Сказки не будет?

      На следующий же день я вычленила все общие для девушек и юношей клубы и записалась в них, не задумываясь пока о последствиях. Я думала пока лишь о том, что отчего-то Гилберт обязан будет записаться на эти же мероприятия. Надо было еще и помнить, что мне придется выйти и из зоны уюта, заняться теми вещами, которые или пугали меня или просто вызывали скуку. Но уже позже, когда все это свершилось, и я ночью хваталась за голову от мыслей о предстоящих приключениях, то успокаивала себя мыслью, что так у нас будут общие интересы, хотя бы внешне.       Даже если я буду подходить каждый день на обеденном времени к нему, если буду разговаривать с ним при любой возможности, я останусь для него одной из многих. Может, каким-то чудом он запомнит мое имя или будет вычленять взглядом лицо из толпы, но этого мало. Мне нужно, чтобы он сам искал разговора со мной или времени, а для этого нужны какие-нибудь общие интересы. Нужно показать ему, что есть у нас что-то общее, приопустить лже-завесу, чтобы потом показать ему настоящую сцену, которую он тоже будет с интересом слушать. Пока же надо будет потерпеть, узнать его мир, пересилить свои страхи.       Первым моим испытанием стал клуб живописи. С трудом верилось, что человек, знающий, что вся его будущая жизнь — война, придет сюда, но какая-то робкая надежда все же толкала меня изнутри вперед. Вперед мимо величественных картин людей, которые, все знали, через пару лет будут запечатлевать королевскую семью, графов, лордов, маркизов в их величии. Я робела перед этими уверенными мазками, казалось бы, несочетающихся цветов, но шла вперед. Со стен на меня смотрели и люди, на которых пробовали себя юные кисти. Например, Шарлотта Абельфрейя Дроссель. Ее портрет вышел утомленным и немного заносчивым, видимо, даже счастливчику, которому она позволила писать портрет, она не была так уж рада предоставить лицо. А может заведомо говорила остальным этим портретом, что больше натурой в этой академии не будет.       В классной комнате меня усадили перед мольбертом, поставили передо мной объект и пожелали удачи. Неспешно я принялась за дело, украдкой рассматривая членов клуба. Все во мне сжалось, потому что недалеко от двери из комнаты обнаружила Гилберта. Он сидел и что-то сосредоточенно писал кистями. Я уткнулась в свой холст, в спешке что-то рисуя, чтобы появился повод пройти мимо него. Когда набросок, каким бы он плохим ни вышел, был готов, я вскочила и стала пробираться вдоль стены к нему, притворяясь, что иду к учителю.       На холсте у Гилберта был наш парк. Не знаю, когда он успел его приметить, учитывая, что кольцо любопытных вокруг него до сих пор не ослабевает, но картина было очень точная.       — Вам подвластны тайны красок, — надеюсь, что мои слова не звучат наигранно. — Вы часто пишете?       Молодой человек повернулся ко мне. В его глазах было удивление, а может, он так пытался скрыть усталость от всеобщего внимания. Я молила бога, чтобы мое лицо не поменяло цвета.       — К сожалению реже, чем хотел бы, — он вежливо улыбнулся мне. — Я Гилберт Бугенвиллея.       — Вайолет Эвергарден, рада знакомству, — откуда у меня берутся слова, почему у меня получается говорить?       — У вас красивое имя, я еще не встречал его.       — Спасибо, — голос у меня был глух. От испуга я словно лишилась сил.       В этот момент меня окликнули. Пришлось подойти к учителю, который заметил мое безделье. Остаток клубного времени я не запомнила. Бездумно рисовала, поэтому удивилась, увидев вполне неплохой результат на своем холсте в итоге. Словно в забытьи я вышла из комнаты, подошла к окну и стала смотреть в него.       Мое имя редкое. Значит ли это, что он его запомнит? А вдруг я ему нагрубила? Вдруг моя фраза была неосторожной? Его слова я помню точно, но свои… я помню, что хотела сказать, но получилось ли воплотить мне это? Обычно с этим проблем у меня не было, ведь все же я в будущем должна была стать составителем писем от королевской семьи. С первого взгляда должность простая и невзрачная, но на самом деле очень ценимая, потому что в деловых ли или в любовных письмах, нужно взвешивать каждое слово. Кроме того, однажды мне придется стать и летописцем, но это произойдет лишь после ухода с должности моего отца, к тому времени я как раз наберусь опыта и смогу трезво оценивать все действия политиков и мысли народа. Но где же мое хваленое красноречие было при встрече с Гилбертом? Со мной или мои слова шли не от головы?       Не знаю, сколько я так простояла, но из этого состояния меня вырвал громкий топот. По этажам корпусов обычно не бегали, за это могли наказать, все же это неприлично, поэтому удивление и любопытство мои были оправданными. По коридору, заглядывая в каждую открытую комнату, бежал Гилберт. Он, то и дело, оглядывался, словно за ним гналась свора собак. Встретив меня взглядом в его лице проскользнуло облегчение.       Весь красный от бега он остановился возле меня и скороговоркой выплюнул слова:       — Помоги мне спрятаться!       Я не раздумывала ни секунды. Просто подобрала юбки и, схватив его за локоть, побежала по коридору в сторону нашего общежития. Искать мальчишку там вряд ли будут, поэтому надо будет просто найти укромное место и переждать бурю из вне. Кроме нашего топота, я слышала где-то в отдалении еще один, какой-то неуклюжий, но очень настырный. В корсете я запыхалась, но остановиться не могла.       Я завернула в каморку служанок и задвинула ее дверь половой щеткой. Сдерживая дыхание, мы прислушивались к шагам. Я смотрела на него и пыталась осмыслить произошедшее. Только сейчас я поняла, как выглядели мы со стороны. Если кто-то увидел нас, то поползут слухи, а крестная всея девушек меня накажет — леди не должна так себя вести, не должна тащить молодого человека и запираться с ним в комнате. Боже, все это падет и на Гилберта. Мы можем запятнать наши имена и поплатиться за это телами.       — Что произошло?       — Я передразнивал учителя и посмел слишком громко высказать один неприличный факт о нем. Я не знал, что он проходил мимо в этот момент, — глаза Гилберта, не скрываясь, брызгали искрами смеха и озорства, которые он силился сдержать в страхе быть найденным.       — Вам надо было просто извиниться и принять наказание. Теперь простым переписыванием свода приличий не обойдется, — я робко взглянула на него.       — Не переживайте. Ничему не сравниться с наказаниями в училище, — он, наверное, хотел меня приободрить, но своим признанием он меня больше расстроил.       Я посмотрела на него. Его глаза были так близко. Удержаться от соблазна смотреть в них было выше моих сил. Они были невероятно красивыми. Темные к центру и почти хрустально-зеленые по краям. Внизу на левом глазу были оливковые крапинки, которые почему-то придавали ему сходство с котом. Я знала, что неприлично смотреть так долго, но не могла остановиться, потому что казалось, что вот-вот и эти глаза откроют мне все, что я желаю знать о нем, я смогу понять, что он думает обо мне.       Глаза сощурились в усмешке. Я резко отвернулась, чуть не ударившись лбом о полку. Щеки горели, они точно были красными. Гилберт тронул меня за плечо.       — Что-то не так?       — Ва-ваши глаза, они очень красивые. Простите, если оскорбила вас. У меня не было такого умысла.       — Не переживайте. Подобные ситуации уже были, я понимаю вас, — он приоткрыл дверь и выглянул. — Кажется все стихло. Можете идти, я пойду через пять минут.       Я двинулась, скользнув в последний раз по нему взглядом. В последний момент Гилберт окликнул меня.       — Госпожа Эвергарден, благодарю вас. Не бойтесь последствий, их не будет для вас.       — Я и не боюсь их.       По коридору мой путь пролег прямиком в нашу с Лукулией комнату. Приключений с меня сегодня хватит. Однако я была благодарна этому событию, потому что теперь точно знала, что Гилберт меня запомнил. А еще я влюбилась без памяти. Моя влюбленность укрепилась, словно его глаза связали мое сердце обещанием. Нет, мои действиями были не ошибкой, по крайней мере я не считаю их таковой.