***
— В очередной раз взорвалось здание. От неё одни проблемы, босс. Нужно что-то делать, пока она окончательно не разнесла здесь всё к чёртовой матери. От неё только одни бе… Силко ударяет кулаком по столу так, что подскакивает тяжёлая пепельница, и несколько бумажек разлетаются в стороны, вместе с ручками и цветными фломастерами, оставленными Джинкс, — вечно она бросает вещи где попало. — Хватит. Я не желаю это слушать, — он машет рукой, пытаясь отмахнуться от услышанного, как от назойливой мухи. — Исчезните с моих глаз, разберитесь с последствиями и больше не досаждайте мне этим. Мужчина с щелчком откидывает крышку зажигалки и прикуривает сигару. Втягивает в лёгкие тяжёлый, горький дым. В последнее время он стал курить непростительно много, подрывая и без того давший сбой некогда отлаженный механизм — здоровье. Рекрут, мнущийся у двери, теребит ремни, мнётся на месте, не зная, уйти ему или в очередной раз сказать боссу, что его дочь — сущий кошмар. А то он сам никогда не слышал и не видел проделки Джинкс. Девочка оказалась проблемой — для всех, кроме самого Силко. — Я же сказал, убирайся! — рявкает мужчина, чтобы до рекрута, наконец, дошли суть и посыл: его тут видеть никто не хочет. Испуганный человек спешит ретироваться, а Силко откидывается на спинку кресла, делая очередную долгую тягу. Дым обжигает гортань, травит горло и тяжело, тягуче опускается в лёгкие, частично оседая там. — Иди ко мне, — на выдохе произносит Силко, опуская взгляд на Джинкс, сидящую возле его стола. На глазах дочери уже проступили слёзы — крупные капли, похожие на драгоценные камни. Только этим камням Силко не рад. Он протягивает ладонь. — Я ведь не хотела… Я хотела, как лучше… Я не плохая! Голос Джинкс трескается, как тонкая корочка первого льда по осени, становится сиплым, совсем еле слышным. — Конечно, ты не плохая. Иди ко мне, — Силко всё ещё держит ладонь, развёрнутой вверх. И Джинкс хватается за неё, поднимается на ноги. Мужчина, зажав сигару в зубах, поднимает девчонку и усаживает её на стол перед собой. — Послушай, — вкрадчиво и совершенно спокойно звучат слова. Отложив в сторону сигару, чтобы не дымить ребёнку в лицо, большим пальцем Силко убирает слёзы из уголков глаз. — Ты прекрасна. Им всем не понять этого. Но я понимаю и вижу. Ты прекрасна, Джинкс. Ты не плохая. И ты не моё горе. Мы докажем им всем. Вместе.***
Оглушающий шум вылетающих пуль сначала дезориентирует, а потом острой болью, свинцом застревает в груди, животе, плече. Джинкс палит, не ограниченная никакими моральными принципами, ни техникой безопасности. Сама Севика учила орудовать её оружием, держать тяжёлый пулемёт, чтобы руки не тряслись, контролировать мишени — двигающиеся, стоящие. Лучше бы кто-то научил его дочь контролировать свои страхи, подавлять агрессию, застилающую взор любимых голубых глаз. Мысли утекали из головы подобно струйкам крови из ран. Думать о том, как это произошло? Нет, не хотелось. Если это случилось, значит вновь нужно разгребать последствия. Только один единственный вопрос застрял занозой в мозгу: неужели ему так и не удалось заслужить её доверия? Может, она вздрогнула из-за выстрела пистолета, из-за того, что он решил разобраться с проблемой, сидящей напротив. Нужно было раньше задаться вопросом, куда делась сестра Джинкс, после смерти Вандера и смены власти в Зауне. Тихо разобраться с ней, наняв парочку профессионалов, ту же самую Севику, она бы точно сделала всё, как надо. И гнила бы Вай на старой свалке в железном контейнере. В глазах рябит, но в черепной коробке — белый шум. Прохладные, тонкие пальчики дочери хватаются за одежду, за лицо и запястья. Его малышка Джинкс, его девочка, сумасшедшая дочка с голубыми косичками, заплетёнными им немного небрежно в суматохе недавних событий. — Я бы никогда не отдал тебя им, не плачь — слова, как трупные черви сыплются изо рта, из последних сил долетают потухающей искрой до дочери. Ему нужно сказать ей, что он никогда бы её не предал, никогда бы не отдал Пилтоверу. Ведь это же Джинкс. Его Джинкс… Она касается ладонями его лица, заглядывает в глаза. Умирать, видя своё маленькое чудовище, пожалуй, лучшее, что могло с ним случиться. По крайней мере, с него не сняли голову. И в последние секунды он может смотреть на дочь, на единственного человека, которому смог подарить всю любовь. Может, он никогда и не был хорошим человеком, сотворил много грязи, но для неё старался стать идеалом отца. Я делаю всё это ради тебя, Джинкс… Принять неизбежное проще, чем кажется. Всего лишь нужно отстраниться от конфликта, суматохи вокруг, расслабиться и согласиться с условиями подписанного кровью контракта. — Ты идеальна, — шепчут сухие, потрескавшиеся губы. Лицо Джинкс теряет былую чёткость, но Силко не отводит взгляд. Смотрит на своё лучшее творение, самое ценное сокровище, яркое, как мерцание, до самого конца, пока веки стальными заслонами не опускаются вниз. Темнота. А дальше только пустота, всецело поглощающая. Кто-то отмотал кассету и нажал на кнопу «play». Старый кошмар повторяется вновь: Силко тонет. Погружается всё глубже и глубже, уходит вниз, на дно, туда, до куда не добираются лучи больного солнца. Тёмные воды заботливо обволакивают саваном, а воздух из лёгких пузырьками устремляется вверх. Вода должна даровать жизнь, но у него она её только отбирает. Отравленная, мутная, грязная — с песком и промышленными отходами заводов. Одним словом «зауновская» вода. Она просачивается в раны, безбожно раздирает их, смешивается с кровью, становится частью тела, новым компонентом. Но в голове единственный импульс, и именно он включает тревогу, звон сирены, возвещающей о том, что ещё слишком рано сдаваться. Сигнал к борьбе. Былая лёгкость в организме исчезает по мановению руки, остаётся только тяжесть, ещё с большей тяжестью, придавливаемое толщей воды, тело уходит на дно. Засыпающий мозг отдаёт последнюю команду, и Силко вздрагивает: конечности напрягаются, собирая последние силы для спасения, распахиваются глаза. Он всплывает, резкими рывками устремляется к поверхности. Вандера нет, никто его не душит, никто не топит. Нужно только оттолкнуться, развести руками муть. И Силко выживет, доберётся до поверхности, и, когда заветный глоток воздуха ознаменует эту победу, он всем покажет. Всем им покажет. Силко подрывается с места, но руки плотно зафиксированы. Громкая одышка, сердце колотится, готовое выпрыгнуть из груди от бешенства. Он жив? Или так только кажется? Часть бесконечной вереницы посмертных кошмаров. Но только в его жизни ещё не было стола, белой простыни и инструментов для ампутации конечностей. О, этот нож Силко узнает из тысячи других, когда-то он таким отрезал человеку руку, пока его приспешники удерживали этого беднягу. Кажется, несчастный орал так, что даже кляп не заглушал вопли. Он много грязи творил в своё время. И навредил бесчисленному количеству людей. Плевать, у него всегда была цель. Свобода для Зауна. Только свобода для Зауна. Для Джинкс. Яркий свет слепит единственный зрячий глаз. Второй помутнел, холодная стекляшка — протез, гениальное изобретение Синджеда — не ощущается в глазнице. Опять он не видит ничего левой стороной, слепая зона, и угол обзора сузился до критически маленького. Воспоминания о Вандере, о брате, о разрушенной семье. Силко пытается крутить головой, но ко лбу прилип кожаный ремень, оставив взопревшую красную полосу, отсылая к дочери. Опять. — Джинкс, — ломкий от молчания голос звучит неестественно, и всё равно опасно. — Джинкс! — Не дёргайся, тебя знатно потрепало, — скрипучий, как старое сухое дерево, Синджед возникает рядом с койкой подобно призраку. Рефлекторно Силко поворачивается на звук. С трудом, но всё же может сфокусировать взгляд на уродливом, испещренными рваными морщинами лице старого знакомого. Его тело снова спасено от неизбежного. Тело?.. Только осознав, что он всё ещё в теле, Силко чувствует, как боль волной накатывает исподтишка. Ноет всё, пульсирует, огнём горят места, где, кажется, расцвели ранее алые цветы из крови. — Как давно я здесь лежу? Синджед хрустит суставами, стягивает с ладоней перчатки и расстегивает пряжки потёртых ремней. Давление на всех частях тела ослабевает, либо исчезает вовсе. — Много, достаточно много по меркам Зауна. И очень мало по меркам Пилтовера. Неужели старый знакомый решил поговорить загадками? Не самый лучший момент. — …за это время можно уничтожить и создать мир. — Синджед… так сколько? — мысли, как крупицы песка, утекают сквозь пальцы, невозможно слепить из них единый шарик, это не податливая глина. — Семь дней валяешься. Только не подлетай с койки, а то уничтожишь всю мою работу. Семь дней.За это время и правда можно уничтожить мир и создать его с нуля. Правда, на планирование хорошей диверсии потребовалось бы ещё хотя бы три денёчка, но в условиях отсутствия сопротивления люди легко смогли бы захватить власть, чего стоят одни химбароны, давно пытающиеся охватить кусок пирога пожирнее. Заун легко переживёт ещё один переворот, но точно не перенесёт… — Пилтовер молчит? Что-то произошло? Где Джинкс? Безумный химик усмехается, его безгубый рот кривится в подобие ухмылки, не столько злобной, сколько саркастичной. — Твоя дочурка наворотила дел… — Сам знаю. Так что с ней? Выслушивать, как поносят его творение, ребёнка, нежное и хрупкое существо невозможно. Джинкс — нестабильная малышка, требующая заботы и внимания, Силко придётся подняться и найти её. Он ни в коем случае не злится из-за очереди пуль. Было понятно сразу, Джинкс никогда не будет легкоуправляемой. Сложная, проблемная, но такая любимая. — Ничего с твоей дочерью не произошло. Ошивается возле моей лаборатории каждый день. Вечно мешается. Как бы ничего не стащила отсюда и не взорвала. Это же она тебя так изрешетила? — Синджед протягивает руку, Силко хочет схватиться за неё и сесть, но химик несколько раз стучит по груди. Нет, по пластине на том месте, где должна быть кожа. Пластина от плеча переходит на грудь и ниже. Синджед решил заковать его в броню? Или всё было настолько плохо, что пришлось прибегнуть к протезированию, как было в случае с Севикой? Бионическая рука — его шедевр, чудо инженерной мысли и величие химтека. Нет, себе такого Силко не желал. — Неважно. Где сейчас Джинкс? — он садится с трудом, хватаясь за здоровый бок, свешивает ноги с края — босые, грязные ступни без носок и начищенных туфлей, о штанах и речи не идёт. — Вероятно, где-то с Севикой, но я бы на твоём месте беспокоился о других вещах. Силко шипит подобно змее. Один из лучших раскладов, но, зная Севику, оберегать Джинкс воительница и телохранительница не станет. Значит, дочь могла удрать куда угодно. Хочется рассчитывать на её благоразумие, а точнее остатки его. — Ладно… Другой вопрос, — желание сделать глубокий вдох, расправить лёгкие и убедиться, что не осталось солёной воды из кошмара, заставляет дышать ртом, делая паузы между словами. — Почему… Я в железе. — Твоё тело и так хлипенькое, Силко. Говорил тебе об этом раньше, говорю и сейчас, экология Зауна, пары химических заводов уничтожают тебя, пожирая изнутри лёгкие. И решето в брюхе — это не то, от чего ты бы подох. Отравленный организм разваливается, как старая ржавая тарантайка. — И именно поэтому ты решил, что меня стоит отравить мерцанием ещё больше, — Силко проводит большим пальцем по фиолетовой вене. Уж то, как выглядят последствия приёма контрабандного товара он прекрасно выучил. — Каким бы поганым не был наркотик, он всё равно стимулирует. Мне нужно было сохранить жизнь. Иначе бы твоя придурошная дочурка прикончила бы меня и уничтожила все мои наработки. А теперь ложись обратно, я посмотрю твой глаз, а то щуришься, как слепой котёнок. — Ещё раз скажешь, что-то про Джинкс, я вместо благодарности выпишу тебе билет в один конец. Синджед ехидно лыбится, посмеиваясь скрипучим, омерзительным смехом.