Сказки не будет?

      После посещения лазарета я упросила Дитфриха прогуляться в парке академии. Он не выражал категоричного протеста, лишь заметил, что после случившегося мне был бы полезен отдых. Недавний конфликт оставил на моей скуле небольшую царапину, которую я, то и дело, пыталась скрыть прядями волос. Я пыталась выглядеть дружелюбно и спокойно, потому что знала: это столкновение с главой Бугенвиллея крайне неприятно и для Дитфриха, хотя внутри у меня до сих пор все стыло, стоило вспомнить грузную фигуру.       Мы шли по аллеям чуть порознь, словно чужие. Молчали. Я изредка заглядывала в его лицо — оно было скованным и сосредоточенным, вновь утомленным. От этого я почему-то невольно чувствовала вину. Все в этой ситуации хотелось исправить. Или переписать, но я, как никто, знала, что чернил не выгнать с бумаги. Нужно или брать новый лист, или продолжать писать, стараясь сгладить острую фразу, допущенную ранее.       Постепенно, шажок за шажком, я приблизилась к нему и сплела его руку со своей. Он вздрогнул, но смиренно понес мою ладонь на своей. Ему пришлось замедлиться, чтобы мои маленькие ноги поспевали за ним. Как хорошо было так идти, мы словно попали в какой-то дивный мир, где не было никого. Нас окружали лишь цветущие в оранжевых лучах деревья, а перед нами стелилась мягкая дорога.       Я повернула и подняла голову, чтобы посмотреть на него, оказывается, Дитфрих уже долго разглядывал меня. Стоило нашим глазам пересечься и он тут же, как испуганный зверь, отвел свои.       — Господин Бугенвиллея, все в порядке, — я старательно ждала, когда он вновь посмотрит на меня. — Если я ничуть не расстроена, то и вы, пожалуйста, не тревожьтесь.       — Мне так жаль, сегодня такой важный день, а из-за меня вас оскорбили и напугали, — он еще сильнее отвернулся.       — Господин Бугенвиллея, — позвала требовательно, он посмотрел на меня насуплено как ребенок. — Мне действительно было страшно. Но я так была счастлива, когда в комнату вошли вы и спасли меня. Я бы не испытала такой радости и покоя, даже если бы вмешался мой отец.       Его лицо дрогнуло, Дитфрих вновь отвернулся, но я почувствовала, как мою руку он невольно сжал чуть сильнее. Рядом со мной словно шел большой черно-белый кот: вроде, и ластится, но при этом изворачивается. Пусть, мне пока достаточно и его компании.       Разглядывая втайне Дитфриха, я сравнивала его с родственниками. Гилберт был вполне закономерным итогом такого тоталитарного воспитания. Это объясняло мне и причину его нынешнего подчинения Шарлотте — он ищет себе именно хозяина, потому что всегда жил безвольно, да и боится разгневать свою невесту, а следом и отца; также теперь я понимала, почему он так говорил о своем доме, когда принимал книгу в подарок на рождество. Ему невыносимо было жить рабом, но и господином он жить не умел — вот он — отец-тиран.       Однако я не понимала, почему же тогда Дитфрих вырос таким бунтарем, а у отца перенял лишь упертость и суровость? Наверное, неправильно было задавать этот вопрос сейчас, но я хочу понять Дитфриха, и немножечко мне любопытно. Поэтому я осторожно задала этот вопрос.       — В юности, пребывая в училище, я немногим отличался от нынешнего младшего брата, — он стал смотреть прямо, говорил словно с собой. — Я не смел перечить отцу и даже не смел помыслить, что меня ждет иное будущее, не зависящее от мнения отца. Там, на военной подготовке, нам позволялись личные слуги. У меня был в подчинении мальчишка-сверстник, его отец прислуживал моему, а его дед — деду моему, — Дитфрих раздраженно выдохнул. — Мы были приятелями, я не считал его рабом.       — Один раз, — после недолгой паузы продолжил он, — наш отряд пытались заставить отстреливать детей захваченной страны. Мы с дрожащими руками уже взялись за оружие — до этого мы никого не убивали. Но мой слуга отказался. Он высказал свой протест прямо в глаза моему отцу. Все понимали, что событие то было неверно, но воспротивился только мой друг, — Дитфрих говорил глухо. — Я молил отца простить его, но мне пригрозили той же участью, что и слуге, а я испугался. Моего друга расстреляли среди детей-пленников. С того момента я понял, что лучше уж умереть, гордо защитив свое мнение или других людей, чем стать трусливым живодером-куклой. И возненавидел отца.       Мне стало дурно, когда я представила то событие. Куча худых и измученных детей смотрят со страхом на других детей, которые с таким же страхом держат оружие, направленное на тех, кто мог бы быть им друзьями. А среди них гордый и смелый мальчишка смотрит прямо без капли сомнения или сожаления в глаза всеобщего мучителя. Убить своего друга и невинных детей, чувствовать свое бессилие до сих пор — этот хворост для гнева и ненависти будет долго мучить Дитфриха.       — Прошу прощения за мой вопрос, — прошептала я.       Он повернулся, глядя на меня с тревогой, может, подумал, что я готова потерять сознание. На самом же деле мне было совестно за свое любопытство и за то, что я заставила его вспомнить об этом событии.       Чтобы разрешить эту неловкость, я стала смотреть по сторонам. Невольно я остановилась возле цветущей розовыми облачками вишни. Она находилась в самой глуши сада, но при этом была почти нетронутой, цветы даже не начали облетать. Я вытянула руку с кольцом вперед и стала сравнивать их. Камни в украшении были темнее. Одновременно с этим я вспомнила о часах, подаренных Дитфриху, и незаметно скосила глаза на его карман. Цепочка была на месте. Значит, он тоже не снимал их.       Для него мой взгляд не остался тайной, отчего молодой человек хмыкнул. Я вспыхнула и потупилась.       — Я очень тускл в словах, — он отвернулся вновь, — но вы очень прелестны.       Внезапно он заторопился, заволновался. Из внутреннего кармана мундира он бережно достал тонкую в своем искусстве статуэтку лошади, бегущей рысцой, из красивого водянисто-черного камня и небольшую кожаную шелковистую на ощупь книжку.       — Вайолет, поздравляю вас с именинами. На чужой земле, увидев эти вещи, я вспомнил о вас, — он протянул мне их и почти впихнул в руки, не поворачивая головы.       Я приняла их, с очарованием разглядывая дневник, в котором я собственно и записываю эту историю, и маленькую копию Дьявола. Но в следующий миг что-то шаловливое во мне взметнулось. Мне непременно необходимо было увидеть его лицо, как он может отворачиваться от меня в такой прекрасный момент.       Крепко прижимая к груди дары, я внезапно прыгнула, оказавшись прямо напротив его лица, и не смогла сдержать улыбки. Суровый и грозный Дитфрих Бугенвиллея покраснел от смущения. Все было очаровательно в нем в этот момент.       — Спасибо, вам за то, что помнили о моих именинах и смогли сделать такие чудные подарки, — он снова отвернулся от меня и кивнул. Все же в душе он до сих пор неуверенный юноша. — Вы привезли мне статуэтку, которая очень похожа на моего коня, Дьявола. Не хотите посмотреть на него? — Пусть расслабится, он явно сегодня сделал очень много подвигов.       Он кивнул, и мы вместе направились к конюшне. По дороге нам встретился мой отец. Увидев меня абсолютно счастливую, идущую под руку с любимым человеком, он все же простил себя. С одинаковым радушием он поприветствовал и меня, и Дитфриха.