Когда киты выброшены на берег

Плотный, крепкий сон без сновидений медленно перетекал в сладкую дремоту. Открывать глаза было лень. Тело приятно ломило. Годжо пошарил рукой рядом с собой, но ни на что, кроме остывших простыней, не наткнулся. — Она ушла, — послышался голос откуда-то сбоку. Годжо резко открыл глаза и подтянулся на руках, отрывая лицо от подушки. — Ты что здесь забыл, Фушигуро? — спросил он хриплым спросонья голосом. — И тебе доброе утро, — сказал Тоджи. Он вальяжно расположился в кресле, которое стояло в углу комнаты. Годжо по дурной привычке туда часто вещи бросал, а если говорить точнее, складировал. Но сейчас половину дорогого шмотья Тоджи скинул, чтобы нормально сесть. Годжо раздражённо фыркнул, сонно проморгавшись. Не такой он компании с утра ожидал. Откинул одеяло и встал босыми ступнями на пол. — Прикройся, — кинул Тоджи, поморщившись. — Неужели мой член будоражит твою тонкую душевную организацию? — спросил Годжо, приподняв светлую бровь. — Скорее оскорбляет моё чувство прекрасного, — фыркнул Тоджи. — Завидуй молча, — усмехнулся Годжо — Было бы чему, — скривил губы Тоджи. — Так есть, чему. Неужели ослеп на старости лет? — спросил Годжо. — Нет, к твоим причиндалам всегда надо было приглядываться через микроскоп, а лучше из прицела снайперской винтовки. — Ба, у кого-то голос прорезался. Как ты сам от своего яда ещё не помер? — Не дождёшься, у меня иммунитет. Предлагаю закончить наш обмен любезностями. — И развеять то сексуальное напряжение, что витает между нами? — усмехнулся Годжо. — Не забывайся, малыш Сатору. Я тебе не клиент, — посмотрел на него Тоджи. — А хотел бы им стать? — вызывающе улыбнулся Годжо. — Сучонок, — сказал Тоджи, но беззлобно, и кинул в Сатору домашними спортивными штанами, что валялись в ворохе скинутой на пол одежды. Годжо тихо рассмеялся, зная, что первый раунд за ним. Сколько ещё предстоит выстоять, пока не ясно. Но это будет хорошей компенсацией за испорченное утро. — Так что ты здесь забыл? — уже без игривости в голосе спросил Годжо. — Ты не брал трубку весь вечер, а потом и ночь. И изрядно напряг Нанами, — пояснил Тоджи. — Я был занят, — коротко сказал Годжо. — Я заметил, — улыбнулся Тоджи. — И давно ты клиенток к себе на дом водишь? — Не твоё дело, — бросил Годжо, натягивая штаны на голое тело. — Хотя… может, она и не клиентка вовсе, — протянул нараспев Тоджи своим бархатным, прокуренным голосом. Что ж, привычки старого мартовского кота никогда не выветриваются, а остаются на всю жизнь, чуть ли не до гробовой доски. — Я же сказал, не твоё дело, — поморщился Сатору, медленно беря курс в сторону кухни. — Кофе будешь? — Буду, если в кружку не плюнешь, — Тоджи встал и пошёл за ним, внимательно разглядывая широкую спину в чужих отметинах. — Не плюну, если бесить прекратишь, — отозвался Сатору. — Ничего обещать не могу, — сказал Тоджи. Они прошли на просторную кухню. Годжо тут же безошибочно, по отработанному маршруту привычными движениями принялся готовить кофе: турка, молотые зёрна, вода, плита. Тоджи видел, что здесь, в этом слишком большом, полном воздуха и света месте, редко ели, ещё реже что-то готовили, кроме ароматного, вызывающего зависимость напитка из кофеина. Он уселся на стул и достал из кармана джинсов пачку сигарет. Прихватил губами одну. Годжо подошёл к нему и без вопросов подцепил пальцами вторую. Наклонился, когда Тоджи достал зажигалку, и прикурил. — На голодный желудок, — осуждающе протянул Тоджи. — А сам-то, — фыркнул Сатору. — И давно ты включил папочку? Жизнь с сыном на тебя дурно влияет. — Разве дурно? — спросил Тоджи. — Ты размяк. Непривычно видеть, — прокомментировал Сатору. — А ты как будто не рад. — Рад. Если Мегуми рад, то и я тоже. — С ним пока всё сложно, — отозвался Тоджи. Нехотя. Он всегда не любил поднимать тему семьи. Как тогда, когда бессмысленно и опасно дрейфовал на волнах жизни этой непростой, так и сейчас, когда вернулся в тёплую гавань к жене и сыну. — Ещё бы, — усмехнулся Годжо и сделал затяжку. — Ты б навестил его. Скучает, — сказал Тоджи. — Со своими собаками только и возится, а слушает лишь мать. Меня через пень колоду. — А ты как хотел? — спросил Сатору. — И вообще, просишь меня навестить сына, а сам не переживаешь, что он со шлюхой будет общаться? Тоджи невесело усмехнулся. — И давно ты словосочетание «элитный эскорт» так ёмко упаковал? — Вещи надо называть своими именами, — сказал Сатору, стряхнув пепел в пепельницу и очень вовремя подхватил турку, чтобы содержимое в ней не пролилось на плоский тёмный сенсор. — Тогда завязывай с этим, — сказал Тоджи. — Ты мне морали читать пришёл, папочка? — спросил Сатору, достав из шкафчика две кружки. — Добавь больше яда в голос, а то фальшиво звучишь, — усмехнулся Тоджи. Сатору посмотрел на него из-за плеча с зажатой в зубах сигаретой и показал средний палец. Тоджи закатил глаза. Ну что с пацана взять? Весь исходится отравой, шипы наружу выставляет. Правду говорят, чем ярче окраска, тем особь ядовитей. Но в природе и обманки существуют. Некоторые хитрецы настолько преисполнились в познании жизни, что начали косить под своих опасных собратьев, хотя в теории и мухи не обидят. Лишь бы их не трогали, не тыкали пальцем да палкой, не пытались разодрать мягкое нутро когтями, зубами или клювом. Годжо балансировал где-то на грани между двумя крайностями одной сущности. — Перезвони Нанами, — сказал Тоджи, решив сменить тему. — Перезвоню, — Сатору поставил перед ним кружку ароматного кофе. — Хотя, ты наверное уже доложил. — Не без этого, — бросил Тоджи. — Не смотри на меня так. Я как раз по телефону с ним разговаривал, когда твоя девка из квартиры выходила. — Сама, значит, ушла, — задумчиво протянул Сатору. — А ты думал, я спровадил? — удивился Тоджи. — Да кто тебя знает, — раздражённо фыркнул Годжо. — Ничего не сказала? Вы с ней вообще говорили? — Парой фраз перекинулись, — ответил Тоджи, облокотившись на спинку стула. Его взгляд Годжо не понравился. — И какими же? — спросил он медленно. — Ты мне лучше скажи: она знала, кем ты работаешь? — Нет. — Теперь знает. — Чёртов ублюдок, — выдохнул Годжо слишком спокойно. — А ты её посвящать не планировал? — улыбнулся Тоджи, сделав глоток горячего кофе и даже не поморщившись от высокой температуры. — Знаешь ли, я не говорю, что трахаюсь за деньги, каждому встреченному мной человеку, особенно, если он мне действительно понравился, — сказал Годжо. — А она тебе понравилась? — Представь себе. — Или понравилась её схожесть с кое-кем? Годжо поднял на Тоджи тяжёлый взгляд. В такие минуты его обычно ясные, красивые глаза становились пасмурными, в них с треском, воем ломались льды, покрывающие холодные северные моря. Тихая ярость тлела синим пламенем. — Да брось ты отрицать, — кинул Тоджи. — Высокая, ноги от ушей, темноволосая, темноглазая лисица. Почти он, только изящнее. — Зря я тебе в кофе не плюнул, — мгновенно изменился в лице Годжо. — Или яду не подсыпал. — Тогда Мегуми расстроится, — сказал Тоджи. — К сожалению, да, — посмотрел на него Годжо. — А ты давай, завязывай чудить. Или малыш Нанами до пенсии не доживёт, потому что до седых волос ты его уже довёл, — Тоджи поднялся со стула, собираясь уходить. Сигарета тлела у него в зубах. — Так пусть и не беспокоится за меня. С моста сигать я пока не собираюсь. Обслуживать компанию на десять человек с коксом и тоннами бухла тоже, — сказал Годжо. — Вот уж не надо. Ты нас тогда знатно напугал, — кинул Тоджи. — Мы решили, что совсем с башкой беда. Кто ж знал, что малышу Сатору не острых ощущений захотелось, а очередного проблемного подростка из беды выручить. — Я периодически чищу карму, знаешь ли, — улыбнулся Годжо. — Хотя, идея быть оттраха… Он не закончил. Тоджи подошёл к нему близко-близко, посмотрел прямо в глаза тёмным, немигающим взглядом раскосых глаз и тихо холодно произнёс, туша сигарету в пепельнице: — Знаешь что, чудо-мальчик, за тебя незаслуженно много людей волнуется. Незаслуженно много людей готовы жопу рвать. Сам виноват. Спас, приручил, с рук некоторых кормил, привязал к себе, а теперь медленно тихим самоубийством занимаешься прямо у них на глазах. Ладно на блядство твоё сквозь пальцы терпеливо смотрят, надеясь, что одумаешься, но ты же не одумаешься, не остепенишься… — Ты вот остепенился, — протянул Годжо, глядя в глаза Тоджи. — У меня было, ради кого, — Тоджи отстранился. — У меня тоже в своё время. — Это «тоже» тебя на дно и утянуло. — Лучше не продолжай, — оборвал его Годжо. — Как скажешь, малыш Сатору, — Тоджи направился к выходу. — Если эта баба тебе действительно понравилась, а не была развлечением на одну ночь, то советую шанс не упускать. — Твоими стараниями она и знать меня теперь не захочет, — кинул Годжо. — А ты проверь. Может, дамочка любительница экстремальных ощущений, — приподнял бровь Тоджи. — Дверь сам закроешь. Ты мне настроение испортил. Провожать не пойду, — заявил Годжо. — Да уж, обойдусь, сладенький, не напрягай натруженные за ночь ножки, — хохотнул Тоджи и скрылся в коридоре квартиры. Сатору подождал, пока хлопнет входная дверь. И только потом встал, подхватив кружку кофе. Прошёл в спальню. Оглядел расправленную кровать с перемятыми простынями. Потом подошёл к большому окну. Внизу начинала кипеть, бурлить, исходиться живым соком повседневность. Сатору сощурился и сделал пару глотков кофе. Не так он хотел провести это утро. Обычно всё идёт по желаемому Годжо сценарию, но главная героиня сегодняшней ночи внесла свои коррективы в сюжет. Сатору усмехнулся. Ему и правда понравилась Сакура. С ней случился не только хороший секс и приятное времяпрепровождение. Да, она не смотрела на Сатору, как на кусок качественного, отборного, выращенного в лучших условиях мяса. Может, это из-за её незнания о профессиональной принадлежности Годжо? Если так, то навряд ли она теперь будет относится к нему не через призму предвзятости. Хотя, когда Годжо волновало, что о нём подумают? Просто было в Сакуре ещё что-то — только всковырни и потечёт тёмное, вязкое, с золотыми прожилками. Она обросла толстой бронёй и пластинами с металлическими шипами. А внутри пряталось нечто живое, дикое, а ещё тёмное и обреченное. У Годжо на такие экземпляры чутьё. — За маской лица в лунном свете увидел плутовку-лису, — почему-то вспомнил Сатору хокку. Что именно имел в виду Морио Таскэ, когда складывал слова в поэтичные строки, понять было нетрудно. Но примерить их, как старое платье, можно было на многих. Как на истинных лисиц среди людей, так и на людей среди лисиц. А ещё на тех, кто за человеческой личиной прятал нечто трудно определяемое, с тёмной чешуёй и янтарными глазами. Тяжело вздохнув, Сатору подошёл к кровати и прищурился. Пригляделся к чему-то блестящему на стыке между подушками. Наклонился и подцепил пальцами кулон на леске. Это был тот, что вчера висел на шее Сакуры. Видимо, слетел, когда они… Впрочем, может и просто порвался. Сатору внимательно посмотрел на леску. Да, действительно порвался. Камушек в его пальцах был крошечным. И не лазуритом, как показалась вчера, а сапфиром с несколькими пузырьками воздуха внутри. Если посмотреть под определённым углом, то свет через камень проходил так, будто через космическую сферу чуть искажённой формы. А если перевернуть, то походило на глаз со зрачком. Под кожей зудело желание увидеться с Сакурой. Но слова Тоджи немного охладили буйную голову. Нет, не про «не упускай шанс», а про подмеченное сходство, впрочем, ошибочное — с Сугуру. Его теперь ко всему плохому или сомнительному, что связанно с Годжо, любили приплетать. Оставили бы уже в покое человека. Потому, что о покойниках либо хорошее, либо ничего, кроме правды. Правду знали все, не все помнили о Гето хорошее. Только Сатору и ещё пара человек. Чёртов Фушигуро-старший. Умеет же задеть за живое. Сам не так давно стал «правильным», чтобы жизни Годжо учить. Помнится, до того, как влиться в русло имеющейся на данный момент повседневности, Сатору совсем выцвел. Потерял интерес ко многому, если не ко всему. Он садился на первый попавшейся поезд и ехал, куда глаза глядят. От станции до станции. В основном без пересадок. Чаще дремал, устроившись на самом удобном и безопасном месте. Прятал губы и подбородок в ворот куртки или свитера. Шарфа, когда холода вошли в силу. Реже смотрел в окно. Мимо в стёклах мелькали огромные здания мегаполиса и строения меньших габаритов, яркое разнообразие бетона и стекла в одном глобальном воплощении, и серый, сложный в своей геометрии, но одновременно с тем простой и унылый лабиринт из домов попроще. Всех их объединяла бесконечная паутина гудящих электрических проводов. Ещё реже Годжо наблюдал за людьми уставшим, немного тяжёлым взглядом. Вот мама с ребёнком напротив, объясняла что-то строгим вкрадчивым голосом мальчишке, указывая пальцем в книжку в руках сына. Женщина эта помятая и вымотанная, хотя на первый взгляд очень даже респектабельно выглядит. Только круги под глазами и грустный взгляд, плохо проглаженная блуза под воротником и немытые волосы, хитроумно убранные в такую причёску, где сразу немытость и не разглядишь. Будь Сатору чем заняться, он бы не разглядывал ни её, ни пожилого господина в старой шляпе, ни школьников в разных униформах. Будто здесь так много птиц с самым разным оперением. Вот у этого мальчишки явный интерес к однокласснице. Он совсем робко, пока она не видит, уткнувшись в книгу, держал её за лацкан форменного пиджака. Без намерения причинить вред или сделать что-то мерзкое. Вот у этого молодого человека слишком длинные руки и ноги. Небывало длинные. Как у самого Годжо. А ещё полный кошмар на голове — сплошной чёрный хаос. А вот у той пожилой леди дома кот. Рыжий кот, не собака. Сатору так думал. А ещё думал, что процентов на пятьдесят может ошибаться. Хотя, он никогда не ошибался. Только один раз. Глобально. И по полной, тогда ещё не зная, что эти самые ошибки, когда ему перевалит за двадцать три, будут иметь каждодневный характер. Но людей всегда было слишком много. Одни сменяли других. От станции к станции. И Годжо делал какие-то заметки едва ли не машинально, будто зарисовки в блокноте, которые за неимением важности либо забывались, либо хаотично перечёркивались. Всё это было неважно. Совсем неважно. Потому, что тогда внутри цвела пустая меланхолия. Явственная потерянность. А ещё одиночество. Они смешались в одно серое, опустошающее, тягучее состояние. Оно не пахло и почти ничего не весило временами, а иногда превращалось в тяжёлые свинцовые шарики постепенно наполняющие пространство грудной клетки. И тогда обретало запах Токийского метро. На самом деле то, что въелось в память Годжо, было диффузией сразу нескольких ароматов, но без исключения все принадлежали метрополитену. Именно поэтому он садился на поезда и бесцельно проводил так время. Он двигался, дышал, даже думал автоматически — робот. Сам того не осознавал. Просто жил. Не так, как раньше, естественно. Так как раньше не будет никогда. И осознание этого факта тоже пришло не сразу. Не осознание скорее, а полное принятие. Тогда Годжо являл собой механическую заводную игрушку с ключиком на спине. А когда случались прозрения, к горлу подступал тяжёлый, мерзкий, до болезненного тугой комок, который Сатору не мог никак откашлять. Он замирал, будто кукла, за ниточки которой переставали дёргать, и с ужасом понимал, что делает что-то не то. Или открывал глаза где-нибудь в вагоне метро и устало смотрел в одну точку, ощущая себя древним и очень побитым временем изваянием. Уход Сугуру, который побрёл по тёмной дорожке неизвестности, выбил Сатору из колеи. Смерть Гето, его окончательная потеря убила в Годжо всякий вкус к жизни. Его можно было вернуть только шагая по грани. Годжо с такими людьми, заранее обречёнными, всегда чувствовал что-то подобное. Но то был особый вид стоящих над пропастью личностей, как алмаз не огранённый — не каждый к ювелиру на стол попадёт. Мрачно усмехнувшись, Годжо поднёс к окну сапфир, держа кулон за леску. Камень поймал свет и пропустил его сквозь себя голубыми, чуть с бирюзой бликами. Что ж, забавная вещица. И хороший повод повидаться с её владелицей.