×××
Чонгук до скрежета зубов сжимает челюсти, а кожа на костяшках от напряжения норовит лопнуть. Слуга, бета лет тридцати, не смеет поднять взгляд от пола. На главу клана страшно смотреть. Он словно всех своих демонов спустил с цепи, позволив управлять собой. Его жестокость не знает предела. Несколько дней его сжирает лютая ярость, унять которую не получается. Ни крепкий алкоголь, ни никотин, противником которого Чонгук всегда был. А причина даже не в Ли Сынхо, который не прекращает набегов на его небольшие точки и склады. Люди Чона прекрасно отбивают любые атаки с минимальными потерями. Приказ один: любого нарушителя границы ждет пуля в голове да цинковый гроб. Не щадить никого. Кровь льется рекой, люди обоих кланов не успевают убирать трупы. В небольших городках и селах жители не выходят из домов. Есть риск нарваться или на одних, или на других. А власти бессильны. Они даже не пытаются соваться в эту кашу. Зря людей своих положат. Да и никто не может найти управы ни на одного, ни на второго. Сынхо слепо верит в то, что клан Чон убил его правую руку, и мстит за это, а Чонгук просто в ярости, хотя и не опровергает официальную версию. Никто не знает, что в головах у этих двоих. — Как это, ничего не ест?! — угрожающим тоном переспрашивает Чонгук. Его ноздри раздуваются, как у быка, которому показали красную тряпку. — Вот так. Даже не притрагивается, —тихо отвечает слуга, виновато опустив голову. Его голос дрожит от страха. Все знают, каким безжалостным может быть господин Чон в ярости. — Значит, хуево готовите! — рычит альфа, замахиваясь, чтобы ударить человека, но его руку кто-то резко и так вовремя, к счастью бедного повара, перехватывает. — Ты что творишь? — холодным и ровным голосом произносит Хосок, крепче удерживая руку брата. Его безразличное спокойствие остужает пыл младшего. Старший кидает взгляд на прислугу и перепуганный до чертиков бета сматывается, спотыкаясь о порог кухни. — Чонгук, остынь, — требовательно, пытаясь достучаться до рассудительного и всегда собранного младшего брата, просит альфа. — Ты так всю прислугу свою распугаешь. Чонгук прикрывает глаза и судорожно выдыхает, пытаясь успокоиться. И правда. Кажется, он перегибает палку. Альфа вырывает руку из чужой хватки, разворачивается и быстро поднимается по лестнице на второй этаж, не обронив ни слова смотрящему в след Хосоку, что сочувственно поджимает губы. Он понимает младшего. Хоть и не полностью, но понимает. Дверь в спальню с грохотом отворяется. Омега, сидящий на постели, и бровью не ведет. Он привык к таким врываниям альфы. На миг Чонгук замирает на месте. Он скользит взглядом по маленькому, хрупкому телу юноши, по его растрепанным белоснежным локонам, по острым, красивым чертам лица. Тэхен сидит на большой кровати, опираясь спиной о ее спинку, и просто смотрит в противоположную стену. На мужчину и взгляда не кидает. Зверь внутри альфы скулит протяжно, просит, рвется к мальчишке, но Чонгук, несмотря на боль в груди, несмотря на то, что дышать становится сложно, снова чертей своих с цепи спускает, позволяет и дальше творить все, что захотят. Так он пытается от боли избавиться от того, что сердце кровоточит. Потому что его омега делает все, чтобы быть подальше от альфы. И Чонгук не верит тому, что Киму плевать. И он абсолютно прав. Нет, Тэхену не все равно. Сердце кошки когтями раздирают в клочья, но омега упорно, снова и снова причиняет боль им обоим. Словно мазохист отталкивает альфу, хотя проклятая душа и гребаный зверь в груди, всем своим тянутся к нему, скулят, умоляют хозяина отвязать цепи, открыть клетку. Но нет. Потому что ключи от замка у страха. Страх велик, и победить его невозможно. Можно замаскировать, запихать куда поглубже, но только на время. Он даст слабину, позволит дышать свободнее, но ненадолго. Страх велик, он ловко управляет людьми, оборотнями и всеми прочими существами. Страх заставляет людей двигаться вперед. Он гонит их, словно пастух свое стадо. Нет на свете человека, который ничего не боится. Даже у самого жестокого злодея всегда найдется личный кошмар. Чонгук хмурит брови и растягивает губы, скалится, тьма выползает из черного омута, тянется тонкими нитями к парню, высовывается из всех углов, куда свет от прикроватного светильника не доходит. Она сгущается, ползет, растекается по полу. Ее кривые пальцы уже видны по краям постели. Тэхен безразлично смотрит на это. Он каждую секунду, снова и снова, поправляет эту тщательно отполированную в течение нескольких лет маску отстраненности и холода. А она, проклятая, так и норовит рассыпаться, стоит запаху бергамота донестись до чуткого носа, а грудному голосу добраться до слуха. Почему каждый гребаный раз, с каждым своим появлением в жизни омеги, Чонгук заставляет его рассыпаться пылью и миллионами осколков по полу, по которым сверху еще беспощадно пройдется подошвой своих дорогих, лакированных туфель? — Решил убить себя таким способом? —каждое слово пропитано ядом и яростью, чужой издевательский тон вызывает полное отвращение, но виду Тэхен, как и всегда, не подает, моля всех богов о том, чтобы хватило сил удержать эту маску у своего лица. — Почему ты ничего не ешь?! — рычит Чон, готовый лично сожрать этого самоубийцу прямо сейчас вместе со всеми внутренностями. В ответ следует гробовая тишина. Омега даже не посмотрел на него. От такого упрямства у Чонгука кровь в жилах вскипает и начинает бурлить от напряжения. Быку не только красную тряпку показали, так еще и хлыстом огрели от всей души. — Молчишь? — тянет мужчина слишком спокойно для своего разъяренного вида и ощутимой горечи в запахе. — Отлично, — альфа издает смешок, который не сулит ничего хорошего, причем никому, кто будет иметь неосторожность попасться ему под руку. — Хорошо. Можешь молчать сколько твоей душе угодно, можешь игнорировать, вот только это тебе не поможет. Если ты думаешь, что я в ярости грохну тебя, чем избавлю от мучений, то ошибаешься. Чонгук не скупится на яд и ненависть. Он старательно подбирает каждое слово, не опуская ни на миг уголки губ, растянувшихся в издевательском оскале. Он мстит. Мстит за боль, что этот мальчишка с изумрудными глазами причиняет ему, мстит за безразличие, мстит за то, что его отталкивают. Потому что это уже невыносимо. Он готов на стену лезть от отчаяния, он хочет утопить этот город в крови, лишь бы не сойти с ума. Потому что вот он, виновник всех его терзаний, сидит перед ним, словно статуя, словно призрак, предмет мебели, а не живой человек. Вот только Чонгук и пальцем его не тронет. Потому что не может. Зато он сможет убить тысячи невиновных. Но не виновного. От наступившей гробовой тишины у альфы нижнее веко начинает подрагивать нервно, ему хочется разорвать эту нежную песочную кожу, переломать ребра, чтобы достать сердце чужое, себе присвоить навсегда. Мужчина в порыве ярости, которую сдерживать уже не получается, кидается к парню, дергает его за щиколотку, заставляя лечь, и наваливается сверху, прижимает всем телом к матрасу, до синяков сжимая тонкое запястье. Тэхен лишь смотрит на него, впервые за пять дней своего пребывания в этой комнате, в чужом доме. Снова молча, не произнося ни звука, словно он глухонемой. Альфа отрывается от мелькнувшего испуга в чужих глазах и зарывается носом в шею младшего, ведет дорожку языком от плеча до мочки уха, с наслаждением вдыхая запах сакуры, нежных лилий и острой мяты. Этот аромат омеги остужает чужой пыл, успокаивает. Но Чонгук никогда не признается в этом. По крайней мере сейчас. Он мягко прикусывает мочку уха юноши, и тихо шепчет: — Можешь и дальше притворяться частью интерьера, но это не помешает мне сделать тебя своим мужем, — слова повергли Тэхена в шок. Как это? Его глаза, широко открытые от услышанного, стекленеют, упираясь в потолок. Не может этого быть. Нет, Чонгук не может так поступить. Ох, парень, ты заблуждаешься. Еще как может. Вервольф чувствует перемену в парне, кожей ощущает его непонимание, его слепую надежду, что это просто блеф. Слова, сказанные лишь для того, чтобы его позлить. Вот только Чон абсолютно серьезен. Он решает добить парня напоследок, выговаривая медленно, по слогам, словно зачитывает осужденному приговор. — Официально. Тихий выдох срывается с чужих приоткрытых губ. Чонгук встает с постели, отпуская парня, и уходит, в садистском удовольствии наблюдая за расплющенным, раздавленным этим заявлением омегой. Дверь с громким хлопком закрывается, а Тэхен слышит скрежет цепей и звук захлопнувшегося капкана. Он чувствует себя диким зверьком, которого хотят приручить. Его пытались подкормить, погладить, но получали только злое шипение, оскал и выпущенные когти. А сейчас и вовсе решили посадить на цепь, чтобы не сбежал. Как жаль, что за столько лет, проведенных в попытке приручить диких зверьков, никто так и не понял, что это невозможно в первую очередь потому, что зверьки сами этого не хотят. Они боятся, что привыкнут, боятся, что привяжутся, а хозяин, которому они отдадут все, оставит их потом. Страх — главный враг людей и оборотней. Ким не хочет иметь близких, терять их невыносимо больно, тогда, когда известие о смерти Лиена донесли до него, его маленький детский мирок безжалостно разрушился, и собрать его вновь никак не получалось до сих пор. Поэтому и близких у Тэхена особо не было. Он не заводил друзей, хотя мог, он не заводил парней, как другие, хотя претенденты были. Он не подпускал к себе никого, Намджун — единственное исключение. И то, бакеноко никогда не позволял ему слишком глубоко пробраться. Так почему же судьба так издевается над ним? Зачем она скинула на его голову Чона? Это даже не естественно. Он — вервольф, а омега — бакеноко. Это какая-то ошибка, сбой в системе. И пусть зверь в груди скулит, разрывается от тоски, а сердце замирает. И пусть от чужого запаха бергамота дышать легче. Тэхен сам устранит ошибку, заставит своего зверя заткнуться. И пусть даже если навсегда. И пусть даже если вместе с собой. Единственное, что его удерживало — это месть. Он отомстил, пусть и совершенные убийства приносили удовольствие только на пару часов. И пусть осознание того, что Ким Тэхен — убийца, что он совершенно ничем не лучше тех, кого убил, и что Лиен бы никогда не одобрил такого, мучали и мучают парня до сих пор. Но он выполнил свой долг. Через пот, кровь, слезы и истерики. Тэхен не видит смысла ни в чем. У него нет цели, нет причин задерживаться. Нет, верно же? Уходя, Чонгук так и не увидел, как из уголка миндалевидных глаз тихо стекали соленые капли, а кулаки сжимали простынь до побеления костяшек от слепой злости и непонятно откуда взявшейся уверенности. Уходя, Чонгук и не подозревал, каких дров наломал.×××
Юнги вежливо улыбается человеку, переводит слова Кенто на французский и вслушивается в слова омеги средних лет. Он по национальности кореец, но большую часть своей жизни жил во Франции, поэтому плохо знает родной язык. Омега — никто иной, как Эмиль Дуран, известный ювелир. Он уже более двадцати лет владеет бизнесом и решает продвигать его в Японии, но ему необходимо доверенное лицо, которое может перевозить такие грузы. Клан Ямазаки как раз занимается перевозкой различных грузов. По официальной версии. Сам же Ямазаки по уши в мафии, перевозит не только сертифицированные товары и грузы. Все прекрасно понимают, что в черных свертках, развешанных по килограмму, что лежит в черных кейсах и зачем все это прячут среди официальной части товаров. Юнги, будучи понимающим, умным оборотнем, знает это и понимает. Ему категорически не нравится это, он против наркотиков, оружия и прочего запрещенного, вот только жаловаться не может. Он старательно выполняет свою работу, которая заключается только в переводе. И, вроде бы, все проходит хорошо, хотя вечер еще не закончен. Юнги просто хочет в это верить. В зале ресторана душно, да и волнение, так старательно скрываемое, не проходит даром. Омега чувствует себя нехорошо. Ему кажется, что он сейчас не в элитном ресторане города, а где-то посреди пустыни. Здесь нечем дышать от палящего солнца, что ярким диском застыло прямо над его головой. В горле неприятно першит от постоянных разговоров, кажется, будто туда забился белоснежный песок. Мин оттягивает ворот рубашки от шеи и проводит языком по губам. Он, практически ничего и не съев за ужином, подзывает официанта и просит стакан холодной воды, желая хоть как-то избавиться от жара, что растекается по всему телу. Молодой парнишка, на золотистом бейдже которого выведено красивым, вычурным шрифтом имя на английском, — Пак Чимин, как-то странно смотрит на него, но молча принимает заказ и уходит. Кенто, который украдкой наблюдал за Мином весь сегодняшний вечер, решает, что Юнги переволновался и ему нужен перерыв. Он незамысловатым жестом зовет Эмиля на балкон, отведенный специально для курения посетителей. — Зачем тебе все это? — хмыкает Дуран, поджигая фильтр дорогой, тонкой и длинной сигариллы. Кенто с усмешкой смотрит на длинную палочку в чужих пальцах и затягивается дымом обычной сигареты, пресловутыми Мальборо. Он никогда не понимал этой странной любви друга к сигариллам. — Ты о чем? — на французском, с еле заметным акцентом, произносит Ямазаки. — Об этом самом, — чужая сардоническая усмешка снова трогает полные губы. — Что за цирк с переводчиком? — Цыц, — совсем уж по-детски произносит омега, нежно улыбаясь и всматриваясь в звездное небо. — Неужели настолько запал? — Эмиль улыбается заговорщецки, он знает Кенто довольно хорошо, чтобы понимать, что к чему. Да и любой бы заметил, каким взглядом Ямазаки смотрел весь вечер на того мальчишку. — Признаю, он красив. Но это не повод так за ним бегать, — с неким осуждением добавляет омега. — Не поверишь, но он запал так глубоко, как никто и никогда до этого, — тихо произносит Кенто, опуская взгляд. Он давно принял этот факт и не собирается отказываться от собственных чувств. А смысл тратить такое драгоценное время на душевные терзания? Он просто позволяет себе чувствовать. — Вот и пытаюсь оставить его при себе. — Ясно. Влюбился, как школьник, — с хитрой усмешкой тянет Дуран, затягиваясь дымом. А Кенто не слышит его. Он думает о том, что безумно хочет видеть этого парня рядом, хочет держать его руки в своих, целовать его губы и нежную персиковую кожу. Хочет видеть его улыбку. Не вежливую и вымученную, не поломанную и сардоническую, а нежную, правдивую, радостную, смущенную. И он, Кенто Ямазаки, глава клана, добьется ее. Только не силой и угрозами. В человеческих любви и чувствах, настоящих, завоевать и добиться их можно только лаской, теплом и пониманием. И Кенто готов подарить все это этому невысокому, худощавому мальчишке, с такими печальными янтарными глазами. Тем временем Мин, воспользовавшись передышкой, соскальзывает со стула и семенит к уборной, прикладывая все силы на то, чтобы твердо стоять на ногах. Большой и светлый зал, в котором много людей, шатается перед глазами. Головокружение никак не проходит, духота словно сжимает его легкие в тисках, мешая нормально дышать, а в какой-то момент, когда дверь в уборную для омег находится в нескольких шагах, она куда-то уплывает, склоняется набок, принимая горизонтальное положение, и, в добавок, тонкие темные круги начинают расходиться, словно следы от капель дождя на поверхности лужи, перед глазами. Юнги останавливается и упирается рукой в ближайшую стену, медленно разворачиваясь и опираясь о нее спиной, чувствуя холод мраморной плитки сквозь тонкую рубашку. Омега несколько раз трясет головой, пытаясь прогнать круги перед глазами, и немного портя идеальную укладку. Вот только лучше не становится — в добавок к головокружению его колени подкашиваются, а ноги слабеют, отказываясь держать своего хозяина. Кицунэ уже готов был сесть прямо на пол, манящий своей прохладой, но чья-то небольшая рука на удивление крепко подхватывает его под локоть и куда-то уводит, Юнги думает, что в уборную, но нет. Они идут дальше на пару шагов по коридору, в конце которого тоже есть дверь. Человек или вервольф отпирает ее ключом и заводит туда омегу, осторожно усаживая в мягкое кресло. Кресло, обтянутое то ли кожей, то ли чем-то похожим на ощупь, приятно холодит. Мин откидывает голову на спинку, его сознание начинает медленно уплывать, но он не совсем отключается. Он слышит какие-то копошения человека, что ему помогает, а затем что-то прохладное и влажное касается его лба, щек и шеи, шероховатая ткань спускается к ямке между ключицами и пытается проникнуть под ткань рубашки, чтобы пройтись по плечам, но где-то в затуманенном мозгу лиса мелькает предостережение об опасности и он слабо пытается сопротивляться, мотая отрицательно головой и пытаясь отпихнуть от себя чужие руки. — Тише, я не сделаю ничего плохого, я просто хочу помочь тебе, — звучит словно сквозь толщу воды мягкий и очень мелодичный голос, и Мин несколько раз усиленно моргает, на пару секунд фокусируя взгляд на золотистом прямоугольнике почти перед своим лицом, на котором расплываются буквы черного цвета — Пак Чимин. Кицунэ перестает отталкивать от себя чужие руки и снова откидывает голову на спинку кресла настолько резко, что в висках ужасно закололо, словно кто-то ударил молотом в огромный колокол. Мин застонал мучительно, нахмурив брови и сморщив лицо. Пак, что все это время взволнованно кусал нижнюю губу, промачивая разгоряченную кожу полотенцем, смоченным в холодной воде, останавливает свои действия, понимая, что они не помогут. Нужно вызвать скорую или отвезти в больницу, но делать это без спроса лучше не стоит. Ресторан предназначен именно для богатых и влиятельных людей, а потому даже такие вопросы как вызвать помощь, неважно, скорую или полицию, нужно обсуждать со спутниками пострадавшего или же с начальством, ввиду отсутствия спутников. Пак наскоро мочит полотенце под краном маленькой раковины холодной водой, отжимает его и складывает в средней толщины полоску, накладывая на лоб парня, а сам быстрым шагом, чуть ли не преходящий в бег, спешит назад, к столику, за которым сидел этот омега. Чимин по неосторожности цепляет другого официанта плечом и благо, что его поднос оказался пустым, иначе ругани было бы не избежать. Кинув что-то невнятное, смутно похожее на извинения, через плечо коллеге, Чимин подбегает к столику, за который как раз вернулся Кенто с Эмилем и, низко кланяясь, младший омега крепкой хваткой цепляется за рукав пиджака Ямазаки. — Простите, господин… — на английском, с не очень хорошим произношением, говорит вервольф, начиная немного неподобающе тянуть старшего из-за стола. — Тому омеге плохо. Очень. Кенто резко хмурит брови, а на его лице отпечатывается волнение. Ямазаки переглядывается с Дураном, который, в свою очередь, кивает головой в сторону уборной с легкой улыбкой на губах, мол, иди, спасай своего парня сердца. Мужчина бросает извиняющийся взгляд и идет вслед за официантом. Кенто залетает в комнату для персонала, едва не снеся дверь с петель. Перед креслом, в котором лежит омега, он останавливается и внимательно бегает взглядом по лису, нервно кусая губу. — У него сильный жар, — произносит Пак, снимая с чужого лба бесполезное полотенце. — Я хотел вызвать скорую, но решил спросить у Вас, господин Ямазаки. — Все в порядке, — Кенто отмирает и подходит ближе, запуская длинные пальцы в рыжие пряди и зачесывает их к затылку, перенося затем руку на горячий лоб Юнги. — Странно, жар, а выглядит бледно, — вслух произносит Ямазаки. — Спасибо, что позаботился о нем, но дальше я сам. Отвезу его к врачу. Омега осторожно поднимает младшего на руки, нежно прижимая к своей груди и кладя его голову себе на плечо. Юнги что-то мычит несвязное и пытается поднять руку, но у него сил не хватает. Кенто на это лишь улыбается, как-то печально и нежно одновременно, оставляя мягкий и ласковый поцелуй на лбу. Чимин неловко отводит взгляд, закусывая губу. Это действие выглядело слишком личным и интимным. Омега чувствует себя здесь лишним. Дикая тоска зарождается в груди, заставляя зверя внутри тихо заскулить. Потому что, как бы Пак не отрицал, что ему никто не нужен, однако сердце все равно просит чувств, нежности и ласки. Чтобы его так же обнимали, прижимали к себе и целовали. Черт. В преддверии определенного периода он стал слишком сентиментальным. От душевных терзаний парня отвлекает чужая просьба провести их через черный ход, чтобы не портить остальным посетителям вечер. Чимин согласно кивает и провожает Кенто, украдкой наблюдая, как глава одного из сильных кланов в Японии прижимает к себе так нежно и осторожно парня, который всего лишь работал переводчиком.×××
Ямазаки сидит в кресле и нервно дергает коленом, ожидая, когда знакомый и очень хороший врач поможет омеге. Изнутри бакеноко жрет червь совести, он чувствует свою вину в произошедшем. Это же он вынудил омегу согласиться работать на него. Именно вынудил, практически заставил. А сейчас омега лежит за белоснежной стеной и такой же дверью, и неизвестно, что с ним. Юнги тоже молодец. Мог бы и сказать, что неважно себя чувствует. Хотя, нет. Губы мужчины искажает невеселая усмешка, пропитанная сарказмом. В этом он тоже виноват. Запугал мальчишку, вот тот и молчит, как рыба. Омега упирается локтями в колени и ерошит черные длинные волосы, окончательно портя идеальную укладку. Зверь в груди мечется, скребется когтями от нервозности, только ухудшая состояние своего человека. Дверь палаты открывается с тихим скрипом, и Кенто вскакивает с места, в один шаг приближаясь к врачу, чем пугает пожилого бету своей резкостью. — Ну, доктор Ли, что с ним? — нетерпеливо спрашивает мужчина, хватая доктора за плечи. — Тише, — врач убирает руки Ямазаки от себя и отходит на шаг назад. — Не стоит так волноваться, — бета подносит папку ближе к глазам и читает написанное. — Так, Мин Юнги, оборотень, омега — кицунэ. Доктор Ли замолкает на секунду, бегая глазами по истории болезни. У Кенто, что тоже отошел на шаг назад, нервно дергается глаз от нетерпения. — Обычная простуда, просто на фоне сильного стресса и утомления приняла более острую форму, — врач смотрит сквозь тонкие стекла своих очков на Кенто. — Господин Ямазаки, причин для паники нет. Жар мы сбили, так что через пару дней, если не будет осложнений, в чем я уверен, можно отправляться домой на больничный. Мы выпишем все нужные лекарства, успокоительные и снотворное, чтобы подлечить нервную систему, — бета на секунду замолкает и внимательно изучает анализ крови, хмуря брови. — Единственное, что мне не нравится — это следы сильного транквилизатора в крови. Из-за давности его применения, мы не можем определить, какой это именно, но то, что он есть, еще видно. Я, конечно, не лезу в чужие дела, мое дело — лечить людей, — увидев чужой холодный взгляд, мужчина поспешил объясниться. Не хотелось бы натыкаться на гнев этих глав кланов. — Я это к тому, что прием транквилизаторов человеком, которому они не нужны — а у парня нет таких болезней, чтобы их пить, это я вам с уверенностью скажу, даже не будучи психиатром — может имеет не лучшие последствия. Транквилизаторы часто вызывают зависимость. Наркотическую, алкогольную или табачную. Я просто предупредил Вас, господин Кенто. — Я понял, спасибо, — смягчается Ямазаки, снова вплетая пальцы в свои волосы и зачесывая их к затылку. С души камень размером с метеорит упал. Только получив долгожданные слова, омега смог хоть немного расслабиться, от чего весь как-то уменьшился, осунулся за пару секунд. — Вам бы отдохнуть. Выглядите устало, — участливо произносит доктор Ли, поджимая губы и внимательно пробегаясь взглядом по младшему. — Я никуда не уеду, пока он не проснется, — твердо произносит омега, пригвождая бету тяжелым взглядом. Чтобы не лез не в свое дело. — Верю. Поэтому в этой палате есть большой и удобный диван, — приподнимая уголки тонких губ, произносит врач. Он давно понял, что этот омега важен для господина Ямазаки, а сейчас лишний раз убедился в этом. — Отдыхайте, а я пойду. Меня ждут другие пациенты. С этими словами бета удалился, поправляя свои очки и отвечая на чей-то звонок. Кенто недолго смотрел ему вслед. Стоило врачу спустя пять шагов скрыться за поворотом, он чуть ли не подлетает к белоснежной двери и осторожно нажимает на дверную ручку, проходя в палату. В небольшой, но уютной комнате царит полумрак, рассеиваемый только светом месяца, что проникает через большое панорамное окно, тонкие и прозрачные занавески не останавливают его. Под окном стоит больничная койка, вокруг которой различные приборы. На постели лежит омега. Юнги переодели в больничную пижаму светло-голубого цвета, смыли всю косметику и избавились от укладки. Боже, чего только не сделают за деньги. Сейчас омега выглядел болезненней, чем за два часа до этого: под глазами круги синеватого оттенка, губы искусаны, скулы заострились. Он выглядит таким хрупким, измученным и беззащитным. Ямазаки не представляет, чего парень насмотрелся — и не только насмотрелся — в плену у Чонов. Недоверие, которым так и сквозит в каждой его фразе, взгляде и жесте, становится веской причиной. И пусть это бакеноко выводит из себя, но старший старательно прячет свою злость глубоко в сердце. Он хочет, чтобы у младшего не было причин его бояться или искать в каждом слове и взгляде ложь. Поэтому будет добиваться своего маленькими шажками, очень медленно, но добьется. Неожиданно телефон, оставленный на мягком диване, начинает трезвонить, грозя разбудить Юнги. Кенто, даже не посмотрев на номер звонившего, снимает трубку и подносит телефон к уху. — Слушаю, — в следующую секунду его барабанные перепонки чуть ли не лопаются от вскрика неизвестного собеседника. — Кенто Ямазаки, где мой сын? — звучит угрожающе на том конце по-японски. — Простите, я не понимаю… — хмуря густые идеальные брови, начинает омега, удивленный таким грубым тоном и не подлежащим обращением, но его перебивают самым наглым способом. Очевидно, у этого человека нет инстинкта самосохранения. — Ах ты, сукин сын, почему Юнги сейчас находится непонятно где, а не в своей постели?! Куда ты его дел?! — яростно рычит Шихек в динамик, стараясь говорить тише, чтобы не разбудить Лирана, спящего в своей комнате. Шихек не мог найти себе места. Юнги уехал в девять вечера, а сейчас уже два часа ночи, и омега даже не представляет, какие переговоры или встречи могут идти так долго. Не выдержав, он нашел визитку, которую когда-то давал ему сам Ямазаки, чтобы старший Мин передал ее Юнги. Шихек слишком волнуется за сына, поэтому, даже несмотря на все правила приличия и даже не думая о том, что с ним могут сделать за такое неуважение к главе клана, он слишком грубо рычит в трубку, требуя ответа. Кенто молчит несколько секунд, опешив, но затем приходит в себя и спокойным голосом пытается успокоить разъяренного родителя. — Господин Мин, прошу вас, успокойтесь, — Ямазаки отходит подальше от постели Юнги и снижает голос почти до шепота, когда замечает чужие нахмуренные во сне брови. — Вашему сыну стало плохо во время встречи, поэтому я отвез его в больницу, к хорошему врачу. У него обычная простуда, температуру сбили. Пару дней он полежит здесь, под наблюдением врачей, а затем его отпустят домой. — Я вам не доверяю, — прямо говорит Шихек твердым голосом, не зная, стоит ли верить ему. — Я хочу видеть Юнги дома. Привезите его. Я и сам в силах позаботиться о своем сыне. — Хорошо, я привезу его, но только утром. Сейчас он спит, — сдается омега, понимая, что если не согласится, то старший омега сам прилетит сюда несмотря ни на что. Да и не хотелось, чтобы его считали врагом номер один и не доверяли ему. — Допустим. Чтобы завтра в восемь утра Юнги был дома, — непоколебимым тоном требует кицунэ, а затем добавляет более строго и угрожающе: — И не дай Бог я найду на нем хоть один синяк или царапину. Вы сильно пожалеете об этом. — Конечно, господин Мин. Шихек сбрасывает звонок, а Кенто опирается рукой с мобильным телефоном о стену. Его губы трогает усмешка. Боже, что за семейка? Один наставлял на него и на его телохранителей кухонный нож, озлобленно скаля зубы, а другой рычит на него через телефон, угрожая. И никто из двоих не боится, что за такую наглость могут и прикончить. Любой другой на месте Кенто так бы и сделал. Но только не он. Он знает, что Юнги и Шихек защищают то, что им дорого — свою семью. Как несправедливо. Многие из его мира защищают свои деньги и власть, многие из его мира идут против своих отцов, пап, матерей, братьев, сестер ради этих сраных бумажек. А кто-то ни за какие деньги не пойдет против своей семьи и против своих принципов. Ничто не мешало пойти Юнги — как кицунэ — в бордель, чтобы зарабатывать на жизнь своей семье, но, нет, он будет пахать на трех работах, но туда никогда не пойдет. Как жаль, что в мире Кенто нет таких людей, да и не было никогда. Ямазаки поворачивается лицом к постели младшего и сталкивается с янтарными глазами. — Давно не спишь? — старший зачесывает пальцами волосы и подходит к лису, присаживаясь на край у его ног. — Как телефон зазвонил, — хрипло произносит Мин, откашливаясь. Он не станет говорить старшему о том, что слышал весь разговор от и до. Почему-то хотелось убедиться, правда ли Кенто сдержит слово или нет. Стало как-то слишком важно, можно ли ему доверять. — Как себя чувствуешь? — бакеноко снимает с себя пиджак и галстук-бабочку, осторожно вешая на спинку кровати, и остается в одной рубашке. — Лучше, — омега опускает взгляд на свои руки, лежащие поверх одеяла. Он в полной растерянности и не понимает, что говорить, и стоит ли говорить что-то, помимо ответов на вопрос. — Юнги, — с легким нажимом произносит Кенто и двигается ближе к парню, не спуская внимательного взгляда с его лица. — Почему ты мне не сказал, что плохо себя чувствуешь? — Вы так требовательно и настойчиво добивались согласия на вас работать, что я… — тихо произносит младший, не поднимая головы, запинается на последних словах, стыдясь признать перед кем-то, что боится. — Испугался? — заканчивает Ямазаки с легкой ухмылкой. Юнги молчит, лишь отворачивая голову в сторону, старательно делая вид, что стена сбоку намного интереснее. — Я понимаю, чего ты боишься, и причина твоего страха мне тоже понятна, — бакеноко осторожно касается его руки, лежащей на одеяле, мягко касаясь белоснежной кожи. — Но я же сказал, что не причиню тебе или твоей семье вреда. Юнги поджимает губы, все также рассматривая идеально гладкую и белую стену. Чужие слова звучат очень искренне, от чего Мину не по себе. Ему становится стыдно за то, что не доверяет. Но разве он может рисковать? У него и не так много всего, чтобы терять. Лишь самое дорогое. А родными он рисковать не собирается. Но и Ямазаки не хочется огорчать. Боже, почему так сложно? — Ты знаешь, что такое Кайночи? — спустя пару минут чужого молчания, произносит Ямазаки, устало выдыхая. Эта идея пришла ему в голову совершенно случайно, но она казалась единственным способом завоевать хоть каплю чужого доверия. — Кайночи? — переспрашивает омега, сдаваясь под напором своего любопытства и поднимая взгляд на старшего. — Да. В нашей семье это один из старинных ритуалов. Кайночи — это преобразованное слово от «Чи но чикай» — клятва на крови, — Юнги неловко закусывает губу, но внимательно слушает. Кенто, пользуясь тем, что младший отвлекся, сжимает его руку в своей. — Ритуал не сложный, но имеет большое значение. При совершении ритуала один из людей или оборотней дает какое-то обещание, за нарушение клятвы, боги посылают на него и его детей несчастья. Для меня это очень важно, — понизив голос практически до шепота, сокровенным тоном рассказывает бакеноко. — Но зачем ты мне это говоришь? — Мин не понимает чужих мотивов, он хмурит брови и убирает свободной рукой прядь рыжих волос. — Мин Юнги, — Кенто, крепче сжимая руку младшего, опускается на колени прямо на пол, отчего кицунэ округляет глаза, а из его удивленно приоткрытых губ вырывается вместо «что вы делаете?», только тихое и еле различимое «вы». Ямазаки продолжает, твердо смотря в янтарные глаза, поблескивающие в лунном свете. — Луна, звезды, небо, облака и ветер будут свидетелями, я, Кенто Ямазаки, глава клана Ямазаки, клянусь, что не сделаю ничего плохого по отношению к тебе и твоей семье, — Кенто достает откуда-то кинжал и отпускает руку парня, проводя острым лезвием по коже ладони. Из пореза моментально начинает сочиться алая кровь, каплями падая на белоснежную плитку. Старший омега откладывает кинжал на пол и снимает через голову здоровой рукой со своей шеи кулон, что все это время скрывался под тканью рубашки. Он осторожно переворачивает ладонь, позволяя нескольким брусничным каплям упасть прямо на резную поверхность украшения. — Чтобы клятва могла считаться заключенной, люди должны обменяться вещами, которые могут быть связаны с их семьями. Я отдаю тебе этот кулон в знак моего обещания, а ты тоже должен мне что-то дать, это будет знаком того, что ты принимаешь мою клятву. Мин закусывает губу, пораженно рассматривая порез на ладони. Он не знает, что может отдать старшему. У него почти и нет ничего. Кицунэ, подумав пару секунд, снимает с шеи свой серебряный крестик и протягивает его старшему. — Это все, что у меня есть сейчас, подойдет? — Вполне. Надень мне его, пожалуйста, — отвечает мужчина, склоняя голову, чтобы Юнги было удобно. Омега наклоняется ближе и застегивает замочек на чужой шее, поправляя крест на цепочке. Ямазаки осторожно надевает кулон на шею Мина, трепетно касаясь вырезанной из золота птицы. Он поднимает взгляд на лицо, что так близко сейчас. Зверь в груди мурчит, просит, толкает его вперед. Этому порыву сложно сопротивляться. Мужчина резко подается вперед, накрывая чужие губы своими. Он не углубляет поцелуй, лишь обхватывает его нижнюю губу своими, в следующую секунду нехотя отрываясь. Не хочется пугать парня. На щеках младшего появляется легкий румянец. Он касается пальцами своих губ, отводя взгляд. — Это было тоже частью ритуала? — неловко произносит Мин. — Конечно, — Кенто молится, чтобы за эту маленькую ложь его не покарали боги. И что эта маленькая ложь не вскроется. А сам украдкой проводит языком по своим губам, слизывая сладкий привкус жасмина, сирени и спелого персика. Запах у омеги восхитительный. Ямазаки только им и готов дышать. Тишину, вызванную общей неловкостью, первым прерывает Юнги. Он все это время вертел в руках кулон с вырезанным фениксом. Феникс — символ клана Ямазаки. Украшение, висевшее на тонкой, плетеной бамбуковой нити черного цвета, доходило до середины груди. Кулон находился именно в том месте, где бьется израненное чужими руками и словами сердце. — Почему именно я? Я же лис, — звучит слишком убито и так безнадежно, словно Юнги сейчас не вопрос задает, а с жизнью прощается. Словно в следующий момент Кенто выхватит пистолет из-за пояса и нажмет на курок. — А почему бы и нет? — бакеноко поднимает лицо парня за подбородок, заставляя смотреть прямо в глаза. Чтобы видел искренность и честность. Чтобы не сомневался в сказанном. — Почему кицунэ не могут быть такими же, как и все? Почему из-за чужих предрассудков и ярлыков страдает целая раса? Кицунэ — это не клеймо и не проклятие. Кицунэ — это такое же существо, как вервольф, человек или бакеноко. Юнги, ты очень умный и способный парень, твои навыки владения языками в таком юном возрасте поражают. Так почему у тебя не должно быть нормально работы с достойной платой за ее выполнение? Только из-за того, что ты, когда обращаешься, становишься пушистым рыжим зверьком? Это глупо. Знаешь, в нашей стране многие уже давно стараются работать с кицунэ, даже люди из моих кругов. И я верю в то, что и в этой стране все будет так же. Со временем, конечно, но будет. Рано или поздно все поймут, что неправы, — Ямазаки улыбается нежно и ласково, тянется вперед и оставляет легкий поцелуй на лбу младшего. — Поэтому именно ты. Хватит забивать свою голову всякими вопросами и мыслями. Ложись отдыхай. Тебе нужно поправляться, а то твой папа прикончит меня. Юнги усмехается весело. Да, его папа может. Кенто встает с постели и садится на диван, запрокидывая голову на его спинку и прикрывая глаза. Мин смотрит на этого мужчину, что свалился как снег на голову, и ему и правда хочется верить. Зверь уже не рычит на старшего зло, не стремится выцарапать его глаза. И пусть где-то в груди шевелится маленький, предостерегающий огонек, но он не мешает и не вызывает сомнений. Чужие слова их развеяли. Может, это глупо и наивно со стороны Юнги, но он попытается поверить старшему. Может, и правда не обманет. И пусть это слишком рискованно. Кенто поклялся. И небо покарает его за нарушение этой клятвы.×××
Чонгук устало садится в кресло, закуривая сигарету. Телохранители остались снаружи. В помещении, в котором за неделю отсутствия хозяина никто не проветривал, до сих пор летает запах. Сакуры, лилий и мяты. Уже не такой сильный, как раньше, но он все же есть. Альфа медленным взором окидывает взглядом все пространство квартиры, с довольным видом рассматривая полнейший беспорядок. Это он его устроил. После посещения Тэхена, Чонгук занимался срочно появившимися делами и проблемами, возникшими из-за белобрысого мальчишки с изумрудными глазами. И только к вечеру он смог приехать сюда. Сразу с порога альфа бездумно стал переворачивать все шкафы и тумбы в поисках… А что он вообще искал? Да черт его знает. Ничего конкретного. Просто что-то. Хотелось найти хоть какое-то доказательство, что омега не так хорош, как кажется. Да, совершенные им убийства и подстава Чонгука определенно не делают его ангелом, но на месте Кима, Чон, не задумываясь, поступил бы так же. Двухчасовые поиски принесли свои плоды. Сейчас, на подлокотнике кресла лежала потрепанная записная книжка, старательно исписанная ровным почерком, и небольшая фотография в рамке. На ней — маленький Тэхен в объятиях красивого молодого омеги на фоне парка аттракционов. Оба омеги счастливые, улыбаются так ярко, что могут с легкостью заменить солнце. Как жаль, что Чонгук никогда не видел такой улыбки. А сейчас тем более не увидит. Записная книжка представляла из себя обычный дешевый ежедневник, что продается в любом канцелярском. Все листы были исписаны до последней строчки. Вот только проблема в том, что все написано на японском. И откуда только парень из детдома его знает? Ладно, не важно. Сейчас главное найти того, кто разбирается в этих иероглифах. От мыслей мужчину отвлекает звонок телефона. Альфа достает его из кармана брюк и видит на дисплее имя брата. Какое-то нехорошее предчувствие пробирается в мысли и сердце вервольфа. Не медля ни секунды, Чон принимает звонок, прижимая смартфон к уху. — Я слушаю, Хосок. Что слу… — договорить Чонгук не успевает. Взволнованный и слишком громкий вскрик брата перебивает его. — Чонгук, Тэхен сбежал! — громко произносит Хосок по ту сторону телефона. — Мы не можем его нигде найти. Кто-то из слуг утверждает, что видел, как омега убегал через сад в лес. — Какого черта?! Телефон от внезапно накатившей паники выпадает из рук. Предчувствие не обмануло.