seoul's treasure

«Как у нас всё было?». Когда говорят об имени человека, они подразумевают его жизнь, его личность и, возможно, душу, спрятанную под скорлупой вместе соединённых букв. Когда говорят о Бобби… О нём ли говорят? Его скорее боялись, поэтому знакомство с его младшим братом весельчаком Джункю, связанный с холодным и вечно хмурым Дживоном только кровью, производило неизгладимое впечатление невинности на окружающих. С его же появлением в маленькой квартире в новомодном районе Йонсангу зародилась надежда, ведь иначе громоздкие стены обещали рухнуть на хозяев. Джису вновь обрела чудо по имени Ким Джункю, а Бобби спалось легче, зная, что никакой служитель бога более не тронет его младшего брата. И всё же в этом хранилось что-то, о чем знали все трое членов новой семьи и таким же нелепым образом скрывали это друг от друга. — Нам нужно заявить в полицию, — беспокойно рявкнула Джису возлюбленному в первую же ночь появления Джункю. Следы, оставленные от крепкой мужской хватки, были рассыпаны по мальчишески юному телу и от него всё ещё разило спермой. Невозможно было представить, чтобы мать 11-ти летнего ребёнка поверила со всеми этими доказательствами сыну божьему, а не родному, но Дживон не удивился. Он лишь злился, когда взгляд падал на свёрнутый комок несчастья. Изнасилование было на лицо, только вот Бобби не спешил обращаться в полицию. — Я сам разберусь, — шикнул Дживон, считая разговор оконченным, и отвернулся от девушки, но Джису не собиралась кончать их спор так. Она последовала за возлюбленным в спальню и там же продолжила злобно насаждать на него, обрушивая на него шквал ненависти и осуждения. — Чем ты будешь отличаться от них? Ты поступаешь хуже них. Давай пойдём в полицию. Пожалуйста! — раздавались умоляющие крики Джису-нуны, а за ним следовал грохот упавших на пол склянок с дозатором Джису. Джункю содрогнулся, когда увидел, как задрожала настенная полка в гостиной, отделяющая спальную от основной комнаты. — Хочешь, чтобы его ненавидели?! Чтобы его считали прокаженным? Мальчик лишь догадывался о происходящем за тонкой стеной, но ему очень хотелось не заметить на завтрашнее утро синяки от пальцев брата вокруг шеи Джису-нуны. И даже став их свидетелем, Джункю также был бессилен. Он притворялся для общего настроения в доме, что ничего не чувствует, и, смыв с себя все следы насилия, продолжил жить дальше, словно никогда ничего подобного не происходило с ним. Ему нужно было кому-то вылить свои обиды и поделиться страхами, но брат и его возлюбленная были последними людьми, к которым Ким хотел обратиться за помощью и нарушить их спокойствие. Эти двое отдельно друг от друга вели войну, не понимая, что оба воевали ради общей цели. «Они только научились жить, а я снова краду у них дыхание» обвинял себя постоянно Джункю, и никто не мог ему с этим помочь. Была бы возможность вернуться к той ночи и не писать брату, проглотить совершенное и перестать жаловаться на мать, он бы так и поступил. Но, конечно, было поздно и о возвращении в приход, которую журналисты разнесли в пух и прах скандальными известиями о развращении малолетних сирот, нельзя было и думать. Джису-нуна желала Джункю только лучшего. С её благими намерениями была вымощена дорога в ад, а фотографии Ким Джункю разнеслись по всей стране. Даже размытое пиксельное лицо Джуна узнавали его одноклассники, учителя и друзья во дворе, а потом и незнакомцы вокруг. К Киму не раз ещё приходили домой, просили забрать заявление, несмотря на упёртость в этом деле Джису. Она, кажется, была уверена, что доказывает Джункю его невиновность, но после того, как Ким Дженни забрала заявление, а затем и вовсе опровергла показания своего сына, Джун лишь убедился в безнаказанности злодеев. После этих происшествий Бобби забрал свою семью подальше от города, а через месяца два Джункю узнал по новостям, что молодой помощник священника Ёнсанского прихода повесился перед вечерней мессой. Джункю возненавидел себя ещё больше. Скорее чувствовал, чем знал, что это дело не обошлось без содействия Дживона. Разве можно было после всего заставить 19-ти летнего Ким Джункю, скрывавший от близких свои шрамы, принять Пак Джихуна, у которого их не было? Вот, как у них всё было. Джункю распотрошил чертоги своей памяти без цели. Когда наутро он получил результаты анализов Чону и был удивлён, что у Принца нет даже туберкулёза или СПИД’а, ему захотелось вспомнить что-то. Так сказать проверить себя на вшивость, но ненависти Ким более не испытывал к своему насильнику, как и к матери. Все его мысли занимал Пак Чону, который не оказался неизлечимо болен, понеся наказание за все годы, когда его Семья терроризировала город. К тому же, Джункю многие годы боролся с насморком, который мучил его при малейшей перемене температуры, но Принц со всеми своими злодеяниями, ужасом и условиями своей жизни был здоровее него. Кима на минуту даже настигло разочарование, но он не понял причину. То ли ему было жалко лишаться влияния Чону, то ли жалко людей, которые совершали добро и уж точно не убивали, но оказались жертвой коварных болезней. Разве можно было после этого заставить 29-ти летнего Ким Джункю, обманувший Джихуна, предавший свою вторую семью, не испытывать ненависть к Пак Чону, который собирался жить ещё очень долго? Но было то, что мучило Кима больше. Он теперь жалел, что рассказал всё Хёнсоку, а не Джихуну, ведь что-то в старом друге изменилось, и это сильно настораживало. Джункю были известны случаи, когда полиция попросту переходила на сторону Ёнбэмджа и обретало свободу, деньги и власть, которых нельзя было получить в правоохранительных органах. Например, в правоохранительных органах у работников были принципы. В ОНБ были принципы. Везде были принципы, и только Ёнбэмджа твердила об одном единственном законе, которого нельзя было нарушать. Чону заучил его с пелёнок, и он гласил: — Не предавай! Пак был очень зол, и помощник Ху по малейшим переменам в выражении своего бывшего босса улавливал, как долго его будут пытать. Как это бывало, когда Принц безумствовал, щеки его полыхали от ненависти и презрения, а глаза в упор посмотрели на Ху так, чтобы тот прочитал там фальшивое сочувствие и снисхождение. Таким его взгляд становился, когда предатель разочаровывал Принца, поэтому Чону приходилось переходить на тяжелую артиллерию. Он вытащил нож с кисти Ху и протёр окровавленные лезвия о холодные щеки мужчины. — Но ты предал, — мягко и не предосудительно улыбнулся Пак Ху как старому другу. В этой улыбке лежало много ужаса, что Ху удержал дыхание при касании к нему ножа. Принц никогда ничего не делал просто так. Он даже дышал порой, потому что знал, что заразит воздух своим безумием. Тогда Ху казалось, что его король (а именно так из-за страха в своих мыслях обращался Ху к Чону) бредит и обещает пойти по стопам отца, Теперь же он слышал в голосе Пака последнее предупреждение, тончайшими нитями обвивающий всё туже его шею. — Кто стоит за тобой? Кто организовал моё убийство? Почему ему нужен мой трон? Ответь на эти три вопроса, и я тебя освобожу, — нетерпеливо уточнил Чону, но его покойное выражение, которое заменило гнев, говорило не только об освобождении, но и о худших наказаниях, которых только мог придумать светлый ум Принца. — Вы меня не освободите, — Ху хотел опустить уважительный тон в собственном голосе, но Принц нагонял жути, и он никак не мог взять себя в руки. — Не верно. Я тебя убью или оставлю жить. Хочешь стать моим домашним пёсиком или умереть, Ху? Очень простой вопрос. Тебе всего-то надо сказать мне, кто организовал моё убийство. Всего одно имя. Ху пытался отвести глаза с клетки крысы в дальнем углу подвала, размером с его локотем, но постоянно слышал, как та брыкается в клетке, ударяется о металлические прутья и мечтает наброситься на свежее мясо. Ху сам подарил эту крысу Принцу, когда умерла его змея. Чону был чуть старше 20-ти, и он, кажется, окончил университет в том году. Теперь же она жадно смотрела на него, даже не узнав в Ху своего дарителя. — Или я открою клетку и позволю ей сгрызть твоё лицо. Ху сглотнул застрявший в горле ком и поддался панике, чувствуя, как холодный пот стекает с его спины. — Я сказал вам всё, что знаю, ванджа-ним. Он молод и приехал из Японии несколько месяцев назад. Это всё, — вырвался истошный крик Ху вместе с его мясом с запястья. Из глаз брызнули слёзы и застилали картину перед ним, но по шагам Ху понял, что Чону неспешно направился кормить свою любимицу, а потом с тем же монотонным голосом спросил: — Как он организовал покушение на меня в аэропорту? Откуда он узнал, что я буду там? — Это не он, ванджа-ним. Поверьте мне! Доктора подкупил я, но в аэропорту мы ничего не делали. Он не собирался вас убивать, — сокрушался Ху, но после нанесённой пощечины пал ничком на пол. — Чего он хотел? — Я не знаю. Я его не знаю и не знаю его планов, ванджа-ним. Пожалуйста, убейте меня! Ху, всё также связанный к металлическому стулу джутовыми веревками, непристойно зарыдал, передвигаясь на животе к ногам Принца, и расцеловал его ботинки от безысходной мольбы. Его страдания радовали не только Чону, но и госпожу, стоявшую за этой комнатой и наблюдавшая за всем этим цирком через сетчатое окно сверху. Пак сделал короткое движение ботинком и пнул расплывшееся от жира лицо бывшего помощника. — Давай уточним. Ты был удостоен чести знать моё имя, служить мне, но слепо последовал за случайным незнакомцем, позволил ему покушаться на меня и даже не имел ни малейшего понятия о его планах. Верно? — Пожалуйста! Я больше не совершу такой ошибки. Подобные искренние признания задевали Чону тем, что такие были последние слова когда-то преданных его деду членов Ёнбэмджа. Перед смертью оказывалось, что они служили тени, но даже не соизволили узнать, кому она принадлежала. Паку хотелось только выяснить правду: почему они так поступали? — Верно! Но почему? Я тебе что-то недодал? Разве не моя семья устроила твою жизнь, решила твои проблемы и закрыла твои долги? — Бес попутал, ванджа-ним! — елейно признался Ху. Чону сразу распознал лесть и ложь, каждый раз расстраивающие его. Он кивнул самому себе, разочарованно поджав губы, как бы признавая, что ничего путного больше от мужчины не получит и приказал поднести клетку с крысой поближе. — Видишь её? Она недавно родила и ей нужно подкрепиться. Поздравляю, Ху, ты станешь самым вкусным ужином для неё. Мужчина завопил от накрывшего его с головой ужаса, и его лицо исказилось в какой-то страшной гримасе, но мольбы о прощении не остановили Принца. Он в понятном только ему спокойствии отворил клетку и пустил оголодавшее животное на нетронутое ножом щеку Ху. Выходя же из подвала, предназначенная именно для этих целей, Принц ласково подозвал к себе Хэ Чжа. — Как только она уйдёт, убей их всех и тела сожги, понял? Охранник сначала удивлённо, но секундой позже уже со свойственной ему исполнительностью, кивнул. Он не позволял себе сомневаться и уточнять правильность услышанного. — Чтобы ни одной крысы я больше не встретил. Хэ Чжа одарил хозяина ещё одним покорным кивком, и госпожу, стоявшая в истоке всего Ёнбэмджа, улыбнула безропотная преданность охранника. Она подождала минут пять на лестничном пролёте, наслаждаясь криками и страданиями Ху с блаженством. — Хэ Чжа, — позвала она, стоя напротив тяжелой металлической с крохотной оконной рамой и повернув голову к приближенному к Принцу охраннику. Тот покорно глянул на госпожу, и она с легкостью нашла в его взгляде извращенную ненависть к своей персоне. В принципе это было слишком явно заметно, чтобы говорить о том, будто она нашла. Она лишь прочитала презрение к себе, потому что Хэ Чжа не переставал чувствовать к ней отвращение, несмотря на свой низкий ранг в пирамиде Ёнбэмджа. — Окей, — она весело пожала плечами, намереваясь озадачить охранника, но получила от него лишь полное равнодушие и ушла. Наверху, в приёмной комнате, за длинным отшлифованным столом из красного дерева со скучающим видом, глядя на играющую в патефоне виниловый диск с музыкой Брамса, сидел Джэхёк. Женщина, о которой ранее шла речь, ненавидела ревностные заскоки Юна, поэтому в полной тишине прошла в свою комнату, расположенная слева от гостиной и снаружи освещенная одним единственным ночником. Чону лежал на крошечном неудобном диване с твёрдым матрасом, положив голову на высокие рукоятки, и не отводил глаз с черной точки на невысоком потолке. — То есть ты хочешь один, без сопровождения, поехать в Пусан? — нарушил тишину через некоторое время Пак, убедившись в том, что щелкнул замок на двери госпожи. Порой ему казалось, что он может убить её ночью, но та даже во сне была бдительной и так мало ночевала дома, что Чону боялся умереть, а не убить. — Да, нам обоим предстоит познакомиться с новеньким. Будет лучше, если сначала это сделаю я. Чону усмехнулся пустоте. Джэхёк был изящным дипломатом, переговаривая с враждующими кланами Азии и приводя их к согласию с Ёнбэмджа. Чону уважал в своём партнёре повыше всех других качеств именно это. Юн никогда не бывал безвольной куклой в руках Пака, пусть это порой означало импульсивность и непокорность льва. Сегодня был один из таких дней, когда Джэхёк, поддавшись эмоциям из-за бессмысленной смерти Ху вместе с появлением Джункю в столь сакральном месте, был готов пробраться во вражеский отряд, не рассчитывая ни своих сил, ни сил противника. — А вдруг ты умрёшь? — вопрошающе посмотрел Чону из-за спинки дивана на Джэхёка и увидел, как тот положил на стол связку ключей, которую вертел на пальце. Он несколько удивлённо поднял голову и остудил Чону своим кратким холодным взглядом. — Надеюсь, что это слышу только я. — Если ты о Джункю, то у нас с ним не такие, — Пак театрально смолк, проглотив последнее слово. Об этом же молча говорил Юн, так что Чону целесообразно было вообще не упоминать Джункю в разговоре с Джэхёком, но нецелесообразно было бы давать повод его госпоже и Джэхёку в чем-то подозревать себя. Его губы притворно приняли о-образную форму, на что Джэхёк также фальшиво закатил глаза. — Не ревнуй. Не притворяйся, будто любишь меня, — обратился Принц к Юну, чем задел чувства второго. — Я поеду на следующей неделе, — Юн без единой запинки заговорил о своих делах на следующую неделю и даже голос не выдавал дрожащее сердце. Чону всё это было малоинтересно, но, как хороший друг, он с удовольствием слушал Юна. — В среду мне дадут отчет по доходности салона, а в четверг надо будет зайти к Старейшинам, чтобы организовать твоё вступление в совет, и вечером того же дня поеду в Пусан.

***

Джункю хотел бы стать хорошим другом для Юджин и выслушать её претензии к начальству, но он всё никак не мог привести мысли в порядок и постоянно вспоминал о Хёнсоке. Выражение его лица выдавало озадаченность хозяина, поэтому Ан на минуту замолчала и заметила, что друг и вовсе не слушал её. — Всё в порядке? — она ласково схватила Джункю за левое плечо и остановила свой ход. — Всё в порядке? — повторил Ким за подругой удивлённо, а потом перевёл взгляд на свои резиновые сапоги. Внезапный сезон дождей, которого никто не ждал, но предвещали синоптики, обещал потоп в Сеуле сегодня. К сожалению, на улице стоял морозный холод, а небо было светило ярко под лучами неосвещенного солнца, и никому не было дела до отсутствующих туч и грозу. — Да, всё ли с тобой в порядке, Джункю? Ты ужасно побледнел. Ким не умел скрывать свои чувства от близкой подруги и, даже сильно постаравшись, она улавливала по тембру голоса и мимолётному взору в сторону его волнение. Она испытующе посмотрела на него, но не заставляла оправдываться и выкладывать всё как есть, так как считала, что у Джункю могут быть секреты от неё. Конечно, если они заставляли его переживать, они должны были быть раскрыты. И так она стояла перед ним, преградив дорогу. — Ты со вчерашнего дня молчишь. Ты попал в какую-то беду? Джункю пришлось приложить все усилия, чтобы скрыть следы недавнего разговора с Хёнсоком, и с привычной ему теплотой ответил Юджин риторическим вопросом: — Устал просто. Чего постоянно переживать? — Потому что ты никогда не признаёшься, — нахмурила Ан в ответ свои светло-коричневые тонкие брови, поджав губы. — Ты же знаешь, что если попаду в беду, первым обращусь к тебе. — Точно? — Точно. Судя по довольной улыбке Юджин, которая появилась на её губах, можно было судить, что она получила своё. И эта мысль поддакнула её вспомнить недавнее происшествие в супермаркете, о котором Юджин благородно смолчала. Она боялась задеть старые раны Джункю и хранила молчание. Прошёл не один день с той встречи, а Юджин никак не могла набраться смелости обо всём признаться. Заметив серый обшарпанный и постаревший седан Джихуна перед больницей, она тоже долго раздумывала. — Это разве не машина Пака? — опередил все её планы Джункю, в чьих глазах проскальзывало волнение, а в голосе слышалась надежда. Непозволительная надежда для того, кто год назад потерял, а этой ночью обрёл сомнительное оправдание. — Доктор Ким, — с пассажирского сиденья вышла Вонён и окинула Юджин с Джункю радостным взором своих ониксовых глаз. Юджин ощутила, как с болью сжимается сердце Джункю по одному его беспомощному касанию её влажной ладони. Ей ничего и не надо было говорить, не надо было оправдывать Джихуна, поэтому Юджин хотела бы вздохнуть с облегчением, но чувства Джункю передались и ей. — Они, наверное, друзья, — предложила Ан, но со стороны попытки выглядели жалкими. Она говорила с самой себе, потому что Ким не слушал её. Он бледнел, отвечая улыбкой на добродушно помахавшую Чан и дежурно кивнушего им Джихуну. — Я тогда пошёл. Удачи, — поспешил Ким попрощаться с подругой и не стал более задерживаться на улице. Утром обещали дождь с градом, но дождливо было только в душе Джункю. Вонён присоединилась к доктору у входа и с привычной себе беззаботностью спросила о его делах. Ким вкратце поведал о том, что якобы делал вчера, но не мог спросить того же у Вонён. Ответ лежал на поверхности. — А господин Пак вчера немного учил меня водить, потом зашёл к чаю и так и остался. — Можешь называть его Джихуном, — прервал её смущенную речь, возможно, в связи с воспоминанию о прошлой ночи, которую Джункю во всех красках обрисовал у себя в голове. — Ты же уже знаешь, что я воспитывался у них некоторое время. Вонён одарила Кима застенчивой улыбкой и уже в лифте вспомнила про Юджин. — Вы, кажется, все были хорошими друзьями. — Не понял. — Ну, с госпожой Ан. Она к нам подходила в супермаркете и представилась подругой оппы. Внимание Джункю отвлекло злосчастное «оппа», и он еле удержалсяот того, чтобы признаться Вонён. Его надежда, что после того, как он расскажет об их общем прошлом, Чан сама отойдёт на второй план, не подкреплялась здравым смыслом. Хёнсок не мог знать искренних чувств своего напарника и, быть может, Джункю на самом деле надоел Джихуну. — Не знала, что она и ваша подруга. Джункю промычал что-то нецелесообразное монотонным видом, намекая медсестре, что не намерен больше разговаривать. Оно и было к лучшему, потому что в медсестринском посту ему сообщили, что Чонхвану стало плохо и печень начинает отторгаться.

***

Доён верил в Бога, потому что видел его собственными глазами. Это встреча произошла много лет назад, когда он остался один и не от кого было ждать помощи. Его мать рано отправилась к звезде девы Марии, а за ней через несколько лет последовал отец, оставив после себя неуверенного и несмышлёного 13-ти летнего Доёна, которому в силумаленького роста и худобы, еле давали 10 лет. Ким должен был умереть с голоду или хотя бы потому, что был сыном своих родителей, но он увидел Бога, гуляя по величественному парку возле дома. Бог возвышался над маленьким болотным прудом и выглядел слишком знакомым, родным и великим. С тех пор его вера в Бога только крепла. Глупые догматы католичества и предписания в Заветах отпадали в его любви к Богу. Таким образом он устроился служить в божий дом сразу после окончания школы, пусть молодого юношу и не сразу принимали. Его не тянуло к женщинам, а к мужчинам — тем паче. Он был далёк от чревоугодия, не был тщеславен и не нуждался в чрезмерной горделивости. Ким Доён был хорошим священником, а ещё — лучшим человеком. Только вот презрение Ким Джункю к себе он не понимал, как и не видел причин, почему он так дорожил 19-ти летним хоккеистом, выбывшим из сборной на год и не имевшим за собой великих поступков. Доён даже наводил справки и узнал, что Чонхван полная сирота, какую только нужно было поискать в этом мире, но Джункю это, видимо, не волновало. Хирург из своего кармана оплачивал счета подростка, отгораживал от влияния религии в лице святого отца и обещал тренеру вернуть спортсмена в форму. Доёна задевало такое недоверие к Богу (и в особенности к себе). Он чувствовал, что обрёл соперника на пути к божьей благодати, а это отец Ким не любил. — Вы кажетесь чем-то обеспокоены, — встревоженно уточнил Доён, заметив доктора Кима на одной из скамей перед алтарём. Доктор не заставил себя расспрашивать и приветственно встал, после чего тараторя перешёл к сути. — Мне нужна ваша помощь. Вы ведь можете уговорить кое-кого пожертвовать печенью своего сына? — Поподробнее, пожалуйста, — робко осведомился Ким Доён, но это была лишь наружная оболочка, которая не соответствовала состоянию души ликовавшего священника. — Есть пациент Шин Рёнджун, у которого отсутствует мозговая активность. Даже с рабочим сердцем, он никогда не проснётся, и здраво было бы отдать его органы на донорство, но мать не соглашается. Вы можете с ней поговорить? Имя больного Доёну показалось знакомым, но сам он не выглядел заинтересованным после услышанного, чем злил и заставлял Джуна действовать отчаяннее. — Это касается Чонхвана. Разве вы с ним не близки? — А вы? — вырвалось у Доёна, серьёзно и неспешно взиравшего на него. — Поэтому я прошу вас. Поговорите с матерью Шин Рёнджуна. Доён знал, чем ответить, чтобы заставить Джункю почувствовать себя благодарным священнику, но ни один мускул на лице не выдал его коварного плана: — Только из-за дружбы с Чонхваном, которую я ценю. — Спасибо, — рассыпался в благодарностях Джункю, вцепившись в локоть отца Ким. — Отблагодарите его мать, — ласково погладил тыльную сторону ладони врача Доён, и Джункю на секунду почудилось, будто бы он увидел победную ухмылку священника, но его подозрения рассеялись, когда с промежутком в пять минут ему объявили решение госпожи Шин согласиться с просьбой больницы. Ким выглянул из палаты спящего Со и хотел было подойти к ней, чтобы успокоить и подарить надежду, что частички её сына будут жить в окружающих, как встретился с её блуждающими глазами, в которых таился неподдельный животный страх. Она не была готова к разговору. Джункю оставил её на попечение Чан, также не готовый оправдываться, и заставил себя начать подготовку к операции. Он был уверен, что позже поговорит с ней. Он ещё не подозревал, что Бог в тот день возвышался над ничтожными способностями Джункю и выглядел слишком знакомым, родным и великим в глазах хирурга. И это был Доён. 16 лет тому назад Ким Доён в отражении грязной водной глади увидел себя. Также сегодня он увидел себя в глазах Джункю. Но этому отражению было далеко до того образа благоговения, которую испытывали другие прихожане при виде Доёна, считая священнослужителч чуть ли не избранником Бога. Джункю возвысился до уровня тех некоторых значимых людей, к которым Доён испытывал интерес. Отец Ким заботливо положил в ланч бокс приготовленные сестрой Марией еду и незаметно удалился из столовой. Чувствовалось его волнение даже в торопливых широких шагах, а полы его мантии сметали с пола пыль. Проходившие мимо медсёстры и медбраты с интересом оглядывались на священника и инстинктивно сжались к лестничным перилам, но Доён их не замечал. Его взгляд жадно цеплялся только в Джункю, склонившийся над постом медсестры в хирургическом костюме, и ослабил свой шаг. Он не мог не налюбоваться хирургом, в особенности его крепкими жилистыми руками, покрытые тонким слоем черных волос, и взъерошенным птичьим гнездом на голове. — Как прошла операция? — поинтересовался священник, подойдя ближе и подушка мизинца оказалась в непозволительной близости с большим пальцем левой руки Джункю. — Отлично. Осталось прописать ему другие глюкокортикоиды и обеспечить на ещё две недели полный карантинный режим, — уныло пробормотал в ответ уставший Ким, не глядя в сторону священника. Глаза его устало бегали по больничной истории некоторых других пациентов, с которыми Джункю предстояло поработать по настоянию профессора Сон, а тембр голоса вовсе ослаб и стих. — А вы как? — поинтересовался Доён и прибавил взволнованно: — Вы ведь не завтракали утром, верно? — Всё в порядке, сейчас поужинаю, — ответил ему Джункю, а потом, не переводя своё внимание на священнослужителя, устремил взор на настенные часы в приёмной, где малая стрелка приближалась к 11-ти часам ночи. — Кажется я заработался, — пробормотал он удивлённо, так как без его на то согласия вмиг пролетел ещё один незапамятный день, а встреча с Джихуном, которую он организовал благодаря Хёнсоку, скорее всего была уже отменена. Он это знал, потому что Пак ненавидел ждать. — Поэтому я принёс вам ужин. Хотел поговорить с вами. Свободны? Как бы прискорбно это не звучало, Джункю боялся оказаться пойманным Вонён, поэтому с меньшим удовольствием принял предложение Доёна. Он, возможно, поступал незрело, но одно её упоминание об утренней встрече с Джихуном будило в нём ревность и непонимание. В операционной, стоя бок о бок и почти оказавшись в её руках, он понял, что не готов терять из своей жизни Чан, но так и не мог погасить пламя зависти, испытываемое по отношению к ней. Мотивы и поступки Пака больше ему были непонятны. Он искренне хотел и отказывался верить в то, что у Джихуна есть причины находиться рядом с Вонён. Последнее портило их отношения больше, чем сам факт встречи Вонён с Джихуном. Джункю провёл пастора на крышу, потеплее укрывшись плащом, и попросил сесть под специально посаженном каштановым деревом. Несколько поздно поспевших каштанов лежали у них под скамьёй третий месяц, а из-за приближающейся зимы ветви дерева совсем оголились и тонкими хрупкими лапками указывали на ярко освещенную луну, скрывая за собой россыпь блёклых звёзд на тёмно-зелёном мрачном небе. Джункю был разочарован отсутствием дождя, но специфический мокрый запах приближающейся грозы поступал в нос, и он с успокоением прислушивался к тихому размеренному дыханию Доёна. — Расскажете, почему Чонхвана во второй раз оперировали? Я слышал от него, что его задела пуля, но и не предполагал, что из-за этого могут целую печень убрать. — У него обнаружили эхинококк в печени. Когда его к нам привезли, капсула паразита была уже повреждена и орган было не спасти. Хорошо мы это обнаружили до операции, так как не удалось бы избежать перитонита. В принципе вот и причина. — Как всё хорошо обошлось. Спасибо мирозданию, — ободряюще заметил Доён, а его бледная тень соприкоснулась с тенью Джункю на асфальте позади них. — Благости системы здравоохранения, — опередил священника Джункю, собравшись прервать его тираду о Боге и Христе, хотя отец Ким нисколько не собирался говорить о религии. Опасения хирурга улыбнули священника, и он снова был в состоянии продолжить своё детальное изучение души врача. — Вы правы. Порой человек подобен богу, не думаете? Томас Эдисон, Бенджамин Франклин. — Их способности скорее. Хотя в таком случае я тоже бог, потому что в моих руках жизни людей. — А почему бы и нет? Джункю выдавил из себя глухой смех недоверия, но не удосужил вниманием своих газельных глаз священнослужителя. — Я не бог. И вы не бог. Бога нет. — Почему же? Полёт фантазий человека способен облететь весь космос и придумать другие вселенные, но вы не можете представить себе бога? Или представить себя Богом? — Это разве не богохульство? — лениво спросил Джункю, разговаривая скорее от скуки, чем от рьяного желания. — Может быть, — согласился Доён с неоднозначным огнём во взгляде, которого можно было принять за вызов. — В таком случае вам нельзя так рассуждать о Боге. Я не бог, потому что я человек. Я не всесилен и не всепрощающий. Я не абсолютное добро или зло. Я всего лишь человек. Доён принял внезапное молчание хирурга за попытку успокоить свой бушующий разум, поэтому не позволил Джункю молчать. Ему хотелось всего и сейчас, в особенности вывести хирурга из состояния тонкого душевного равновесия и распороть ему брюшину, пока она так слаба, как вообще может себе ослабеть воин в чужих краях. — Иисус ведь был человеком, но был прямо таким, какими прилагательными вы описали Бога. — Он был рождён от Бога. В нём есть часть Бога. — Значит вы всё-таки верите в Бога? Джункю безысходно выдохнул воздух из лёгких, пойманный на совершенно странном разговоре, а Доён снисходительно ухмыльнулся, присоединившись к тишине, но слыша в уме будущие слова хирурга. — Я не верю ни во что. Не верю, что зло наказуемо; не верю в страдания, которые вознаградятся, и точно не верю другим лживым словам из библии. Я ничему не верю, отец Ким. — Такое неверие должно было порождать зло, но вы добрый. — Потому что бога нет. Если человек к человеку отнесётся с пониманием и примет его недостатки, это сделает мир чуть лучше. Джункю получил в ответ понимающий короткий кивок от Доёна. Секунду спустя продолжио: — Так вот оно что. Как благородно. — Скорее грустно. Я совершил немало ошибок, пока наказывал, злясь на несправедливость. Жаль, что понял эту мудрость поздно. — Расскажете о своих ошибках? — зрачки Доёна хитро блеснули или это был блик желтых фонарей в гладкой поверхности глаз. Джункю не успел анализировать и подробно рассмотреть лицо пред собою. Зазвонил его телефон, тем самым прервав интимный разговор этих двоих. Хирург неохотно вытащил из переднего кармана смартфон, чтобы отклонить вызов и попробовать раскрыться перед священником, но имя на дисплее смотрело на него также убийственно грозно, как в последний раз сам хозяин имени. — Простите, — озадаченно пробормотал врач, привстав и отойдя от каштанового дерева, но вместе с вкрадчивым мужским голосом на том проводе он увидел на краю крыши госпожу Шин. Её короткие черные волосы омывал мелкий осенний дождь со снегом, а ветер трепал нижние края кюлотов. Джункю не успел заметить изменившуюся погоду. У него перехватило дыхание и задрожали ноги. — Джихун, она прыгает, — вырвалось у Кима прежде, чем госпожа Шин шагнула назад в пропасть лицом вниз. Хирург чуть было не полетел за ней, пытаясь остановить мать Рёнджуна от великой глупости, но облаченный в больничную форму ангел-хранитель вовремя оказался рядом, словив Джункю за руку. Ким упал на него и чуть было не сдавил второго под весом своих тяжёлых костей. К счастью, Вонён оказалась проворнее и намного тоньше, поэтому подняться на ноги ей не составило труда. — Вы чего? Совсем свихнулись?! — заорала она на хирурга, а из глаз тут же брызнули солёные слёзы, омывавшие щёки. В её тоне невольно послышались мучительные гнев и обида. Джункю бессильно поднял с земли телефон и, не глядя на возвышающуюся над ним и дрожащую в тревоге Вонён, обратился к Джихуну: — В больнице произошло самоубийство. Приезжай. — Я выезжаю, — холодно успокоил Пак одним лишь скрежетом своих зубов, когда сомкнул челюсть. Оба мужчины ощущали свою безвыходность из-за фактора времени и расстояние, но только Пак оставался спокоен, несмотря на бунтующееся сердце, израненное из-за крепких металлических прутьев вокруг. Совершенно неважно, как всё было. Джихуна волнует, что будет после: — хочу слушать твоё дыхание, Джункю. Дыши четко и громко, пока я не приеду.