seoul's treasure

Сердце танцует всего в три такта и, даже лёжа в операционной, твоё сердце не перестаёт танцевать это танго автоматизма. Когда анестезиолог запускает свой ритуал, сначала отравляя твой доверчивый организм, пускает по венам пропофолол и ставит тебе на лицо маску Эсмарха, чтобы позже оксигинировать твои лёгкие напрямую с помощью интубационной трубки, только синоатриальный узел, начинающийся в правом предсердие, продолжает отправлять свои особенные, никому не повинующиеся импульсы, пусть и с меньшей скоростью. Только тогда хирург приступает к своему естественному занятию по спасению тебя и начинает резать послойно кожу, но никогда ты не узнаешь того, кто на самом деле стоял над твоей головой и следил за показателями на мониторе. Тебе не скажут, что когда твоё сердце сбилось с такта танго, не хирург и не терапевт выкачали тебя из того света. Это был анестезиолог Ким Банджон с неординарной внешностью, резкой походкой и крайне худощавыми конечностями. Его-то и искал Джункю во время перекура. Хирург нуждался в совете анестезиолога, чтобы поставить больному диагноз, принадлежавший полю деятельности терапевта. "Сухой облезлый язык, но ни боли на лице, словно Пак Чону было не до боли, тогда как он жалуется на боль в левом плече." Всё, что испытывал Ким, внезапно слилось в то, что никогда не испытывал Пак. Только недостаточность знаний и полнейшая неуверенность в последствиях удерживало Джуна от летального исхода для Принца. Чтобы вы сделали, если бы были бессердечными? Если бы не было трёх актов спектакля вашего сердца и не заправлял всем этим шоу естественный автоматизм синоатриального узла? Стали бы вы убивать? Стали бы вы убивать этого человека, Ким Джункю? — У меня инфаркт случится из-за тебя, — недовольно разорался полуяпонец-полукореец Ким Банджон, распознав в расплывчатой картине перед собой встрепенувшегося доктора, стоявшего на пороге его кабинета, прыткого, но интересного ординатора Джункю. Тот медленно опустил кулаки с двери реаниматолога и прекратил отбивать её, поэтому коридор отделения тут же стих. — Ты же сам не открываешь мне дверь, — буркнул Ким и без приглашения вошёл в пристанище сонбэ, локтём отодвинув хозяина чуть дальше от прохода. — Потому что я сплю. Я дежурил сегодня всю ночь. Было два незапланированных операций, неужели я не имею права на сон? К тому же, в субботу ты позвал меня поздно ночью, так что с тебя теперь причитается втройне. — Ладно-ладно, — отмахнулся Джункю. Он неважно чувствовал себя и пытался выстроить в голове ровную цепочку событий таким образом, чтобы не выдать случайно имя пациента, но получить консультацию специалиста, написавшего немало статей по нужной ему теме. — Итак? Вижу, тебе плевать на меня. Ким дежурно пожал плечами. Он не стал даже но по нему было заметно, что он не совсем-то искренен, поэтому Йошинори их не принимал. — Врождённая нечувствительность к боли. Ты ведь писал статьи по этой теме. — Ну да, — Йоши разлёгся на диване напротив хубэ, не заботясь о состоянии белоснежного пиджака, отутюженный руками его молодой и домашней жены, и пытался вновь поймать ускользающий вдаль сон. — У кого-то из пациентов, за которыми ты следил, были приступы боли? Это вообще возможно? Йошинори нахмурился и с недоумением повернул голову к Киму, молча говоривший «а-ля, ты дурак что ли?». — Ты сам понял смысл сказанного? У него была врождённая нечувствительность, конечно, у него не было болей. — И всё же? Неужели он так и оставался без боли? Ни разу не было так, чтобы он чувствовал? — Нет, — закатил глаза Йоши, — не было и быть не могло. У него мутация в гене. Когда ты видел, чтобы такое со временем уходило? — А чисто гипотетически, может ли пациент испытать боль, хотя у него синдром нечувствительности? Чисто гипотетически. — Не знаю я, но в моём исследовании пациенты не чувствовали вообще ничего. — Чисто гипотетически. — Ну, гипотетически при закрытом переломе или прободной язве желудка, например, пациент может испытать боль, но это в крайних случаях, — Йошинори нарочно выделил последнее и доходчиво повторил это словосочетание во второй раз: — очень сильная боль. — Или? — Джункю заметил бы вывих раньше, а прободная язва в теории не могла отдавать в плечо, поэтому нужны были другие теории, суть которых заключалась бы в болезни Чону. — Или, — Банджон призадумался и завис, пытаясь вспомнить все факты своих исследований и даже те, которых благополучно скрыл во время написания. Был один пациент, и был его странный случай, но Йошинори не осмелился бы о них упомянуть, а вот преподать это в виде какой-нибудь теории показалось анестезиологу вполне хорошей идеей. — Не точно, но сильная психологическая травма может привести к ложным ощущениям боли. Это называется смена восприятия. Пациент проецирует психологическую боль на один участок своего тела, и он ощущает её, как если бы это было реально. Джункю подозревал, что для Чону такое объяснение будет самым неудачным. Такие парни, как он, не страдают из-за проблем души, подумал Ким и в ожидании чего-то ещё гениального посмотрел на сонбэ. Просто Чону вряд ли была душа. — Значит тебе надо более конкретную болезнь? Ты что-то подозреваешь? — догадался Йошинори с мягкой сочувствующей улыбкой. — Опухоль. Когда проводил ретроспективный анализ, неужели не видел ни одну историю болезни, у которого опухоль головного мозга и синдром нечувствительности? — Ты уже делал КТ? — Да, саркомы нет. — Сделай МРТ, может быть, найдёшь рак, — развёл руки японец, повернувшись набок и одарив Джункю ненавистной тому пронзительной ухмылкой. Киму даже не стоило оправдываться — его уже осуждали. — Раз тебе так легче, почему бы и нет. — Мне так не легче, и у него татуировки, — чуть ли не оскорблённо выдал Ким. Выйдя прочь, он назло хлопнул дверью сонбэ, не жалея дорогую древесину, о которой так пёкся Канемето, но ожидаемого облегчения не произошло. Ему нужна была опухоль. Злокачественная и побыстрее, потому что иначе он снова увязнет в Ёнбэмджа. Он потонет. Джихун никогда его за такое предательство не простит.

***

Сердце двигается в три такта, а у каждого убийства — два акта, чтобы завершить всё красиво, как в самом достойном спектакле, где кульминация приходится на эмоциональный перегрев зрителя. Чону был не из мира сего в такие моменты и обожал удлинять их, растягивая чуть ли не на три антракта. Он не стыдился своей мразотности, пусть и не гордился тем, что его боится весь Сеул. Когда Джункю впопыхах спустился по лестнице, не воспользовавшись лифтом, а по его лбу медленно стекал пот, щекоча виски, Пак думал именно об этом. Он рефлексировал, словно стоял в середине Достоевской тягомотины, возле которого творилась жизнь, но не чувствовал вины, а лишь облегчение вместе с приходом Кима. Он будто понял причину возбуждённости Джуна и хотел ощутить то же. — Осталось только провести МРТ, — сообщил Ким, одновременно выпустив весь воздух вместе со словами. Чону не уличил своего доктора в обмане, а даже послушно поднялся, следуя его указаниям, хоть и не из-за великого доверия. Ему самому становилось интересно, насколько далеко может зайти мафиози в своё желании жить и умереть одновременно. — Мне просто ложиться? — спросил Пак. — Да, — ответил ему Джун. Его волнение казалось отравляло воздух, но Чону ни разу не грозился убить и умилялся тем, как хирург прячет глаза на термометре. Пак сам уже подозревал рак, пусть и не признавался в этом вслух. Он тоже хотел этого диагноза. Джункю бы, конечно, не оставил Принца на съедание морозу в тонкой больничной пижаме, но он сделал именно это. Желание доказать верность своей теории было выше желания жить. — Теперь не двигайся и старайся поддерживать со мной разговор, — проговорил в микрофон Ким, пользуясь отсутствием диагноста и пытаясь отличить эту процедуру КТ от той, что они сделали 30 минут назад. За окном показалась только нижняя часть конечности Чону. Волосатые и крепкие икры. Вполне здоровые и не исхудалые, как у детей сверху, которым уже давно поставили неизлечимую опухоль. Это дело он не мог никому доверить. — Ты любишь пить кофе, доктор? Джункю мог бы поклясться, что слышал улыбку, если бы это было возможно. — Да, немного, а ты, ванджа-ним? — Не люблю. Мне не нравится кофе. — Возможно, ты пробовал не то. — И что же? Ты приглашаешь меня к себе и хочешь приготовить хороший кофе? — Нет, — без тени улыбки на лице отказал Джункю, потому что ощущал какую-то химию в их флирте. Было ли это вообще флиртом, он снова не был уверен. — Нет? Ты груб с Принцем, куколка. Второе проведение диагностики КТ ничего существенного не дало, но по отсутствию жалоб со стороны Чону, Джункю доказал свою теории. Нужно было только успеть поменять цифры на термометре и повернуть с — 1-го градуса по Цельсию на 20 и с брезгливой усмешкой уточнить: — Итак. Что ты делаешь с теми, кто груб с тобой? Чону одарил Джункю многозначительным ироническим взглядом, задержавшись на его пухлых губах на недолгие три секунду. — Нежно обхожусь с ними, — шлёпнул он доктора по паху, проходя мимо, отчего краска смущения и стыда разлилась на тонкой коже застывшего Кима. Чону тоже удостоверился в своей теории и поставил галочку рядом с именем очередного человека, кого мог бы отдраить на выходных. Следующих, естественно.

***

Три раза. Джихун три раза осмотрел тело спящего Шин Рёнджуна, прежде чем удостовериться, что у него на лодыжке татуировка креста и ничего более. Во-первых, Шин Рёнджун не умер, вопреки всем ожиданиям детектива, даже через день. Целые сутки оставаться живым, когда против тебя весь Ёнбэмджа, — это большая редкость. Во-вторых, у него крест на лодыжке, которая ничего не означает. Быть в Сеуле убийцей и не принадлежать Ёнбэмджа — это глупость. В-третьих… — А, в-третьих, там был Джункю, и он спас тебя, хотя стоял в то утро вместе со мной. Знать о тебе и всё равно спасти тебя. «Это сердце всегда принадлежало тебе. Если я вру, забери её снова и выкинь.» Пак поднял опрокинутое на пол больничное одеяло, вновь укрыв им Шина. Палата была обособленной и стояла поодаль от всех, что предполагало наличие спонсора или покровителя у Шин Рёнджуна, но Джихун догадывался об этом давно. Он всего лишь подтвердил свою теорию и ничего не узнал об имени этого скрытного главы новой мафиозной группировки, если она была таковой. И всё же крест могло что-то означать, поэтому он отправил его фотографию Пак Чеён. Вряд ли его шеф мог знать что-то, чего не знал бы Джихун, а начальница Пак, возглавляющая отдел по борьбе с терроризмом по всей Корее, вполне могла. У неё-то должны были быть хоть какие-то зацепки. Мимо, немного прихрамывая и держась за забинтованное плечо, прошёл больной. Джихун не успел приглянуться к его лицу и выстроить в голове профиль человека, но зато в его голове всплыла информация про шестую пулю, обмазанную кровью. — В-четвёртых, нет шестой жертвы, — подсказало ему бессознательная часть мозга, и Пак осознал, что всё это время упускал самую важную часть головоломки. Он обратно достал телефон из кармана бежевой служебной куртки и пристроился к стене, чтобы не мешать ходу медработников. С этого угла ему открывался весь обзор на лифт и пост медсестры в центра хирургического отделения. «Вы уже выяснили про шестую жертву из Инчхона?» отправил Джихун начальнице Чеён и поднял глаза с экрана вверх, пока ожидал ответа. Металлические двери лифта разъехались, а из неё, улыбаясь и смеясь, вышел Джункю в сопровождении состоятельного вида пациента с ручными позолоченными часами. Его не скучающий вид и весёлое расположение духа заставило Джихуна забыть на секунду о важности поставленной задачи перед сегодняшним днём. Он и не помнил, когда в последний раз видел Кима таким. Словно подмазывался и нарочно пытался расположить собеседника к себе. Они не остановились на четвёртом этаже надолго. Джункю передал кое-какие бумаги медсестре, завернул вверх рукава белоснежного хлопчатого халата и поднял со стойки свой бумажный стаканчик с кофе, которую не успел попробовать, как её горлышко оказалось на уровне губ Чону. — По вкусу не хуже говна, — прокомментировал Пак, глядя на удивлённое лицо врача, но допил. — Горячим это кофе было вкуснее, так что не лезь со своими пятью копейками в мой стакан, — цокнул Джункю. — Врёшь. Кстати, когда выяснишь, что у меня неоперабельный рак четвёртой степени, позвони хотя бы, — радостно оскалился Пак и подмигнул доктору, обволакивая его своим чарующим низким тембром. — Ты поймёшь это, потому что я собираюсь устроить пир во всём Сеуле, — нарочно не избегал настырных глаз Пака Джункю, заставляя и его, и себя чувствовать искрящий от напряжения воздух. — Вот оно как? Тогда ты лишишься вкусного и ароматного кофе, Джункю. Их безобидный сарказм, переходящий в странную форму заигрывания, был неожиданно прерван подошедшей Вонён, которой стоило вручить Чону его одежду и вернуться в медсестренскую, но услышав голос Пака, она изумлённо остановилась в шаге от него, а его знакомое лицо привело девушку в ещё большое восхищение. — Я не знала, что у тебя такие друзья, — проговорила она шепотом Джункю, подчеркнув «такие», но Чону сказала совсем другое: — Вы очень добрый человек. Вы удивительный человек, Пак Чону. Пак томно вздохнул и по приобретенной за годы таких восхищегтй привычке окинул Вонён скучающим взглядом. — Спасибо, — неискренне поблагодарил он девушку, даже не утруждая себя ответить ей улыбкой. Он кокетливо обратился к Джункю, а Вонён оставил неловко и удивлённо стоять подле, будто её не существует. Не удивительно, ведь она была для него лишь назойливой мухой, испортившей атмосферу своим жужжанием. Не удивительно, ведь её жизнь почему-то была так дорога Джункю. — После работы жду тебя у себя, Джункю. Попробуешь настоящий крепкий и ароматный кофе. «Записи с камер в аэропорту утеряны, но мы нашли двоих, кто прошёл регистрацию в самолёт и не появился на свидетельских показаниях.» прислала через некоторое время Чеён, а к тому времени Джихун успел насытиться обществом Джункю и безумно богатого азиата с золотыми часами на запястье. Почему-то последний факт сильно бесил Пака. Пусть он и не мог признаться в этом себе и злился на себя за то, что он постоянно упоминал эти часы. Столкнувшись с ним в кабине лифта, когда Вонён с Джункю пошли проводить послеобеденный обход некоторых больных, Джихун пытался всячески не пялиться на кисть другого Пака, но даже на сообщениях сконцентрироваться не удавалось. Немного спустя Чеён наконец-то отправила имена этих пассажиров, и одного из них Джихун знал. Точнее он услышал и за короткое время пробил. Его рука лихл вцепилась в пижамную рубашку и, разорвав несколько верхних пуговиц, опустил воротник до левого плеча, обнажая рану, зашитая шелковыми хирургическими нитями. — Что ты делаешь! — Чону в ответ схватил за куртку детектива и не позволил незнакомцу припечатать себя к стене. — Прошу прощения. Ты просто похож на Им Юнджу. Мы с ним служили вместе. Хотел застать его врасплох, но ошибся, — протараторил Джихун с виноватой улыбкой, часто кланяясь головой перед Чону, пока тот недовольно поправлял одежду. — Тебя просто не отличить от Им Юнджу. Вот честное слово. Я могу даже фото показать, — продолжил лепетать Пак, почти разблокировав телефон, но оказался застигнутым врасплох внезапно открывшимися дверьми. Чону выходя фыркнул на склонившегося в извиняющемся жесте детектива, чего и ожидал Джихун, тут же выпрямившийся и с солидным видом поправивший куртку, после его ухода. Перечитывая сообщения, присланные Чеён, он отказался верить в её теорию. Они выглядели более безопасными и приближенному к реальности, но внутренняя чуйка Джихуна так и рвалось наружу, отравляя его здравый смысл. «Пак Чону сообщил, что не смог в тот день вылететь из-за дипломатических проблем, а Юн Тэяна в нашей базе нет. Предположительно, он и есть принц. К тому же, летел первым классом. Я уже отправила это твоему шефу, поэтому нужно сконцентрироваться на личности Юн Тэяна.» Легче и проще было бы найти доказательство причастности к Ёнбэмджа президента Корейской Республики и всей его четы, чем обвинить Пак Чону в том, что он и есть Ёнбэмджа, но часы… Они были золотыми, как дракон, вышитый на рукавах кожанки Ким Джункю десять лет назад. А ещё у него была свежая рана, не затянувшаяся до конца.

***

— Значит я трофей Чону? — Ты его секс-игрушка. — Видишь ли, туда входят только те, кто дают ему физически. А значит не я. Джункю в детстве гадал, где живёт глава Ёнбэмджа. Ему казалось, что дом должен выделяться и кричать: «Здесь злые упыри! Осторожно.». Особняк, расположенный в новейшей душе Каннамгу, отличался от представлений Кима. Чудо, сохранившееся из конца колониальных времён, выжившее даже в 90-х и имеющее самые глубокие крепкие корни, неподвижно и доброжелательно стояло перед хирургом, настежь открыв ему свои двери, будто приглашало не жить, а влюбиться. Оголившиеся магнолии и вишнёвые деревья, искусственная речка на заднем дворе ханока, благоустроенная маленьким мостиком, и болото, рассаженная лотосами и окруженная разного размера камнями. Даже ходить по полукруглым булыжникам в мягких кедах оказалось очень приятно, поэтому Джункю задавался вопросом, почему Хэ Чжа вёл его по всем этим красотам, вместо того, чтобы подойти сразу к Чону, пока не увидел, что река была далеко не маленькой и дальше ввела в такой же искусственный рукотворный, но огромный лес. — Ты знаешь, что мох может расти везде? — спросил Чону, подходя к стоявшему к нему спиной хирургу. — Ему нужно лишь чуть-чуть влаги и тенёчек, — закончил Джункю, даже не глядя назад, чтобы удостовериться в том, что позади него стоит Принц. Он так привык к мыслям о Паке, что касание Асахи и его голос теперь принадлежали Чону. Только, когда Хамада положил руки на его талию и внезапно подтолкнул к краю реки, а Джункю подпрыгнул и злобно повернулся к Чону, он увидел перед собой японца. — Ванджа! Асахи удивлённо расхохотался и отпустил Кима, сделав шаг назад, чтобы быть в более безопасном расстоянии от краснеющего и разгневанного младшего. — Ты думал, что я Принц? Ты думал, что я Принц! — Отстань и тебе лучше проваливать. — Не-а, — покачал головой Асахи, продолжая смеяться. — Ванджа-ним занят немного, поэтому у нас есть время. Хэ Чжа, ты можешь идти, — японец в этот раз обратился к главе охраны Принца с более сдержанной улыбкой, но получил молчаливый отказ и чуть ли не испепеляющий взгляд от него. Асахи вынужденно пожал плечами, скрыв тот факт, что очень расстроен поведением цепного пса. — Ладно! Добро пожаловать, Джункю, у которого мы забрали семью. Ким не ожидал такой резкости. Его неожиданно задело за живое, и он на минуту растерялся. Джункю никогда и не забывал о Дживоне, но боль от воспоминаний о том дне, когда его тело порубили на множество частей, пока не достигли отточенного убийства от Чону, только усилились, и отвращение Кима к себе вновь вернулось. Хирург толкнул Асахи в грудь и толкал его со всей силой, пока не завалил его на мокрый газон, но не рассчитав силы, упал на него. — Моя цель не разозлить тебя, — оскалился Хамада и перевернул Джуна на спину, а сам оказался сверху. — Иди на хуй в любом случае, — приложил японца в челюсть кулаком Ким и перевернул Сахи на его прежнее положение, но избежать плевка японца так и не смог. — Ты мой подарок ему, тварь, а ты тут просто любуешься прудом? Забрать у тебя ещё и Вонён, чтобы ты всё понял? — прошипел Асахи, на короткое мгновение поменявшись в лице, но быстро пришёл в своё прежнее состояние, потому что услышал вдалеке топот деревянных сандалий Ванджа-нима. — Ты такой неуклюжий, Ким Джункю. Прямо, как твоя подруга. Джункю, закусив дрожащую от ярости губу, поднялся, отряхнулся и с ненавистью начал отдирать лицо от слюней японца. — Моя цель напомнить тебе. Сердце. Боль. И Ёнбэмджа. Что вы чувствуете, когда слышите эти слова? Джункю слышит своё сердце, подавляет боль и пробирается на ковчег Принца Ёнбэмджа. И на небе рычит Дракон, на суше правит Лев, а в океане плавает Змея, потому что сердце погибнет без своего автоматизма, также Ёнбэмджа погибнет без Пак Чону. Надо всего лишь добраться до него и запустить фибрилляцию желудочков. Всего-навсего убить человека, несмотря на позывы совести. Кто-то всё-таки не заслуживает жизни, Ким Джункю. — Джункю, твоё лицо говорит само за себя. Оно предназначено, чтобы пачкаться спермой, — расплылся в слащавой улыбке Асахи, воспользовавшись долгим отсутствием Ким Бобби подле Кю. 19-ти летнего школьника Джункю, время от времени переживавший ужас 8-ми летней давности, накрыло воспоминаниями, потому что слова были точь в точь те же, что сказала ему мать, но он приложил все усилия, чтобы подавить рвотные позывы и не выдать своей слабости японцу. — Конечно, в хорошем смысле. Сын наследника гей. Ты бы ему понравился. — Меня это не интересует, — ответил ему Джункю через силу и уже, наверное, в десятый раз пожалел о том, что согласился на эту авантюру с местью, хотя в тоже время продолжать жить, наблюдая за беспомощностью Джису-нуны из-за смерти его родного брата, было для него невозможно тяжко. — Ну ты сначала подумай. Ты сможешь построить себе такое будущее, - начал обрисовывать это великое будущее, купленное за богатства Семьи, но Ким раздраженным тоном прервал его мечтания: — Я не сплю за деньги, Асахи-щи. Джункю показательно отвернулся к окну всем туловищем. К незнакомому ему дому и понял, что Асахи тоже стал будто бы незнакомцем. Замолчал и многообещающе на него взглянул. Стояла кромешная ночь на улице с частными домами в Сокчхо. Из приоткрытого люка сверху машины был слышен запах солёного Восточного моря, и он был такой, каким Джункю представлял его себе в детстве, придумывая всевозможные поездки по Корее с братом. Он вычитывал о разных городах и местах из журнал, приносящих мужчинами его матери, и любил рассказывать о них Дживону перед сном вместо сказок, который пусть и не верил в светлое будущее их семьи, но любил слушать смышлёного донсэна. В одной из таких статей, Ким узнал, что в Сокчхо очень дешево. Там встречаются горы и море, там солнце падает красочнее, а крафтовое пиво там шипит и утоляет жажду. Почему-то из всех портовых городов и, несмотря на множественные фильмы про Чеджу-до, Джункю запомнил только эту фразу и этот город. В Сокчхо очень дёшево. Это город счастья. Как жаль, что его первое и последнее подстроенное убийство очернило Сокчхо кровавым месивом из воплей и слёз четы Чан, и он не смог вернуться в город, где людям лучше.