба вскинулись, в эмоциях проскочила радость и их головки засинели. Ответили нестройным хором: - Salve, dominus noster (здравствуйте господин наш). Я почувствовал себя на католической мессе: - Это что такое! Кто вам так разрешил меня называть? Возмущению моему не было предела. Я столько времени потратил на то, чтобы избавить симпатичных мне детишек от дряни, внедрённой в их мозги Одноглазым – и вот опять! Причём, с развитием детей как искусников возможность непосредственного влияния на их мозг пропадёт – Великая Сила защищает своих адептов. Если до этого времени ничего сделать не удастся – пиши пропало. Я так и останусь идолом, которому поклоняются со всем жаром неофитов. - Ostende quid didiceris (показывайте, чему научились) – потребовал я, напустив на себя строгий тон и неприступность. - Ome, magister ostendit nobis quomodo numerare (учитель показывал нам, как считать), - общение со мной теперь только на латыни – как же, оме искусник, а всё, что делает оме – то свято. Убью, заразы такие! На самом деле вьют из меня верёвки как хотят и, похоже, пока ещё не осознают этого. Это само собой так получается. А мне их жалко до слёз. Вот и ведусь. - Ego volo scribere (А я писать учусь), - выдал Ют, - а Сиджи не может, - грустно заключил он по-немецки. - Ничего маленький, мы поможем Сиджи, и он сам сможет писать, - я сел рядом на кровать с обливающимся кровью сердцем, и погладил светленькую и бордовую головки. - Serios? (Правда?) – откликнулся Сиджи. - Да, маленький, я знаю, как это сделать. А пока учитесь владеть Великой Силой. - Nos faciam, dominus noster (мы сделаем, господин наш), - услышал я в ответ и увидел синхронно кивнувшие головки с серьёзными моськами… Самое главное, что нам необходимо – это медитации. Весь свой наработанный опыт проведения медитаций я передавал Сиджи и Юту. Детишки старательно учились. Не всё получалось, что-то они пока не понимали, но я как мог и как понимал сам, передавал и учил. Оставлял задания, приходил через день, проверял, поправлял, помогал, вёл за собой в совместных, показавших очень хороший результат, медитациях. Вместе мы без проблем спускались по ступенькам, достигая состояния отрешённости. И Сиджи и Ют хорошо видели все три оболочки, а состояние сверчка стало их постоянным спутником. И вот сегодня настал день, когда я полагал, что и Сиджи и Ют готовы к принятию Великой Силы – так же как и я в своё время принял и почувствовал её в тот момент, когда под влиянием Шиарре с меня спала подавляющая печать. Войдя в совместную медитацию я вызвал то своё состояние, когда в лесу почувствовал всеохватность бытия. Почувствовал город – могу увидеть практически любого жителя, Штайн сидит в кресле у камина, Элк и Аделька хлопочут на кухне, о чем-то оживлённо переговариваются. Кстати, на завтра надо пригласить мастера Дитриха, пусть посмотрит Адельку. Расширяю восприятие дальше и дальше, гарь на месте кабака Оппо, овраг, Эльфи напевает, размешивая что-то в глубокой миске, Машка сидит на печке, смотрит ему в спину. О, меня почувствовала, повертела головой и вдруг уставилась прямо на меня начинающими зеленеть глазами. Возвращаемся – мне ещё мелких за собой вытягивать. Оба лежат на кровати, я сижу между ними. Ждут, поедая глазами. Поехали… Перед тем как начать я объяснил обоим, что мы будем делать… Но пошло тяжело, может быть потому, что сразу двоих решил тянуть? «Сиджи, Ют, слышите?» «Sic!Ome» - опять латынь, даже в телепатии. Ну что же, латынь, так латынь. Их есть у меня. «Ut pervenias ad me (тянитесь ко мне)» - командую им. Тянуться надо не телом, а мыслью, сознанием -объяснил перед этим. Ага, есть отклик, снижаемся – контакт усиливается. Оп-па, нас трое, а теперь вверх к Силе! Смотрю на детей через Силу – оба и с руками и с ногами! Для Силы они не изуродованы! Синевато-серебристые наши обнажённые тела (в Силе нет одежды) стоят рядом друг с другом. Я повернулся к мелким: «Сиджи, Ют, идите ко мне» Неловко перебирая ногами, оба и так недалеко стоявшие от меня, бросились-прилетели в мои объятия. Восторг, невыразимая радость переливающихся всеми цветами радуги эмоций заполонили всё модельное пространство в котором мы с ними стояли. Я присел и ручки – живые настоящие ручки Сиджи обхватили мою шею, Ют приплясывал рядом от нетерпения. «Оме! Оме!» - больше ничего я среди их восторга разобрать не смог. Поддавшись их эмоциям, гладил по головам, целовал куда попало, они отвечали тем же. Мало-помалу эмоции схлынули и нам открылась картина видения мира через Силу – теперь уже можно сказать и так. Я таскал их туда и сюда – надо показать как можно больше, пока у них и у меня есть силы – я пока ещё тащу их практически на себе. Смотрели город, показал им Машку… Всё, хватит, пора возвращаться… Очнулся я, сидя на кровати с обоими омежками на руках, поддерживая их под мелкие костлявые попки, Ют обхватил меня за шею и оба спали, сопя носиками в мои щёки. Великая Сила приняла новых адептов. И как мне показалось, приняла с удовольствием, если можно так сказать. Ну, по крайней мере, мне так хотелось бы думать. Осторожно уложил детей на кровать, укрыл одеялом и вышел. - Аделаид, - позвал я суетящегося возле Элка омежку. - Да, оме? - подскочил он ко мне. Лысенькая головка, оттопыренные прозрачные ушки, одно больше другого (вероятно то, по которому его ударили). Бледное до синевы, с кругами под глазами личико не совсем правильное, погрубее, чем у тех омег с которыми я общался раньше (не удивительно – Аделька из крестьян), но именно эта неправильность и придаёт Аделаиду какой-то шарм и делает симпатичным - на это и клюнул альфа-насильник. Детский припухлый силуэт губ…, чуть широковатый подбородок – немного шире чем у Эльфи… Я опять вспомнил его безутешные рыдания в сарае после изнасилования – острой жалостью резануло по сердцу (я, блядь, грёбаный менталист – я, сука, ничего не забываю! Не могу!). Ушки и кожа на лице поморожены – шелушатся, руки тоже, наверняка и ноги побило морозом. Одёжка не по размеру, с плеча Элка. Тоненькая худая шейка трогательно торчит из широкого ворота. Своего у него ничего нет – рванина даже не годилась на тряпки, мыть полы. Ничего, завтра они с Элком сходят на базар и купят всё, что нужно. Я погладил Адельку по кругленькой выбритой голове, транслируя ему не полностью растраченную на Сиджи и Юта нежность. Он прикрыл глаза от удовольствия. - Аделька – можно я тебя так буду звать? Омега, не открывая глаз, кивнул. - Так вот, я попрошу Штайна, он позовёт мастера Дитриха и тебя посмотрит целитель. Определит, как твоё ушко и всё ли в порядке в твоей попке. Согласен? - Оме, это больших денег стоит! – воскликнул Аделька, распахивая глаза. - Ну не думаешь ли ты, что я не могу потратиться на своего прислужника? Ты мне здоровым нужен. Паника мелькнула в мыслях омеги – если он заболеет, то станет не нужен своему господину! - Нет, нет, малыш, ты не так понял, - я по-прежнему не отнимал руки с тёплой головы омежки, - я просто хочу, чтобы ты был здоров. Вот и всё. Аделька несмело, как маленький недоверчивый зверёк, подошёл ближе. Остановился, молча, просительно смотря на меня огромными на исхудавшем лице глазами. О, Сила! Опять! Ну… ладно… Иди сюда. Я молча обнял омежку, обхватив рукой бритую головку и прижав её к своей груди, а он, доверчиво прижавшись стоял, млея от нехитрой ласки и ежесекундно ожидая окрика недовольства. Нет, эмпатия! Не хочу! Даже думать не буду – я закрылся от эмоций Адельки, просто даже и не собираясь проверять, что он чувствует. И так всё ясно. Что же всё-таки замковые целители накрутили в моём теле? Я как приманка для всех! И для омег и для альф – я вспомнил, как рука дознавателя Гуго коснулась моего плеча в подвале кордегардии. Все, абсолютно все половозрелые жители этого мира… Сука! Дался я им! Только старички вроде Штайна с Элком или Хени с Дибо не реагировали на меня. Видимо, гормональный статус меняется с возрастом, половой инстинкт утихает. А вся мелочь – Сиджи, Ют, Аделька вот теперь тоже, пожила (добровольно или нет – второй вопрос) половой жизнью, что-то в их организмах изменилось и пожалуйте бриться оме Шварцман, маркиз Аранда! Про взрослых я не говорю – это и так понятно. Со вздохом и затаённым сожалением Аделька отлип от меня. - Элк, как тебе наше новое приобретение? – кивнул я на Адельку. - Ох, оме, - Элк прижал морщинистую ручку к лицу, - в чём только душа держится! Вы сами посмотрите – места живого нет! Бедный ребёнок! - Элк, пригласите назавтра мастера Дитриха. Я хочу чтобы он посмотрел нашего мальчика. Если надо лечить, то пусть полечит. Я вам оставлю десять гульденов. Если будет мало – занесу ещё. Вы уж со Штайном проконтролируйте, пожалуйста. - Хорошо-хорошо, оме, обязательно поприсутствую, Штайна позову, он запишет всё, что скажет целитель, а уж за исполнение не беспокойтесь, - ответил Элк, погладил Адельу по голове и закончил, - у нас всё хорошо будет. Вы, оме, не уходите, сейчас обедать будем. Хлопотливый Элк пригласил к столу всех, даже Ханса и очередного стражника охранявшего дом по приказу начальника. Отдав должное простому, но сытному обеду и определив на послеобеденный сон Сиджи и Юта, я, пригласив Штайна и Адельку, начал выяснять умеет ли Аделька читать и писать. Оказалось, что нет. Штайну было дано поручение привлекать Адельку к обучению вместе с Сиджи и Ютом и следить, чтобы мальчишка не сачковал, а старательно учился – мне балбесы не нужны. А я в свою очередь погрозил пальцем внимательно слушавшему Адельке, чем вогнал его в краску и надолго, как оказалось, обеспечил рвение в учёбе. До вечера было ещё далеко, хотя низкая зимняя Элла уже склонилась к горизонту. Мы с Хансом вышли из так и остававшегося, даже после смерти Хени и Дибо, гостеприимным дома. Прошли по заснеженным улицам. Ханс вздыхал и кашлял пока мы шли и я обратил на него внимание – чего-то хочет. Мнётся. - Ханс? - Да, ваша милость… - Спросить хочешь чего? Спрашивай. За спрос не бьют. Поражённый Ханс замолчал. Опять закашлялся: - Ох, оме, всё-то вы видите. Я что спросить хотел? Вот вы сегодня этого подобрали. Мальчишку. А зачем? - Ну-у…, - не нашёлся, что сказать – мне выросшему в другой культуре были абсолютно очевидны мотивы моего поступка. - И с теми, изуродованными возитесь. Прям не надышитесь на них. Для чего вам это? – продолжил стражник. - Вот ты, Ханс, стражник. Так? – начал я рассуждать пока мы шли по улице. - Так, - согласился он. - А для чего стража нужна, как думаешь? - Ну… это, чтобы народ… того… порядок. Вот – чтобы порядок был. - Ну так если кто-то ребёнка насилует - это порядок? - Нет, конечно. Какой же это порядок… - Вот! Я с этими детишками занимаюсь и сегодня Адельку подобрал, чтобы порядок был. А то – какой же это порядок, если дети на улице насмерть замерзают. Ты же сам слышал, что ему недолго оставалось. Пара дней – и ага. - Да-а…Но он то, Аделька этот, не ребёнок уже. Взрослый, - нашёлся Ханс. - В тринадцать лет? - Ну да! Родить сможет – значит, взрослый, - убеждённо ответил стражник. А. Ну да. Забываю всё время. Средневековье же. - Ну, вот я его такого взрослого в слуги и взял, - выдохнул я облако пара вверх. - Понятно, - протянул Ханс, - А вот ещё, оме. Спросить можно? - Давай. - А правда вы… Того… С детьми… У нас говорили…, - промямлил он. - Охренел! Говорили у них! Смотри, я ведь за такие разговоры до начальника стражи дойду. Вам там, таким говорливым, небо с овчинку покажется! Сам знаешь, у фон Эстельфельда разговор короткий. Мигом отправит тюленей пасти, - вообще опухли! Про меня, маркиза, такие разговоры вести! - А с детьми просто. Это я тебе специально говорю, чтобы вы там не придумывали, например, что я с мертвецами сожительствую, - начал я разъяснения Хансу. Ханс, услышав про мертвецов, выпучил глаза и разинул рот: - Вы-ы… - Учу я детей. Великому Искусству учу. У них способности есть, - перебил я стражника. - О как! – поразился он. - Да. У них от переживаний сильных способности прорезались. - От переживаний? Хм...Это если у меня ребёнок, к примеру, родится и я его по-родительски поучу, он искусником станет? – выдал Ханс. - Нет, Ханс, это так не работает. Вот представь – у тебя - раз, и рук нету, и ног тоже. Переживать будешь? - Само собой, оме. Эх-х… Даже представить страшно. Так это, даже по нужде…, - Ханс, представив себя без рук и ног, из стороны в сторону покачал головой. - Ну вот, видишь каково им. И без Великого Искусства им никак. - Понятно-о, - протянул стражник. Ханс замолчал. Шёл, вздыхал. Не решался спросить. - Ну говори, что там у тебя опять? - понудил я его. - Да вот тут такое дело, оме. Не знаю как и спросить? Вот...это, - Ханс замялся, - не Чёрный ли вы человек? - Ну ты даёшь, стража! Спросил у Шварцмана не Шварцман ли он? Хэх! - мне было откровенно смешно. Дальше шли молча. Из кордегардии я в три скачка отбыл в своё лесное имение и вечер провёл с Эльфи и Веником. Омега старательно, но всё-таки с понуканиями, переписывал рецепты, а я не давал спать младенцу, тормошил его, играл в ладушки, рассказывал по-русски потешки, чем приводил малыша в неописуемый восторг, а Эльфи в изумление. Немец-перец-колбаса слушал русскую речь раскрыв рот и прекращал свою писанину – вот ведь транс немецкий! Погоди, собака такая, ты у меня скоро начнёшь рукописными буквами писать – я упорно вспоминал прописи по которым учился в школе на Земле. Выкачу – взвоешь. Ап!.. Транс! Шимейл ? – не, коряво. Футанари. Кроссдрессер. Не. Не то. О! Фембой. Больше всего фембой подходит. А что? Именно наименованию фембой больше всего соответствует облик здешних омег, особенно молодых – очень много симпатичных, подавляющее большинство стройненькие, лица, голоса и манеры женские. Вот прям, сто процентов женские! Если не знать, что находится в штанах и не обращать внимания на отсутствие груди – то девчонки и девчонки. Только ходят в штанах... А в ночь, уложив мелкого и с гарантией усыпив Эльфи, я по маяку, оставленному Дитричу, скакнул в дом Нессельриденов. Дитрич не спал, томясь из-за отсутствия секса – тело, в последнее время неоднократно испытывавшее оргазмы, требовало своего. Кроме того, вникнув в дела супруга, омега увидел, что положение его семьи не так надёжно как бы хотелось. Супруг в последнее время дела вёл весьма рискованно и раздавал необеспеченные векселя направо и налево. Держатели пока ещё не предъявляли их к оплате, но могли потребовать в любой момент – здоровье-то Крафта пошатнулось. В доме тихо. Кафт лежит не вставая (сложно встать практически без мозжечка!) с ним в комнате прислужник. Хильд и Лоррейн не скрываясь стали любовниками и открыто ночевали в общей спальне в другом конце того же этажа. Хотя синхронизация у Дитрича именно с Лоррейном сохранялась не смотря ни на что... Что-то изменилось в комнате. Шестое чувство подсказало омеге, что в ней кто-то появился. Невидимый. - Господин мой, это вы? Тело Дитрича, резким рывком вырванное телекинезом из кровати, в длинной шёлковой рубашке оказалось посреди огромной спальни. Где-то под ложечкой сладко заныло. Босые ноги с безупречным педикюром стояли на драгоценном паркете. Шёлковая рубашка (Та самая! Из первой встречи с Господином. Дитрич не давал её стирать) покрывала худощавое тело, трепетавшее от восторга и предвкушения. Невидимый Господин, огладил, поправил чуть растрепавшиеся волосы (ласка от Господина – это чудо!). Атласная чёрная шёлковая повязка закрыла глаза омеги, затянувшись узлом на затылке. «Пойдём» - прозвучало в голове Дитрича гулким басом, пробирающим до пят, мурашками промчавшимся вдоль спины вниз и растёкшимся огнём наслаждения внизу живота. Огромная горячая рука, чуть задев нежную кожу запястья когтями, потянула омегу за собой и он, доверчиво вверив узкую подрагивающую ладонь с длинными пальцами, осторожно переступая мелкими шажочками, пошёл неведомо куда за Господином, обмирая от страха и возбуждаясь от самого факта присутствия демона рядом с собой. Анус выделил первые робкие капли смазки, еще не настолько крупные и обильные чтобы пройти сквозь нежную складчатую розетку сфинктера и потечь по ягодицам вниз, но уже позволяющие ворваться внутрь члену и заскользить по ним, доставляя долгожданное наслаждение… Паркет под ногами кончился. Нежные ступни утонули в прохладном мелком песке. Как? Куда? Зачем? Дитрич доверял Господину и был покорен его воле. Ведут, значит, нужно. Потянуло сквознячком с запахом цветов. Песок под ногами стал теплее. Рука демона пропала и Дитрич остановился. По ощущениям он оказался в огромном помещении – едва слышное эхо дыхания отдавалось от стен. Со свистящим треском шёлк сорочки был распорот на спине. Драгоценная ткань, освобождая руки, сползла с плеч и, хлопнув в воздухе, отлетела в сторону (И пусть! Значит, так соблаговолил Господин!). Омега оказался обнажённым. Соски, и так уже во время прохождения за демоном возбуждённые и нестерпимо и мучительно приятно тёршиеся о невесомую ткань сорочки, стали ещё твёрже и крупнее. Господин, распространяя запах серы и окалины (такой желанный, такой возбуждающий!) вышел из-за спины омеги. Он стоял здесь, прямо перед ним, близко-близко. Дитрич поднял голову вверх, к лицу демона. Губы омеги чуть открылись, будто ища чего-то, может быть, поцелуя, надеясь и не смея надеяться на Великую Милость. Горячие - омеге они показались раскалёнными, пальцы коснулись его груди, водили, оставляя на нежной коже красные полосы, острыми когтями вокруг ареол торчащих сосков, время от времени задевая и сами ареолы, переходя на соски. Омега дёрнулся от острого наслаждения, потянулся к демону, но тот уклонился, убрал руки… Казалось всё - продолжения не будет, но тело Дитрича молило о продолжении… И тут крепкие пальцы немилосердно больно захватили, зажали сразу оба соска и потянули их на себя, куда-то вперёд. Сжав губы, чтобы не выдать себя стоном (позволения издавать звуки не было!), Дитрич потянулся вслед за сосками. А безжалостные пальцы мяли, тискали чувствительные сверх всякой меры шарики, тянули в стороны, на себя, потряхивали, наслаждаясь доставляемыми омеге ощущениями. Дитрич, наслаждался болью, чувствуя, что его эмоции доставляют удовольствие демону попадая в нерасторжимый круг наслаждения и боли, переходящих друг в друга… Неожиданно в голове Дитрича забился какой-то странный, завораживающий ритм. Демон отпустил многострадальные, горящие огнём соски и подошёл вплотную к стоящему с завязанными глазами омеге. -Глаза очеречены углём, - билось в голове Дитрича на неизвестном, но неожиданно понятном языке. Высокий демон наклонился к лицу омеги. Резко очерченные тонкие крылья носа омеги дрогнули, вдыхая запах Господина, его волос и совершенного тела (Тело Господина безупречно!). Кисти рук дрогнули в непроизвольном желании дотронуться до Господина, но… но… разрешения по-прежнему не было. И Дитрич, возбуждаясь всё больше и больше от собственной осознаваемой покорности неземному существу, едва слышно судорожно выдохнул, подчиняясь ритму, пробиравшему нутро. - И капли ртути возле рта, Горячий палец демона медленно коснулся стремительно опухающих губ омеги, провёл вниз, увлекая нижнюю губу за собой и открывая белоснежные зубки (Дитрич привёл рот в порядок! О, какое предвкушение! Какое наслаждение дотронуться до Господина – если позволит! – губами. А вдруг Господин захочет коснуться своим телом зубов! А если позволит…!). Сводящий с ума ритм…заставляющий ждать, когда Господин изволит (именно изволит – только так!) прикоснуться к изнывающему телу омеги… А-а-х-х. Дитрич опять выдохнул. Господин пожелал и (омега не мог, да и не желал ему сопротивляться), осторожно взяв левую руку омеги, медленно, под тот же ритм, прошёлся губами (да! да!) от локтевой впадины до запястья. Поднял руку вверх… Зазвенело… запястье Дитрича обхватил широкий кожаный браслет. Звякнуло ещё и браслет оказался пристёгнутым к цепи, свисавшей с недостижимо высокого потолка. Демон нежно и бережно взял в свои горячие руки вторую руку омеги и точно также поцеловав запястье, одел браслет и пристегнул его ко второй цепи. Вверху скрипнуло и руки Дитрича, задранные вверх растянуло в стороны… А ритм продолжал завораживающе: - Побудь натянутой струной В моих танцующих руках… Натянуло ещё, выбирая слабину от растягивающихся мышц и суставов. Дитрич забалансировал на границе боли и удовольствия, а руки демона, пройдясь по выпяченным рёбрышкам, оставив неглубокие царапины на нежной коже боков омеги, не обращая внимания на резко уменьшившийся член и втянувшиеся в промежность яички, опустились ниже, прошлись по ягодицам. Горячее дыхание Господина опалило судорожно дёрнувшиеся колени… Раскалённые руки завозились ниже, одевая на тонкие аристократичные щиколотки кожу браслетов, глухо звякнуло, вытаскивая цепи из песка… Верхние цепи потянулись вверх ещё, отрывая босые ноги омеги от песчаного пола, а нижние цепи пошли в стороны, разводя ноги и нестерпимо и сладостно напрягая тонкие мышцы бёдер и открывая доступ к беззащитным гениталиям. Дитрич оказался в воздухе распятым в форме звезды. Горло перехватило от боли в руках, на которых сказывался и вес тела и сила натяжения нижних цепей... Господин почувствовал нестерпимую боль своего раба и неожиданно стало легче, тело, будто утратив часть своего веса, немного приподнялось и выворачивающая боль в широко растянутых руках утихла. Осталось лишь наслаждение своей беспомощностью, покорностью воле Господина. Анус напрягся и капли смазки медленно стекли по внутренней стороне напряжённых ягодиц. Дум, ду-дум, дум… продолжал ритм странной песни: -Каких бы слов не говорил, Такие тайны за тобой… В воздухе свистнуло и чувствительную кожу на спине между лопаток и на крестце, чуть выше ягодиц обожгло ударом плети. Ах-х! Да-а! Ещё! Но нет… Удар был один… Ожидать второго, предвкушать боль, огнём пробегающую по рецепторам, проникающую внутрь и сворачивающуюся клубком внизу живота, и там неожиданно превращающуюся во вспышку наслаждения – это было выше сил Дитрича. Он задёргался в цепях, слёзы хлынули и потекли по лицу из-под повязки. Дум, ду-дум, дум – бился ритм в голове. Шурша песком демон обошёл висящего омегу и встал сзади. Омега прислушивался и ждал, пропуская ритм сквозь себя. Дитрич чувствовал Господина, чувствовал жар его тела спиной. Вот он! Он рядом! Здесь! Хотел было повернуть голову… Вдруг новый удар плети из-за спины, через правое плечо наискосок, по соску и концом плети в промежность – по члену и сжатой мошонке с захлёстом по истекающему анусу. А-а-а! Как больно! Как больно! Боль рвала мозг, волосы на голове встали дыбом стянув кожу к ушам, лицо некрасиво ощерилось, вытянулось вверх, перед зажмуренными глазами пошли жёлтые круги. Как больно-о… Оо-о… Дитрич судорожно задышал сквозь сжатые зубы и боль неожиданно растаяла, растеклась острым наслаждением, выворачивая мозг в другую сторону. О-о-о… Если бы оставались силы он бы завыл, закричал. Как иногда, как он слышал по секрету от своего прислужника Идана, кричат омеги в постели с любимым истинным альфой… Распятый омега чуть шевельнулся и из съёжившегося члена потянулась вниз блестящая нитка преякулята с вытянутой прозрачной капелькой на конце. «Говори!» - прозвучало в голове омеги. - Что говорить? – вырвалось у Дитрича запалённо дышавшего от собственных фантазий и того, что происходило с его телом. «Всё!» - приказал демон и Дитрич заговорил. Он вываливал на Господина всё, не задумываясь о том, что говорит, связно или нет. Пережив сильнейшее эмоциональное и чувственное потрясение именно такой бессвязный, может быть, бессмысленный разговор под непрекращающийся ритм песни, твердившей: - Открыта дверь тебе, я жду, В одну из пепельных ночей, И твои руки обовьёт Змея железных обручей… помог Дитричу освободиться, разжать пружину мыслей и чувств, готовую вот-вот лопнуть с катастрофическими последствиями (самоубийство, в шаге от которого был омега, ведь можно считать таковым?). Выяснилась и причина по которой Дитрич превратился в такого мазохиста. Особой любовью в семье он не пользовался - у отца и пап были свои любимчики среди детей. В период пубертата он случайно смог подсмотреть как один из прислужников-альф огуливал омегу, прислуживавшего на кухне. Действо омеге нравилось, а вот сам подглядывающий Дитрич попался на глаза суровому отцу. Был оттаскан за ухо и выпорот. Образовался триггер: боль-секс. Образовался и ушёл в подсознание. В семейной жизни ему не повезло, что трамбовало всё копившееся много лет в подсознание. В итоге выстрелило так. Дитрич – махровый мазохист. А песня продолжала: - Один лишь шаг до высоты, Ничуть не дальше до греха, Не потому ли в этот миг Ты настороженно тиха… Дитрич замолчал, запыхавшись от быстрой лихорадочной речи. Всё, что его мучило последние годы, всё это он выплеснул из себя, Господин в великой своей милости выслушал раба и Дитричу стало легко, так легко и просто как не было никогда, ну, может быть только в раннем беззаботном детстве...Горло его пересохло, он облизывал сухие губы. Возбуждение стало спадать и тело, ранее переводившее боль в наслаждение, стало испытывать настоящую боль – наступал откат. Повязка, промокшая от слёз, слетела с головы омеги, снятая Господином и он увидел себя в прохладном полумраке пещеры с невообразимой высоты потолком, висящим на блестящих полированных цепях, пристёгнутых к кожаным манжетам на руках и ногах. Демон – его Господин стоял прямо перед ним. Оскалился, обнажив крупные кипенно белые клыки. У Дитрича прямо заныло в промежности – так он захотел, чтобы эти самые клыки коснулись его кожи. Щёлк! В руках Господина что-то блеснуло. Зажим! Увесистый металлический зажим мгновенно оказался на левом соске омеги, почти до крови сжав его и оттянув своим весом вниз. Дитрич дёрнулся, глаза полные болезненной неги удовольствия поднялись на Господина. Ещё! Молю, ещё! Пересохшие губы приоткрылись...Господин мой!...Щёлк! Второй зажим впился в правый сосок. Тянущая, мучительная боль пронзила исстрадавшееся тело, заново рождая изматывающее, не находящее разрядки наслаждение. Подсохшая было попка снова увлажнилась, наполняя полумрак пещеры ароматом феромонов возбуждённого омеги. Струйка преякулята, тянувшаяся из куриной гузки крайней плоти сморщившейся на сжавшемся члене, едва не достигшая песка и зависшая на полпути пропустила через себя новую порцию смазки и тяжёлой каплей шлёпнулась в пол. Демон коснулся сразу обоих зажимов, приподнял вверх, быстро убрал руки и зажимы, повинуясь притяжению, дёрнулись вниз. Дитрич, полностью отдав себя по власть Господина, закусив губу, прикрыл глаза. А когда открыл их, на демона уставились два молящих о наслаждении, о любви окна души, измученной от неудовлетворённого, распаляемого изощрёнными пытками, желания. Господин, его Господин в несказанной милости своей, горячей рукой погладил Дитрича по щеке, не отрывая раскрытой ладони от лица омеги, большим пальцем коснулся пересохших губ… Дитрич взглядом метался по такому прекрасному лицу Господина ища малейший отклик эмоций, надеясь предвосхитить их, узнать что-то, что ему пока недоступно, стараясь запечатлеть, унести в глубины сознания желанный образ. Господин оттолкнул от себя Дитрича и омега колыхнулся, подвешенный на цепях. Новая волна боли в руках, растянутых ногах, в сосках, безжалостно зажатых зажимами, захлестнула омегу, глаза его заволоклись пеленой наслаждения, утратили осмысленность. Дитрич томно, на грани полуяви застонал, сглотнул, сухой как тёрка язык коснулся пересохшего нёба. Попить бы… Господин всё понял. Расширившимися глазами омега смотрел, как демон, стоя прямо перед ним, поднял к его лицу смуглую жилистую левую руку, провел по внутренней стороне предплечья когтем указательного пальца правой, распарывая кожу и светящаяся, будоражащая мозг незнакомым ароматом из разошедшейся раны, кровь потекла, капая на песок. «Пей!» - приказал Господин. Дитрич, заставляя тело испытывать новую волну боли и наслаждения, вытянул шею, натягивая цепи, потянулся к ране, осторожно, стараясь не доставлять боль, коснулся раскалённой кожи – божественный вкус крови Господина обжёг язык, отозвался неземной сладостью, прошёл дальше и терпкая горечь в корне языка наполнила слюной рот омеги. Он, как путник в пустыне, вдруг неожиданно достигший спасительного колодца, жадно приник к распахнутой ране, судорожно глотая, обливая подбородок светящимся нектаром. Жгучая густая жидкость прошла по пищеводу, разожгла пожар в желудке и вдруг пузырьками газа ударила в нос, неожиданно сильно опьяняя. Не контролируя себя Дитрич пьяно усмехнулся, поднял лицо на демона, долгим нечитаемым взглядом шарил по лицу Господина… Демон, не отрывая взгляда от широко раскрытых с расширенными зрачками глаз омеги, оскалился, поднял правую руку, махнул... Левое плечо, спину и правую ягодицу омеги обожгло ударом плети (при этом Дитрич её не видел). Не в силах оторвать взгляда от завораживающих, пылающих глаз демона омега весь вытянулся, насколько позволяли цепи и пил, пил взглядом желанное лицо демона судорожно дыша сквозь зубы. Следующий удар пришёлся поперёк растянутого тела - жестокая плеть, впиваясь в нежную чувствительную кожу боков, обвилась, сдирая кожу до крови, захлестнула, обвивая огненным ударом, правый бок чуть выше торчащей тазовой косточки, перешла на левый и её раскалённый хвост со стальными крючками широко растопырившись, ударил в грудь слева под сердце, задевая зажим на соске... Диафрагма омеги зашлась от опоясывающей боли, он часто мелко задышал не в силах вздохнуть глубже и по прежнему не отрывая наполнившихся слезами глаз от лица демона. Боль спустилась ниже, парасимпатическая система, повинуясь чудовищно мощному сигналу, сработала, кровь прилила к малому тазу, зрачки Дитрича расширились, тело в цепях содрогнулось раз, другой, третий...Щёки заалели, шея и грудь покраснела, дыхание перехватило, не в силах больше держать вдруг ставшую тяжёлой голову, омега опустил её вниз и увидел, как из ещё больше сжавшегося члена (хотя куда уж больше!) белёсыми нитками, лениво и тягуче на песок стекает сперма… Ритм не пропадал и навсегда впечатывал в память: - Глаза очерчены углём, А ты не выпита до дна, И этой прихотью одной, Душа беспечная больна. И я надеюсь этот мир Не утолит тебя ничем, И на руках моих уснёт Змея железных обручей… - Господин, - омега поднял тяжёлую как чугун голову, - глаза его, затуманенные наслаждением и болью, приняли осмысленное выражение, - что мне делать, Господин мой? Как жить? Демон подошёл к висящему Дитричу, взял его лицо в ладони, провёл большими пальцами рук от кончиков глаз к вискам стирая слёзы, приблизился к губам подвешенного. Не касаясь омеги, губы демона шевельнулись. «Выкупи векселя» - услышал Дитрич в голове… В этот раз мы с Дитричем обошлись без потери сознания. Я сидел на его монументальной кровати с балдахином, держал лежащего вздрагивающего омежку (какой к чёрту омежка! он старше меня и здешнего и земного) на коленях и успокаивающе гладил по голове, перебирал чёрные, без единого седого волоска (подкрасился!) волосы. В его голове происходило действо: демон осторожно, как величайшую драгоценность, высвобождал омегу из цепей, нарочито медленно отстёгивая их одну за другой и давая почувствовать Дитричу всё происходящее с его телом. Измученный омега не мог стоять на ногах и демон удерживал его в вертикальном положении телекинезом. Последними избавились от зажимов соски, сразу набухшие кровью. Опьяневший от крови демона Дитрич поднял на Господина голову, несмело улыбнулся, прошептал: - Змея железных обручей… Я понял, Господин… Голова его поникла… Я переложил обессиленного жёстким сексом Дитрича удобнее, оправил сорочку, накрыл одеялом и, подобрав брошенные тулуп и малахай вышел в морозный ночной город.