Сказки не будет?

      Гилберт был все же невероятным человеком. Стоило ему появиться и вокруг него, меня и Клаудии вновь стали собираться люди. Наша старая компания не только вернулась, но еще и стала шире. Никакого чувства неловкости между нами не было, даже с теми, кого я однажды отвергла. Мы точно также, как и раньше, решались на авантюры, гуляли и получали наказания от учителей. Память о моем давнем подвиге уже прошла, да и возраст был не тем, чтобы спускать все на неразумность, поэтому обо мне снова стали откровенно сплетничать, осуждать. Наказывая меня, всея-крестная начала грозить, что однажды отведет меня к главе академии, который непременно отчислит «дерзкую и распутную особу». Мне было все равно на исполосованную кожу или руки, неподъемные после нескольких часов держания толмутов над головой, на угрозы. Что-то мне подсказывало, что, пока наши шалости не заденут внешний мир, из стен академии нас не выдворят. И все же я стала осторожнее, даже трусливее. Просто для себя я решила, что если и бороться за Гилберта, то в глазах своих противников я должна выглядеть безукоризненно, имеющей на него право.       Теперь я иногда отказывалась от некоторых приключений, если понимала, что из них сухими выйти точно не получится. Но эти отказы мне давались нелегко, мне казалось, что это лишает меня возможности показать Гилберту, что у меня есть к нему чувства. Кроме того, я беспокоилась за него. Каждый раз в его действиях было вдоволь безрассудства, которое другие юноши даже не задумывались сдерживать, он легко мог пострадать. А в моей памяти до сих пор свеж тот день, когда он повредил ногу. Тот страх, не покидая, сидит во мне, связывая его боль с моей. Именно из-за этого одна наша авантюра чуть не оборвала мою жизнь. Хотя его вины в этом почти и не было.       В тот день, а точнее в ночь, мы намеревались сбежать из академии к ближайшему пруду. Был март, но лед еще не тронулся, поэтому наша компания хотела напоследок насладиться катанием на коньках. Почему ночью? Просто, чтобы был элемент нарушения, да и учителя уже запретили ходить на озеро.       Я долго колебалась. Здравый смысл выл во мне, указывая на неразумность риска. Но и на озеро хотелось пойти. Здесь была не только забота о Гилберте, но и давняя романтическая мечта: небесная тьма, луна, диск воды и мы вдвоем. И я пошла.       Лукулия проводила меня встревоженным взглядом, но не попыталась остановить, поэтому я, держась за воздух, ступала по нескрипящим половицам. Их все я уже выучила, поэтому пробраться на улицу, а потом пробежать к парку было несложно. Там меня уже ждали. Шесть человек с коньками в руках, как и у меня.       Мы двинулись. До озера было пятнадцать минут бегом. Все было спокойно: мы без шума пробрались через щель в заборе со стороны корпуса служанок, быстро нашли нужную тропку, припорошенную снегом. Было весело и немножко страшно, но я знала, что по бокам от меня идут Клаудия и Гилберт, готовые меня защитить, это успокаивало. Общаться с молодыми людьми было гораздо веселее, чем с девушками. Единственное, что неловко мне становилось, когда они начинали обсуждать нас, но в такие моменты я просто отрешалась от разговора, или мои друзья, чувствуя мое смущение, начинали разговаривать только со мной.       Озеро слабо поблескивало, за ним виднелись зловещие деревья, холод покалывал. Чтобы не стало совсем жутко, я встала рядом с Гилбертом. Он, видимо, верно понял меня, потому что взял за рукав платья, и так мы вместе спустились к кромке. Я осторожно поставила ногу на лед и тут же услышала и почувствовала хруст. Отпрянула. Юноши засмеялись и смело вскочили на лед, покатились. Я стояла одна на берегу. Видела, что лед выдерживает столько человек, но все равно тот хруст до сих пор звучал в ушах, поэтому я робела.       Меня звали, посмеивались, но я стояла.       — Вайолет, лед крепкий, — Гилберт прыгнул для наглядности, — не бойтесь, пойдемте.       Только после этого я пересилила себя и ступила на лед. Хруст преследовал меня, но никто не проваливался. Сделав пару кругов, мы стали играть в салки. Было весело, хотя мне и было тяжело. Я очень слабая, поэтому, несмотря на то, что мне поддавались, мне приходилось постоянно с такой силой отталкиваться ото льда, что ноги ныли от напряжения. Горло распирало от холодного воздуха, но это не могло удержать меня от смеха или воскликов.       Когда вел Клаудия, он настойчиво преследовал меня. Я изворачивалась как могла, ускорялась и ускорялась. И вот, понимая, что мне не скрыться, я хотела уже сдаться, когда в спину меня сильно толкнули. Видимо, мой друг случайно сделал это на всей скорости. Я потеряла равновесие и упала вперед. Только мои руки встретили холодную твердыню льда, как тут же в них ударила вода. Не успела я вскрикнуть, как всю меня утянуло под воду, холод ошпарил меня, сердце сжалось. Тело рвануло наверх, и я смогла вдохнуть воздуха, но тут же меня вновь потянула назад мокрая одежда, в которой путались ноги и руки. В панике я металась из стороны в сторону, уже потеряв дно и поверхность. Я вдохнула воду, легкие обожгло. В глазах начало темнеть. Из последних сил я сделала рывок в какую-то сторону и в этот миг почувствовала, что меня за шиворот платья тянут. Подхватили и под руки, а потом ночной воздух выдул все жжение ледяной воды, и меня охватила дрожь.       Я лежала на боку, выкашливая воду, и чувствовала, как пристываю ко льду. Надо мной высились темные фигуры. Дышать было больно, каждое дуновение ветра леденило кости. Как только я уняла кашель, без сил опустила голову и сжалась, силясь согреться. Но меня тут же подхватили на руки. Это был Гилберт. Его руки против ожидания были ледяными. Я всмотрелась в его лицо и увидела в нем страх. Глаза были большими, больше я ничего заметить не успела. Я положила голову ему на плечо. На меня сверху накинули чей-то сюртук.       — Надо скорее возвращаться и отнести ее к их всея-крестной, — кто-то предложил. Возражений это не встретило.       Но я не хотела этого. Узнав, что произошло, накажут и компанию, а я в случае чего буду выглядеть в глазах Бугенвиллей неприлично, если про это прознают.       — Нет, нельзя! — стуча зубами, взмолилась я.       Все замерли. Странно, что они прислушались к моим словам, на их месте я не стала бы церемониться с девчонкой. Было решено просто отнести меня в комнату. В парке все, кроме нас с Гилбертом отправились в юношеский корпус. Мы не должны были привлекать лишнего внимания.       Я грелась и утыкалась холодным лицом ему в шею. Волосы хрустели, тела я не чувствовала. Но голова горела, взгляд начал плыть. У меня был жар, хотя чему я удивлялась. Почему-то мне казалось, что я не выживу. Наверное, страх пережитого и захватывающая тело болезнь, мутили мое сознание. Именно поэтому, боясь, что я так и не узнаю хотя бы части правды, я спросила то, что ни за что бы не спросила, будь я в трезвом рассудке:       — Гилберт, ты не можешь жить без Шарлотты?       Он помолчал, а потом тихо ответил:       — Я могу, но мой отец не может.       — Жарко, — жалко и несвязно прошептала я, но он услышал и встревоженно коснулся щекой моего лба. — Гилберт, не неси меня к всея-крестной. Я продержусь до утра.       Он явно колебался, но все же аккуратно понес меня на второй этаж к нашей комнате. У двери он поставил меня на ноги и, поддерживая, несильно постучал в дверь. Через минуту из комнаты выглянула Лукулия. Гилберт, смотря в сторону, передал ей меня и скоро объяснил произошедшее. Я помню только, что он с тревогой просил ее позаботиться обо мне и сообщить утром о моем состоянии. В тот момент в бессвязном бреду мне казалось, что он любит только меня. Мысль, что тревогу можно испытывать и за сестру, и за друга и даже за верного коня — мне не приходила.       Он ушел. Лулу, уложила меня на кровать, раздела и накрыла всем теплым. В полусознании я провела все время до утра. Я будто бы снова барахталась в той воде на пруду, только теперь все вокруг меня было более вязким, а меня трясло.       Утром пришли всея-крестная, лекарь, которые подтвердили, что у меня жар. А позже моя болезнь перешла в пневмонию.