×××
Оливье стоит в компании нескольких человек, увлеченно что-то рассказывая. На его губах играет дружелюбная улыбка, одет он, как и все вокруг — с иголочки. Чимин останавливается позади мужчины, с мягкой улыбкой смотря на чужую стройную спину. Что бы ни говорил Дюпен, как бы ни противился тому, что не любит все эти вечера, вычурность и помпезность, но он идеально подходит ко всему этому. Его европейская внешность привлекает внимание, еле заметный акцент разбавляет почти схожую однотонность языка, его начитанность, манеры — обвораживают. В черном костюме двойке в тонкую белую полоску он выглядит, как настоящий герцог или граф. Ему место здесь, он — часть пазла всей картинки роскоши. Пусть он и твердит о том, что ему не нравится вся эта наигранность известных персон, но ему есть, о чем рассказать, и есть, что послушать. Да и к тому же, ему нужны друзья, которые будут более осведомлены о тенденциях моды, больше, чем Пак. Наверное, именно понимание этого заставляет Чимина отходить на второй план, что сейчас он не смеет отвлекать Оливье от его слушателей, решая подойти и поздравить юбиляра позже, что и в обычной жизни, они часто не видятся неделями и месяцами. Наверное, это именно та дружба, которая будет жить всегда, которая не проходит, если люди перестают общаться на время. Именно та дружба, которая не нуждается в постоянной подпитке. И обоих это весьма устраивает. Оливье тихо смеется с чужих слов и вежливо отговаривается, что пойдет возьмет себе выпить, а сам блуждает взглядом по залу, выискивая определенного мальчишку. Нотки апельсина доносятся до чуткого обоняния, поэтому он доверяет только ему, следуя за запахом. Ловит знакомую фигурку взглядом он у выхода на обширный балкон. Чимин упирается руками в перила, поднимая взгляд к небу, на котором начинают загораться первые звезды. На губах расцветает предательская улыбка, когда запах кардамона доносится из-за спины, чужие жилистые руки обнимают его за талию, а сухие губы касаются макушки уложенных в творческом беспорядке серебристых волос. Пак разворачивается в чужих руках и видит чужую мягкую улыбку. — Здравствуй, мой ангел, — Дюпен поглаживает пальцами узкую талию, обтянутую широкой алой шелковой лентой. Руки зудят от желания поднять их чуть выше, коснуться нежной обнаженной кожи, но альфа не позволяет себе этого. — Добрый вечер, господин Оливье, — Чимин приподнимается на носочки, обнимая мужчину за шею и оставляя поцелуй на щеке. — С Днем Рождения, мой любимый друг. Простите, но подарка для вас у меня, к сожалению, нет. — О мой Бог, Чимин, ты — мой лучший подарок, — мужчина усиливает хватку на чужой талии, теснее прижимая к себе и вдыхая чужой аромат полной грудью. — Одного твоего присутствия более чем достаточно. — Вы слишком щедры и добры ко мне, — упрекает альфу Чимин, расслабляясь в чужих объятиях и прижимаясь щекой к чужой груди. — Подожди меня чуть-чуть, я схожу за шампанским, — Оливье оставляет мальчишку на балконе и возвращается в зал, ловя на себе несколько заинтересованных взглядов. Кто-то смотрит лукаво, кто-то непонимающе, кто-то даже разочарованно. Вот только среди всех взглядов кожей ощущается один жгучий, темный. Намджун смотрит на кутюрье с ненавистью и завистью. Как он может так нагло прижимать к себе омегу? Что же все-таки связывает этих двоих? Он обязательно выяснит. Дюпен ловит чужой взгляд и усмехается победно. Даже на небольшом расстоянии, сквозь шум чужих голосов, тихую музыку, играющую на фоне, альфа услышал, как скрипнули чужие зубы. А говорят, что у людей слух хуже, чем у оборотней. Ладно, может, он и не услышал, но прекрасно видел, как на чужом лице заиграли желваки. Боится ли он главу одного из сильнейших кланов? Не особо. Он не замешан в чужую структуру бизнеса, поэтому убирать его нет надобности. Не из-за омеги же. Звучит это, конечно, так, будто Пак не достоин того, чтобы за него убивали. Чимин в понимании Оливье достоин самого лучшего, но общество не поймет, если мужчину убьют из-за ревности. Альфа берет с подноса пробегающего мимо официанта два бокала с шампанским и возвращается к ожидающему омеге. Вервольф с улыбкой принимает бокал из рук мужчины и тихо смеется, пряча свои слова за тонкой стенкой хрустального фужера. — Что-то господин Ким не наслаждается прекрасным вечером, — сардонически подмечает Чимин. — Это все из-за тебя, маленький проказник, — Дюпен подхватывает шутку младшего, отпивая шампанского. В голову запоздало проникает мысль, что не стоит мешать выпитые до этого два бокала виски. Но мужчина слишком самоуверенно отмахивается от этой мысли, аргументируя голос разума тем, что у него сегодня праздник, как-никак. — Правда? И что же я сделал такого провоцирующего, раз он с нас взгляда не сводит? — наигранно удивляется Пак, невинно хлопая длинными пушистыми ресницами, подкрашенными тушью. — Хм, дай-ка подумать, — Оливье не против подыграть мальчишке в его мини-спектакле. — Пришел в откровенном наряде, из-за чего на тебя многие альфы оборачиваются и слюни на пышные бедра пускают, так еще и заигрываешь с тем, кто тебе в родители годится, — мужчина останавливается, задумываясь на секунду. — Достаточно? Могу еще продолжить. — Не стоит, — Чимин меняется в лице, уже говоря абсолютно серьезно. Почему-то стало не по себе от слов мужчины и взгляда Намджуна. Будто он весь всего лишь еще одна красивая оболочка. — Как думаете, что именно от меня ему нужно? Одна ночь? Две? — Не говори так, — Дюпен ловит чужую обиду в голосе. Он прекрасно знает, что многие Чимина считают лишь красивой куклой. Это обижает даже его самого, и он даже представить не может, как омеге противно от всего этого. — Я не знаю, ангел. Может, он влюбился? — Зря я все это затеял, — осознание собственного провала сбивает с ног. Он просто идиот. Сам бесится из-за того, что многие проявляют интерес только из-за смазливого личика, и что всем плевать на то, что скрыто за ним. А скрыто ли? Чимин сам уже не знает, есть ли в нем что-то еще, кроме внешности. — Что не делается, все к лучшему. Может, он наконец-то отстанет от тебя. — Или лишь сильнее станет давить, — невесело хмыкает парень, прекрасно осознавая, что есть варианты и похуже. — Ну, брось, ангел, не грусти, — Дюпен хочет избавить младшего от мрачных мыслей, но даже не знает, как. Альфа всегда находил, что сказать в той или иной ситуации, но сейчас не может подобрать слов, поэтому решает свести все к шутке. — Может, ты в него влюбился? — с ехидством и наигранным подозрением спрашивает старший. — Не знаю. Неудачная шутка, однако. — Ты влюблялся раньше? — пытается отговорить от поспешных выводов железными фактами. — Насколько я знаю, не влюблялся. Значит это не то, что так называется. — А вы любили? — резко спрашивает Чимин, раздражаясь. Оливье часто помогает ему советами, но иногда хочется стукнуть его за излишнюю проницательность и прямолинейность. Пак и сам знает, что ему не с чем сравнивать, и лишний раз напоминать об этом не стоит. Дюпен меняется в лице, когда чужая резкость задевает за больное, отворачиваясь от мальчишки и бросая холодно: — Любил. И ты знаешь об этом. — Простите. Я не хотел вас обижать, — омега поздно соображает, что сказал. Он осторожно приобнимает мужчину за талию. — Просто сорвалось. Простите. — И как на тебя обижаться, ангел? — нежная улыбка снова трогает чужие тонкие губы, Оливье приобнимает парня в ответ и стоит так пару минут, невидяще смотря на звездное небо и размышляя о своем. Тишину, если так можно ее назвать, прерывает уведомление, пришедшее на телефон Пака. Вервольф извиняется и отходит в сторону, проверяя пришедшее сообщение. Сердце начинает биться от волнения. — Господин Оливье, хочу вам показать кое-что. Пойдемте со мной, — Чимин отставляет пустой бокал на столик, предназначенный для пепельниц и прочего барахла для курения. Оливье непонимающе и удивленно приподнимает брови, не зная, что можно ожидать от этого мальчишки. Пак лишь загадочно подмигивает и улыбается, как дурачок, явно довольный непонятно чем. — Ладно, — Дюпен идет вслед за парнем, который проводит их через зал, полный людей, и выходит через второй выход, что неприметно находился за массивной колонной, украшенной тяжелыми шторами из красного бархата. Как банально, подмечает про себя кутюрье, рассматривая массивные шторы. Омега ведет его по небольшому коридору, и останавливается у двери слева. Пак сверяет номер комнаты с тем, что ему прислали, и слегка отходит в бок, пропуская мужчину вперед. — Вас там ждут, — Чимин улыбается искренне, и кивает на дверь приглашающе. Оливье отводит ни черта не понимающий взгляд от парня и несмело нажимает на дверную ручку. Дверь с тихим скрипом открывается и взору мужчины предстает картина: маленький шестилетний омега стоит с четырехлетним альфой. Дети держатся за руки и испуганно смотрят на него. Дюпен не верит. Не верит, что происходящее сейчас — настоящая правда, а не фантазия, подкинутая слегка затуманенным сознанием. Мужчина медленно подходит к детям, к своим подросшим сыновьям, боясь дотронуться до них, словно они — мираж, что вот-вот исчезнет. Но нет, ни через шаг, ни через два они не исчезают. Все так же стоят, прижимаясь друг к другу. Старший омега узнает своего родителя и кидается первым вперед, оставляя младшего брата стоять на месте. Дюпен подхватывает сына и крепко прижимает к себе, зарываясь ладонью в темные локоны и вдыхая такой родной и теплый запах. Омега крепко обнимает его за шею, повисая на родителе коалой. Альфа спешно подходит к младшему сыну и падает на колени, крепко обнимая обоих сыновей. Как же он скучал по ним. Каждую минуту и секунду. Мечтал снова их обнять, расцеловать пухлые, розовые щеки и понянчить на руках. Надежда тлела, причиняя боль, которая ни на миг не прекращала ныть внутри, там, в середине груди, слегка левее. — Боже, Кай, Ксавье, как же я скучал по вам. Ребятки мои, — тихо произносит мужчина дрожащим голосом. Он счастлив, безумно. Он теперь никуда не отпустит своих крошек. — Папа, — тихо шепчут плачущие дети. От этой картины тепло в груди разливается. Чимин стоит в проеме, подпирая плечом косяк двери и широко улыбается. Он безумно рад, что Оливье счастлив. Настолько трогательно, что в уголках глаз скапливаются слезы. «Эй, Чимин, тебе плакать нельзя!» — ругает сам себя омега, тихо посмеиваясь. Дожил. Стал сопливой тряпкой. Нужно взять себя в руки. Пак задирает голову к потолку, чтобы слезы не потекли вниз, и аккуратно вытирает их пальцами, стараясь не размазать свой макияж. Зато женщина в углу, на которую никто из вошедших не обратил внимание, явно не беспокоится за тени и тушь. Она тихо плачет, вытирая нос платочком, стараясь не нарушать такую идиллию. Ей слишком стыдно перед своим бывшим мужем. Мало того, что она повела себя, как не самая порядочная женщина, сбежав к другому, но и отделила детей от законного родителя. Раньше ей казалось, что это правильно, сейчас же она понимает, что это было ошибкой. Нужно было рассказать все сразу, что любит другого и разойтись по-человечески. Слезы катятся по острым скулам, пачкают светлую кожу в темные разводы от туши. Какая же она мать после этого, если заставила своим поступком страдать всех? И детей, и бывшего мужа, к которому у нее остались лишь дружеские чувства и теплые воспоминания. Пак слышит со стороны чужой всхлип и поворачивает голову на источник звука, с интересом рассматривая женщину. Она действительно красива, и даже еле заметные морщинки в уголках глаз лишь придают шарма женщине. Видимо, это и есть та самая Жизель. Чимин видит, как женщина рыдает, пытаясь сдерживать всхлипы, и подходит к ней, осторожно касаясь плеча. Жизель поднимает взгляд красных глаз на парня, в которых плавает печаль и сожаление, прикусывает зубами нижнюю губу, чтобы она не дрожала так сильно. Вервольф улыбается поддерживающе, и притягивает ее к себе, поглаживая по трясущимся плечам. Он все прекрасно понял. Он не собирается винить женщину во всех грехах мира. Каждый имеет право на ошибку. Это и отличает людей от роботов. Чувства. Жизель оседает в чужих объятиях, таких успокаивающих и теплых, принимает чужую поддержку, послушно идет за парнем, когда он ведет ее к креслу. Потому что это именно то, что сейчас нужно. А еще, ей необходимо поговорить с Дюпеном. Желательно наедине. Им есть, что обсудить, им есть, о чем поговорить. Ей есть, что сказать, что объяснить спустя несколько лет. Сейчас она сможет спокойно растормошить свою душу перед этим хорошим человеком. Оливье отвлекается на движения на заднем плане, поднимая голову и встречаясь со знакомыми серо-голубыми глазами. Тупая боль снова возобновляется там, в середине груди. Она не резкая, не расщепляющая внутренности на атомы, а ноющая, терпимая, и, если не обращать на нее внимание, то вполне можно сказать, что все прекрасно. Мужчина встает с колен, приобнимая детей за плечи, и смотрит на Жизель. Долго и пронзительно, испытывающе. Она не изменилась почти. Такая же красивая, как и раньше. Безумно красивая. Дюпен скучал. Сердце неумолимо ноет, тоскует по своей хозяйке, вот только разум в этот раз сильнее. Он прекрасно понимает, что им нужно поговорить. И желательно — наедине. — Здравствуй, Жизель, — голос не дрожит, он ровный, грудной. Без каких-либо эмоций. Голос разума и железной выдержки. — Давно не виделись. — Здравствуй, Оливье, — женщина отстраняется от парня и делает неуверенный шаг вперед, смотря в чужие-родные глаза, и поджимает дрожащие губы, стирает пальцами темные дорожки с щек и собирает все свои силы в кулак. Им нужно поговорить спокойно, без лишних эмоций. — Да, верно. Пауза затягивается, а напряжение неумолимо растет. Даже дети это чувствуют, переводя взволнованные и растерянные одновременно взгляды с папы на маму. Исправить положение решает Чимин. Он широко улыбается и приближается к малышам, приседая напротив них на корточки. — Ой, ребятки, давайте не будем мешать родителям разговаривать. Пойдемте поиграем? — тихо и заговорщецки говорит омега, смотря на каждого поочередно. Дети продолжают жаться к ногам родителя, боязливо поглядывая на него, но яркая и милая улыбка Пака зачаровывает и располагает к себе. — Пойдемте, пойдемте. Ксавье, старший омега, вопросительно смотрит сначала на папу, а потом на маму, не зная, что делать. — Идите, идите, — женщина улыбается ласково и нежно, согласно кивая сыновьям. — Поиграйте. А мы с папой позже придем, хорошо? Маленький альфа сжимает ладошку старшего брата, умоляюще смотря на него, так и просится пойти. — Хорошо, — совершенно серьезно отвечает омега и отходит от мужчины, недоверчиво беря за руку Чимина. — Отлично! — сияет вервольф, уводя детей за собой. — Любите играть в прятки? — Да! — резво отвечает младший альфа. — Тогда пойдем. Чимин уводит детей в одну из комнат, которая идентична этой, разве что просторнее и имеет два входа, которые расположились на противоположных стенах. Паку удается растормошить серьезного старшего омегу, и спустя двадцать минут он уже в который раз заглядывает за шторы, диваны и под столы, разыскивая маленьких негодников. Младший притаился за спинкой кресла, в то время как старший забрался в шкаф для верхней одежды. Чимин не знает точно, сколько времени они играют во что ни попадя, но он уже устал. Даже его хваленой выносливости на этих непосед не хватает. Самое интересное то, что дети имеют абсолютно разные характеры. Старший — вечно серьезный, определенно весь в отца, а вот младший, скорее всего, в маму. Пак уже и не помнит, кто предложил играть в жмурки и где они отыскали ткань, чтобы завязать глаза, но это определенно плохая идея. Во-первых, в жмурки Чимин не любит играть. Во-вторых, этих младших слишком тяжело поймать. Они двигаются слишком быстро и бесшумно. Даже волчий слух омеги не может уловить их передвижение. В какой-то момент вервольфу надоедает осторожничать и двигаться наощупь, и он просто начинает бегать по комнате и прыгать, то и дело налетая на кресло, диван или стол. В комнате становится слишком шумно, детский смех, грохот мебели и громкое: «Сейчас поймаю», слышны даже в коридоре. Намджуну надоело здесь находиться. Он переговорил со всеми, с кем нужно и с кем не нужно было. Гости веселятся, пьют, танцуют, и даже не заметили, что виновник торжества сбежал час назад. И самая большая причина раздражения альфы — что и Чимина нигде не видно. Они вдвоем ушли час назад в неизвестном направлении. И до сих пор ни один из них не появился. Это наталкивает не на самые лучшие мысли, а на более грязные и пошлые. Слишком очевидно. Сначала они мило обжимаются на балкончике, болтают, а потом исчезают. Интересно, есть ли в этом ресторане отдельные комнаты? Должны быть. Альфа подзывает к себе официанта и он провожает его в коридор с отдельными комнатами. Мужчина бродит по длинному коридору, и здесь, вдали от всеобщего веселья, думается лучше. Самый главный вопрос — почему этот мальчишка не хочет оставлять его в покое? Слишком сильно его образ отпечатался на внутренней стороне век. И все началось с того вечера в клубе. Мальчишка слишком красив. Он словно воплощение искусства, грациозен и легок, плавные движения танца должно запечатлеть на холсте, настолько они шедевральны. Мужчина всегда был слишком падок на искусство. Вот только он дал отказ. Уверенно и гордо. Это слишком зацепило альфу. Обломало рога собственному эго. Мало того, что Намджун не перестает думать о нем, так еще этот дьяволенок (ангелок), вздумал играть с ним. Дразнит его, заставляет злиться на пустом месте. Что же, браво, Пак Чимин. Ким Намджун официально принимает правила игры. Счет пока на твоей стороне. Радуйся, ангел. Намджун устало вздыхает и только хочет вернуться назад, в зал, как слышит грохот в одной из комнат. Он идет туда, даже не зная, что хочет увидеть, и хочет ли вообще. Однако, любопытство, подпитываемое злостью, толкает его вперед, поэтому он не задумываясь нажимает на ручку двери и заходит. Замерев в проходе, мужчина с явным удивлением рассматривает образовавшуюся картину: Пак с завязанными глазами пытается поймать мальчишку лет четырех. Стоило появиться Киму в комнате, старший замирает у противоположной стены, непонимающе и испуганно смотря на взрослого, незнакомого альфу. Кай не сразу замечает мужчину. Он в ритме игры бежит от старшего в сторону входа, как видит незнакомца и резко сворачивает перед ним в сторону, шустро отскакивая к старшему брату, испуганно прячась за его спиной. Пак врезается в Кима, нихрена не видя, и падает на пол, ударяясь задницей о твердый паркет и тихо простонав от боли. Все это происходит настолько быстро, что Намджун отмирает от удивления только тогда, когда слышит задушенный стон омеги. Черт. Звучало это слишком… просто слишком. Альфа резко поднимает ни черта не понимающего парня и прижимает к себе, одной рукой обхватывая тонкую талию младшего. Второй он стягивает с чужой головы повязку и кладет руку на обнаженную кожу спины, обжигая теплом своих рук. Чимин в шоке смотрит на мужчину, не ожидая его увидеть. Намджун наклоняется к чужому уху, опаляя горячим дыханием, и тихо шепчет: — А мог бы так стонать подо мной, малыш, — альфа касается нижней губой чужого уха, упиваясь его реакцией. Пак упирается рукой в чужое плечо, пытаясь оттолкнуть Кима, поджимает губы обиженно. Щеки покрывает румянец. Слишком близко. Слишком горячо. — Я принимаю правила твоей игры, мальчишка. Посмотрим, как скоро ты сломаешься. Волк внутри вскакивает на лапы от злости. Чужая наглость не имеет предела. Чимин хмурит брови, поджимает губы. Как же его бесит эта самоуверенность альфы. Почему он решил, что омега ляжет под него? — Вы слишком много себе позволяете, господин Ким, — рычит сквозь сжатые зубы вервольф. От раздражения, которым от младшего несет за километр, напряжение между ними нарастает в геометрической прогрессии, поднеси спичку — и воздух взорвется. Пак с силой бьет альфу в плечо и тот, нехотя, со смешком его отпускает. Чимин поднимает с пола повязку и идет к замершим детям у противоположной стены. Парень берет за руки мальчишек и нежно улыбается. — Пойдемте перекусим. Нужно восполнить потраченные за сегодня калории, — полностью игнорируя Намджуна, вервольф уводит детей, гордо расправив плечи и вздернув подбородок. Ксавье и Кай послушно идут за ним. От этого мужчины и атмосферы, витающей в воздухе, неуютно. Ким лишь хмыкает самодовольно вслед строптивому омеге и качает головой. Ну уж теперь, когда сам мальчишка не отрицает того, что играется с альфой, Намджун в лепешку расшибется, но заполучит его себе. Странно, что в этой перепалке никто из них и не заметил, что воздух начинает пахнуть опасностью, предупреждением. А если уж выражаться точнее, то смесь их природных запахов неплохо сочетается. А это говорит о многом. Вот только говорит тем, кто умеет слушать.×××
Оливье целует в лоб своих сыновей и укрывает их одеялом, выключая небольшой торшер на прикроватной тумбочке. С Жизель они договорились, что дети останутся с ним на время летних каникул. А потом уже, в сентябре, вернуться назад в Париж. Этот вариант устроил всех. Ксавье и Кай не хотели ехать ночевать с матерью в отель. Они намертво вцепились в ноги отца и просили остаться у него. Мужчина, недолго думая, посадил их в свое такси. Чимин вызвался помочь альфе, так как тот был слегка пьян. Пак никогда не сомневался в здравомыслии своего друга, но лучше перестраховаться. Да и позлить напоследок Намджуна тоже. Этот проклятый альфа оставшуюся часть вечера заигрывал со всеми свободными омегами подряд, которые сами из кожи вон лезли, чтобы их, наконец, хоть заметили. Конечно. Ким Намджун — один из главных завидных женихов города. Это бесило до чертиков. Выводило из себя. Хотя не должно. Это странно и непонятно. Однако, подумать об этом стоит на свежую, трезвую голову. Сегодня и так достаточно мыслей и впечатлений. Пак расслабленно сидит в объемном кожаном кресле, откинув голову на мягкую спинку. В руке — бокал красного полусладкого, который налил Оливье, перед тем как уйти укладывать детей. Мужчина заходит в гостиную и садится в кресло напротив. Приглушенный свет от электрического камина создает полумрак в комнате. Этого вполне достаточно. — Сегодня был прекрасный вечер, господин Оливье, — тихо произносит Пак не поднимая головы. Выпитое ранее шампанское приятно поднимает настроение, а красное полусладкое придает расслабленность телу. Из-за активных игр с младшими и постоянной нервотрепкой, Чимин понимает, что сильно устал. — Ангел мой, он не был бы таким прекрасным, если бы не ты, — Дюпен говорит мягко своим низким бархатным голосом, что течет, словно мед в уши. — В смысле? — вервольф непонимающе смотрит на альфу, отрывая затылок от подголовника. — Ты преподнес мне самый лучший подарок на день рождение, — Оливье говорит абсолютно честно и искренне, с упоением и восхищением рассматривая идеальные черты лица парня, что в полутьме только сильнее обольщают. — Я, наконец-то, смог увидеть и обнять своих сыновей. Я… — мужчина запинается от вновь нахлынувших эмоций от осознания случившегося. — Я даже не могу выразить словами всю свою благодарность тебе, мой ангел, — с восхищенным придыханием договаривает он. Пак ловит смущение от такого пристального взгляда и восхищенного тона. Дюпен часто благодарил его за что-то, но настолько чувственно и проникновенно — никогда. — Не стоит благодарности, господин Дюпен, — опустив взгляд в пол от смятения, омега покачивает легонько остатки багрового напитка в своем бокале, пытаясь унять появившуюся непонятно откуда нервозность. — Я не сделал чего-то особенного. Госпожа Жизель сама нашла меня в инстаграме и попросила помощи, чтобы организовать встречу с вами. Вот и все. Никакой магии или сверх геройства тут нет, — Пак невесомо облизывает нижнюю губу и пожимает плечами. — Обычная коммуникабельность. — В любом случае, ты не представляешь, как я рад, что зашел в тот бар, и что индивидуальным танцовщиком оказался именно ты, — такие слова из чужих уст звучат странно и слишком грязно. Маленькая обида невесомо колет сердце. Чимин так и не поднимает взгляда, а Оливье, осознавая, что сказал не самую приятную вещь на свете, отставляет бокал в сторону и встает с кресла, опускаясь у ног младшего и загребая своими большими ладонями чужие ладошки. Мужчина нежно поглаживает кожу, пытаясь заглянуть вервольфу в лицо снизу вверх. — Я это к тому, что с твоим появлением в моей жизни, у меня все пошло на лад. Я уверен в том, что ты мой личный ангел-хранитель, — альфа мягко оставляет влажные хаотичные поцелуи на чужих руках. Чимин неловко закусывает нижнюю губу. — Ты самый прекрасный омега, которого я встречал. Чистый и добрый, умный и талантливый. Малыш, ты достоин большего, чем тебе кажется. От сказанных слов захватывает дух, чужой низкий шепот заставляет дышать чаще, нежные поцелуи-бабочки пускают сотни тысяч приятных мурашек по телу. — Перестаньте, — тихо шепчет в ответ Пак, совсем обмякая. Запах кардамона кружит голову не хуже выпитого вина. Руки мужчины слишком мягкие и горячие, от его прикосновений кожа плавится. Оливье не слушает мальчишку. Он покрывает поцелуями его тонкие руки, поднимаясь выше, к плечам. Сейчас он не думает ни о чем, кроме того, что перед ним его ангел, его вдохновение. Тот, кто помогает, тот, кто исцеляет. И альфа ему за это безмерно благодарен. Он выражает свои чувства действиями. Под градусом алкоголя все потаенные и сокровенные желания выбираются наружу из глубин сознания, заставляя людей следовать им, исполнять. Да, звучит дико и первобытно. Но это так. Всегда было, есть и будет. Дюпен заходит далеко, он не собирается останавливаться. Невидимая сила толкает его, и вот, он уже переходит с плеча на нежную шею. Он не оставляет следов, не собирается клеймить чистую кожу. Он не хочет порочить младшего, пачкать его своей похотью. Но остановиться мужчина уже не в силах. Апельсин и ромашка успокаивают и возбуждают одновременно. Абсурд, правда? Но человеческие чувства не всегда поддаются нормальному объяснению. Пак откидывает голову на спинку кресла, дышит загнанно, кладет руки на чужие плечи, сжимая ткань рубашки. В голове пусто, а от чужих действий внизу живота начинает сладко покалывать. Оливье проводит кончиком языка под мочкой уха, отчего младший тихо выдыхает, закусывая губу. Мужчина отрывается от чужой шеи и встречается с глазами омеги, отыскивая ответ на свой неозвученный вопрос. И находит его. В блеске чужих глаз, в их бездонной шоколадной глубине. Потому что в следующую секунду он подаётся вперед, накрывая чужие полные губы своими. Чимин отвечает немного неумело, вплетает пальцы в чужие густые волосы и забывает обо всем. Не хочет сейчас думать о последствиях. Вот только тело пробивает мандраж. Он же никогда раньше не… Неизвестное пугает и заставляет поджилки трястись. — Подожди, Оливье, я не думаю что… — омега отрывается от чужих губ, опуская взгляд, и неуверенно качает головой. Нет. Он сейчас точно не готов. Вервольф сглатывает. — Что это хорошая идея. Дюпен понимающе улыбается и трется своим носом о чужую щеку, оглаживая острую коленку. — Не переживай, далеко мы не зайдем. Чимин неуверенно кивает и альфа снова его целует, поднимая на руки и сажая на свои колени. Омега раскрывает губы, самостоятельно сплетая их языки. Чужие ладони оглаживают крепкие бедра и осторожно касаются округлых ягодиц, несильно сжимая. Пак стонет в поцелуй, впиваясь ногтями в чужое плечо. Внизу живота начинает сладко сводить, до легкой боли. Оливье осторожно развязывает алый пояс и стягивает блузку с омеги, укладывая спиной на мягкий ковер. Чимин не отпускает мужчину, притягивает к себе за шею, не позволяет отстраняться. Чужие горячие руки проходятся по тонкой талии, слегка сжимая, губы снова спускаются на шею, а затем на острые ключицы. Пак запрокидывает голову и выгибается в спине, когда горячий влажный язык касается затвердевшей бусинки соска. Его прошибает током от новых, неизвестных ранее эмоций, он лишь чувствует, как собственный член упирается в ткань брюк, и сжимает колени вместе, не зная, куда себя деть. Дюпен замечает чужие действия и лишь усмехается мягко, выдыхая воздух на влажную от поцелуев и слюны кожу, отчего младший вздрагивает, когда мурашки бегут по телу. Альфа возвращается к чужим губам, сцеловывая тихие стоны, медленно ведя кончиками пальцев по впалому животу, касаясь кромки брюк. Омега замирает в нервном ожидании дальнейших действий, раскрывает губы, позволяет себя целовать, отдается этой ночью в чужие руки без страха, что он совершает ошибку. Оливье можно довериться. Он не нарушит своего обещания. Мужчина запускает руку под пояс брюк, оттягивая резинку белья и сжимая твердую плоть в своей руке. Пак неосторожно громко стонет в поцелуй, совсем теряя голову и забывая, что в соседней комнате спят дети того, кто мягко надрачивает ему то сжимая, то скользя по стволу влажными пальцами, выпачканными чужой смазкой. Мысль о том, что они вовсе не одни в этой квартире, лишь добавляет перчинки, щекочет нервы, заставляя глупо улыбаться. Дюпен лишь масла в огонь подливает, когда шепчет с ехидной усмешкой: — Не будь таким громким, малыш, а то детей разбудишь. Черт. От этого пресловутого «малыш», ноги сводит спазмом удовольствия. Пак крупно вздрагивает и закрывает рот ладонью, пытаясь задушить свои стоны. А Оливье только хуже делает: водит рукой по стволу члена быстрее и нашептывает какие-то пошлости на ухо, щекоча горячим дыханием нежную мочку уха. Пак не сможет вспомнить, что именно мужчина ему говорил, но от его слов было слишком дурно и прекрасно одновременно. На последних движениях большой ладони альфы, Чимин отрывает бедра от пола, выгибаясь и закатывая глаза от накатившего удовольствия. Дюпен точно запомнит этот вечер надолго — образ трясущегося в агонии омеги точно навсегда отпечатается на чужих веках. Вервольф дышит устало, пытаясь прийти в себя. Все тело резко обмякло, расслабившись настолько, что трудно пошевельнуть пальцем. Пребывая в прострации от первого в своей жизни оргазма, он не помнит, как оказался вымытым и переодетым в чистую одежду. Как только голова касается подушки, парень окончательно погружается в сон. А Оливье смотрит на чужой профиль, сильнее натягивает одеяло на плечи младшего, и с грустной улыбкой понимает и, главное, принимает, что как раньше уже не будет. Что они только что зашли за черту дозволенности, и что он собственноручно очернил чужой светлый образ. Нет. Как раньше уже точно не будет.