War of the Roses

Чимин, который навещает его под вечер, с собой притащив сытный ужин, выглядит каким-то другим. Он как будто смертельно устал за прошедший день, а в золотых глазах нет больше искорок живого любопытства, там вместо них тлеет слабо скрытая тревога. Чонгуку от этого, ясное дело, только беспокойнее. Он стискивает пальцами тонкое одеяло и дрожит. В нем самом волнение только усиливается, с каждым часом, проведенным в лесу, копится, не находя никакого выхода. Что там с его папой? Долго ещё его будут тут держать? Когда можно вернуться домой?.. – Ешь, пожалуйста, а то остынет, – просит тихо омега, когда по прошествии пяти минут Чонгук так и не притрагивается к еде. – Дедушка и папа распереживаются, если ты останешься голодным. Чонгук вздыхает и, подцепив палочками пустой рис, начинает через силу жевать, чувствуя на себе чужой взгляд. – Ты, наверное, даже и не знаешь, что думать, – бормочет Чимин, растягивая губы в слабой улыбке. – Я тоже. Всех нас, если честно, события минувших суток огорошили. Ты и твой папа… Новость о вас тут все с ног на голову перевернула. – Почему? – Ты красный волк, – говорит Чимин, как будто это сразу все на свете должно объяснить, и Чонгук от этого закипает. Сколько раз он уже это про себя слышал? – Что это, черт возьми, значит?! – хмурится он, недовольно смотря на омегу перед собой. – Вы все тут постоянно это повторяете, как будто это имеет какое-то огромное значение, но я не понимаю! Чимин от повышенного тона втягивает голову в плечи, как будто он в чем-то виноват, и морщится. Чону даже становится немного стыдно, но раздражение в нем до сих пор слишком сильное, чтобы отступить. – В природе есть несколько видов оборотней, – объясняет тот. – Как ты успел, должно быть, заметить, в этой стае живут преимущественно белые волки, как мои папа и дедушки. У них голубые глаза и белая шерсть. У твоего папы, кстати, тоже. – Но у моего папы черные волосы, – возражает тут же Чонгук, – как и у большинства среднестатистических корейцев. – А глаза? – А глаза – г-голубые, – вспоминает Чонгук и заикается, а Чимин на это выразительно приподнимает бровь. – Твой папа, вероятно, просто использовал краску для волос, чтобы не привлекать к вам лишнего внимания. Хоть сейчас в Корее легко встретить платиновых блондинов, но он просто решил лишний раз обезопасить себя и тебя. Странно, что по твоим волосам не прошёлся, – он хмурится, легко касаясь чонгуковых прядей, в скудном свете комнаты отливающих красной медью. – Пробовал, – хмыкает Гук, снова беря палочками рис, – у меня оказалась какая-то жуткая аллергия на химию. – Стрем. – Ага. – Ну так вот: есть белые волки, есть песчаные – как я и мой отец, есть черные, но они, насколько известно, поблизости нигде не водятся… И еще были красные волки. – Что значит "были"? – хмурится Чонгук. – Значит, что почти всю популяцию истребили охотники, – отвечает, пожимая плечами, Чимин. – Ещё в прошлом веке. Считается, что красные волки – самый сильный вид волков-оборотней. И что они даже могут превратить обычного человека в волка с помощью своего укуса. Не знаю, правда это или просто сказка, но охотники в эту сказку верили и верят до сих пор. Вбили себе в голову, что красные волки несут опасность для человеческой расы, и задались целью полностью истребить. А они ребята очень упертые, знаешь ли… – Но если вы говорите, что я красный волк, то как… – В этом-то и загвоздочка, – хмыкает Чимин. Он складывает руки на груди и задумчиво смотрит на младшего омегу, а у того ком встаёт в горле от этого взгляда. – Мой папа говорит, что твоим отцом был красный волк, и это логично, ведь невооружённым глазом видно, что ген красных оборотней в тебе победил и стал доминантным. Но вот откуда красному волку было взяться в Корее? Как он выжил и откуда пришел? И, раз вы с папой всю жизнь были одни, то что тогда приключилось с отцом? Никто из нас не знает, даже мой папа ничего по этому поводу не может сказать. – А я тем более не могу, – бормочет Чонгук, опустив голову и пряча расстроенный взгляд в миске с недоеденным рисом. – Хэй… в этом тебя никто не винит, – осторожно произносит Чимин, впуская в свой голос теплоту и осторожно придвигаясь к Чонгуку, чтобы обнять за поникшие плечи. Сладковатый запах меда, исходящий от омеги, немного успокаивает Гука, и он сам не замечает, как доверчиво и устало льнет ближе. – Ты только не кори себя ни за что, ладно? Ты для нас всех здесь не чужой. Мы – твоя семья, а ты – наша. Семья всегда защитит и одного не оставит: ни тебя, ни твоего папу. Прямо сейчас мои родители, дедушки и семья вожака решают, как быть с охотниками и как можно найти и вернуть в стаю твоего папу. Скорее всего, он до сих пор где-то в Сеуле, увел охотников от вашего дома и теперь скрывается. – П-правда? – Правда, – уверенно отвечает Чимин, начиная укачивать Чонгука, словно ребенка. – Когда я уходил, вожак решал, когда и сколько оборотней следует отправить в город на поиски. Все стоит подробно обдумать, раз охотники где-то поблизости. Они редко нападают на оборотней, потому что кругом хватает нечисти и похуже, которая, например, людей жрет, но при последних событиях… – У меня в голове не укладывается, как этот мир может быть таким… таким!.. – Не волнуйся, скоро уложится, – обещает омега и, чтобы ободрить немного, шутливо бодает в плечо. Чонгук, удивленный чужой силой, покачивается. – Ты, как-никак, сам этому миру принадлежишь. – Но во мне нет ничего… в смысле, не превращусь же я в волка... – Это ты с чего так решил? – Но я же никогда… – Ну, это мы ещё посмотрим, – подмигивает ему омега, на этих словах встаёт с кровати и поднос забирает с чонгуковых колен. – Никогда не говори "никогда", Чонгук-и. А теперь отдыхай. Попробуй ещё поспать, уже как-никак ночь на дворе. Завтра будет новый день, мысли в голове к тому времени успеют немного устаканиться, и станет полегче, вот увидишь. А я загляну к тебе утром, чтобы вместе прогуляться по поселению, хорошо? – Хорошо, – кивает Чонгук. Омега снова улыбается ему напоследок и оставляет одного. Чонгук задувает огонь в масляной лампе, стоящей на подоконнике, после чего вся комната погружается в глубокий мрак и плотную тишину.

***

В маленькой комнате пахнет сухоцветом, травой и деревом. И ни капли – омегой, что спит здесь в кровати, столкнув одеяло с себя прямо на пол, потому что сон его, видимо, в эту ночь неспокойный. Оно и неудивительно. Волк прищуривается, замирая на пороге, и, прежде чем войти, снова глубоко тянет воздух, сдерживая раздраженное фырчанье из-за невозможности почувствовать того, кого прекрасно может разглядеть в ночной темноте. Инстинкты заставляют животную натуру в нём ощетиниться, ей до боли необходимо почуять омегу, и запрет действует на нервы. Льдисто-голубые глаза поблескивают, словно холодные звёзды, пока волк качает головой и наконец-то решается зайти в помещение. Предусмотрительно подперев дверь пушистым хвостом, чтобы та не хлопнула и никого не разбудила, он крадется, мягко переставляя тяжёлые лапы и стараясь не царапать по деревянному полу когтями. "Красивый", – проносится в уме легкомысленно, и самого себя вдруг хочется хорошенько цапнуть за ухо, а потом еще и Чимина, который посеял в нём эту глупую мысль поутру. Омега во сне хмурится и переворачивается с бока на лопатки, раскидывая руки по подушке у своей головы. Красные пряди в ночи кажутся бордовыми, и непослушные локоны закрывают лоб и тревожно сведенные брови. Губы распахиваются, облегчая дыхание, они не особенно пухлые, но почему-то это даже нравится. Волк, не сдаваясь, снова вдыхает… и после хочется уже жалобно скулить от того, что желаемое так и осталось непостигнутым. Издевательство! Вопреки контролю из груди прорывается тяжкий вздох, как будто в честь принятого поражения. И уши тут же навостряются, улавливая, как чужое сердце забилось чаще. Глаза припечатываются к омеге, убеждаясь, что тот все еще спит и не заметил в своей комнате незваного гостя. В конце концов, он здесь только затем, что Юнги-ши лично попросил его присмотреть за новым членом стаи, не более. Вот он и присматривает, когда может. Все равно из-за всех этих волнений ему самому не спится, а здесь хоть займется чем-то полезным. Странный, все же, этот недооборотень… или недочеловек? Это с какой стороны посмотреть. Волк щурится и, подцепив край одеяла зубами, осторожно накидывает его на омегу, заметив, что тот постоянно вздрагивает. А после садится рядом, довольно оглядывая работу: ведёт от ног, до лица… И совершенно не ожидает обнаружить чужой осознанный взгляд, блестящий зеленым в ночной темноте.