Сказки не будет?

      С того дня наши взаимоотношения с Гилбертом теплели с каждым днем. Он посещал еще клубы верховой езды и фехтования, а я, разумеется вместе с ним. На каждое занятие я шла, как на суд к королю: мне казалось, что я не переживу его и моя жизнь закончится. Я неплохо держалась в седле, но, когда от нас требовали преодолевать препятствия, падала с Дьявола, который привык все это проворачивать без моего участия. На фехтовании все было еще хуже. Я падала на ровном месте, совершала ошибки и не понимала, как двигаться от того, что нервничала. Надо мной смеялись, Гилберт посмеивался и пытался объяснить, но большого результата это не принесло. Все, что мне оставалось — неловко улыбаться и, стиснув зубы, вставать на ушибленных ногах. Старалась не показывать слез, чтобы не сделать свое положение еще более плачевным, а в душе успокаивала себя мыслью, что это ради сближения с тем, кого люблю.       Кроме клубных занятий мы просто гуляли в свободное время. Почти всегда это происходило в компании его друзей. Мне было сложно почувствовать ту грань, когда нужно и можно было позволить себе легкую дурашливость, а когда надо было все же помнить, что леди должна выглядеть достойно. И все же, мне кажется, у мне это удавалось. Молодым людям было весело со мной, их не тяготило мое общество, но при этом, если я внезапно становилась строга, то они тоже приосанивались, чувствуя, что происходящее неприлично. Однако от всея-крестной я стала часто получать замечания и временами наказания, похоже она не видела всей картины верно. Да и многие девушки явно сплетничали обо мне.       Однако недобрая молва ходила обо мне не долго. Через пару месяцев произошло событие, которое из порочной девки превратило меня в героя. Это был воскресный день. После службы мы договорились с Гилбертом съездить на утес, который он приметил однажды. Он уверял меня, что там можно приладить потрясающие качели, которые будут летать даже над озером. Мой друг даже взял с собой крепкую доску из конюшни и прочную веревку.       Мы выехали почти тайно, никто не видел нас. Мне было все равно, куда ехать, главное — с ним. А он как назло все время горячил и торопил коня, норовя умчаться от меня вдаль. Дьявол иной раз злобно храпел, когда я его в очередной раз подгоняла, видимо, мы с ним вместе были больше созерцателями. Гилберт же посмеивался и подстегивал меня словами, как мальчишке ему хотелось соревноваться и гарцевать на лоснящемся бурыми боками и сильной шеей Янтаре.       Через полтора часа мы добрались до утеса. Вид с него и правда был захватывающий дух, но про себя я подумала, что это не стоило такого долгого и утомительного пути. К тому же поговорить с Гилбертом, как это требовали мои идеальные мечты, так и не вышло: я видела лишь его спину почти все время и слышала заливистый смех. Но, может, сейчас, когда мы повесим качели, и я буду качаться на них, он будет рад поговорить. Может, получится узнать о его литературных предпочтениях — все же скоро Рождество, почему бы не подарить ему книгу?       Гилберт полез на дерево ловко, как кот. Снизу я стояла и с восхищением смотрела на это. Но долго продлиться моим восторгам не было суждено. Внезапно, когда он уже закинул одну ногу на нужную ветку, другой сапог соскользнул и мой друг понесся камнем вниз. Я закричала, все внутри сжалось при виде того, как он хаотично летит к земле и глухо падает на влажную золотистую от заходящего солнца землю.       Я бросилась к нему. Гилберт коротко и напряженно дышал, обхватив левую ногу. Лицо у него сковала бледность. Спустя минуту, в которую я не могла найтись, чтобы помочь, он робко улыбнулся мне и вскочил на ноги, но тут же рухнул на землю, не пройдя и шага. Стало понятно, что дело приняло серьезный оборот.       За десятки миль от нашей академии, полностью растерянная перед болью дорогого мне человека, я почувствовала себя совсем крошечной и беспомощной. Почти в голос я заплакала. А Гилберт тем временем приматывал к ноге несостоявшиеся качели. Приладив конструкцию, он схватил меня за руку и испуганно зашептал, все время пульсирующе сжимая мое запястье:       — Вайолет, послушай, послушай. Пожалуйста, сядь на Дьявола и съезди в академию. Скажи им, что я здесь, и возвращайся в корпус, поняла? Поняла?       Я кивнула, хотя теперь точно знаю, что в тот момент ничего не поняла. Я все сделала верно, потому что по дороге сама продумала действия. Я как будто очнулась уже в седле. Яростно я почти беспрерывно обрушивала на жеребца удары стека в надежде, что он может еще ускориться. Ветки хлестали меня по лицу, два раза я теряла дорогу в сумеречном свете. В один момент перед нами внезапно вырос пень, перед которым Дьявол испуганно затормозил. Я вылетела из седла, но тут же взлетела на коня и снова погнала его. Наверное, в этот раз дорогу я осилила за час.       Во двор академии я бесцеремонно проскочила. И я, и мой жеребец были на взводе, поэтому мы, не прекращая, кружили на месте. Я все время наматывала на локоть поводья, потому что Дьявол казался мне неуправляемым, хотя на самом деле его тревожили больше именно мои действия. К нам подбегали и юноши из старших классов, и даже сбежались от конюшни конюхи, но мы никому не давались в руки. На шум сбежались учителя. А я все это время кричала:       — Скорее! Господин Бугенвиллея повредил ногу на утесе! Скорее!       Сначала меня никто не понимал. Всем казалось, что помощь нужна мне с неуправляемым конем. Меня бросало в отчаяние от их бесполезных действий. До сих пор не знаю, каким чудом мы никого тогда не задавили. Но в конце концов до кого-то дошел смысл моих криков. Стали собирать повозку, несколько старших учеников тоже заседлали лошадей. Я не могла успокоиться. Пусть мы и остановились с Дьяволом в смиренном ожидании — меня хотели отправить в корпус, но только я знала, где Гилберт, — но я так сильно тянула поводья, что потом выяснилось, что повредила коню губы.       Мы тронулись. Я снова была готова помчать, хотя мой жеребец уже и был на грани, но повозка не могла так быстро двигаться, чего я в том состоянии судорожного страха не понимала. Я опережала процессию, потом возвращалась и так раз за разом. Скоро совсем стемнело, зажгли фонари, но мой конь и с ними спотыкался от усталости. Кто-то из старших учеников в один момент схватил Дьявола под уздцы и вынудил меня ехать рядом, боясь, что я расшибусь так. Но даже так мне покоя не было. Все мое волнение вылилось в редкие мольбы ускориться. Я не могла усидеть на месте.       Наконец деревья расступились и я увидела этот злосчастный утес. На нем, не отходя от раненого хозяина стоял утомленный не разнузданный Янтарь. Чем ближе мы становились, тем яснее вычерчивалась прислонившаяся к стволу фигура Гилберта. Мы остановились. Я тут же соскочила с коня, но запуталась в стремени и едва не упала.       — Я же велел тебе остаться в корпусе, — устало сказал Гилберт при моем приближении.       Его тут же окружили, морщащегося перенесли в повозку. Меня хотели усадить вместе с ним, но выяснилось, что Янтарь шарахается ото всех кроме меня. Я снова села на своего изможденного Дьявола, но теперь к моей луке были привязаны еще и поводья Янтаря. Мы двинулись назад. Теперь я была уже спокойнее, видя рядом с собой прикрывшего глаза Гилберта. Постепенно пережитое волнами стало проясняться у меня в уме. Руки стали трястись, ноги не могли твердо стиснуть бока коня, но он бы все равно уже не смог ускориться.       Сколько я так провела в седле? Часов пять? В теле была непреодолимая усталость, но надо было потерпеть еще немного.       Я молила бога, чтобы с моим любимым все было хорошо, чтобы повреждение было пустяковым. Он часто морщился на ухабах, хотя его ногу и положили очень удачно. Иногда он приоткрывал глаза, я старалась ему улыбаться, пусть слезы и душили меня. Надо показать ему, что теперь все будет хорошо. Ему тоже было нелегко. С невыносимой болью он сидел много часов в холоде остывающего дня. А если бы в лесу были дикие звери — представляю, как он боялся.       Во дворе академии нас ждали многие. Учителя и лекарь тут же бросились к повозке, осматривая Гилберта. Я хотела отвести коней к стойлам, а потом отправиться в свою комнату, где смогу откровенно разрыдаться в объятиях Лукулии. Но стоило мне только поднять поводья, как я увидела, что огни фонарей перед моим лицом смазываются. Меня повело куда-то в бок. Позже мне рассказывали, что тогда обо мне вообще никто не помнил, и я каким-то чудом просто упала на шею Янтаря, стоявшего рядом. Столько часов в страхе и тревоге, в непрерывном движении на лошади — такое испытание и не для каждого мужчины.       Очнулась на следующий день в лазарете я героиней. Бесстрашная и волевая девушка, которая ради друга провела в седле на самом деле 6 часов, не растерялась. После этого никто не посмел за спиной осуждать меня, никто не считал мое общение с Гилбертом ветренностью. Пусть и в самой причине возникшего бедствия можно было вычленить немало слухов.