Там в рощах Нефритовых и золотых Любовь превратилась в дым Ты в сетях птицелова Мне трижды являлась во сне
x x x
Влажная роза Опять распустилась В тумане Счастье осталось На кончике языка
© Рубоко Шо. Эротические танки.
— Так и будешь молчать? — спросил Годжо, перебрав большими пальцами барабанную дробь на изгибе руля. Они стояли уже на третьем светофоре. И, скорее всего, соберут все остальные, пока Годжо довезёт Сакуру до дома. Вызвался сам. Хотя она что-то там про такси промямлила, а потом вообще захотела пешком идти. — А что мне сказать? — Сакура пожала плечами. — Кроме как «спасибо за спасение»? — Ты уже пятый раз одно и то же повторяешь, — Сатору сморщил нос. — А ещё за отличное представление со смертельным номером. Ты ведь об этом хотел поговорить? — Сакура почувствовала тяжесть в голове — так предупреждала о себе очередная мигрень. — Я вообще много о чём хотел с тобой поболтать, но те ребята немного… подпортили планы, — отозвался Сатору. Светофор переключился. Они поехали дальше. — Например? — Сакура приподняла чёрную бровь. — Почему ты ушла? — Это задело твоё самолюбие? — Конечно. — Не паясничай. Ты знаешь, что мне понравилось, а, значит, дело не в тебе или… — В моей «профессии», — усмехнулся Годжо, выделив последнее слово интонацией. — Заметь, я не знала, что ты… Кем ты работаешь, — Сакура чувствовала буквально ничего, эмоциональное онемение. Тоже нехороший признак, означающий, что чуть позже её накроет. — Кем я работаю, — повторил Годжо со смешком. — Об этом я вообще говорить не планировал. Но ты пересеклась с тем засранцем. И у меня буквально возникла потребность пояснить… — Оправдаться, — перебила его Сакура. — Я никогда не оправдываюсь, — заявил Годжо. — Раз в год и палка стреляет. Так люди говорят. Сатору посмотрел в её сторону. — Осуждаешь? — спросил. — За что? — удивилась Сакура. — А! За то, кем работаешь. Нет. Не осуждаю. — Да ладно, госпожа доктор, можешь говорить мне правду и только правду, — протянул Сатору. — Вот и говорю правду и только правду. Я тебя не осуждаю, Годжо, — Сакура посмотрела в окно. — Будь я умнее, в свои двадцать тоже брала бы деньги за секс. Хоть какая-нибудь польза бы от него была. Годжо покосился на неё заинтересованно. — Даже так? — усмехнулся он. — И не смущало бы то, что тебя называли бы шлюхой? — Оу, — протянула Сакура. — Меня так называли и без принадлежности к… столь древней профессии, как и многих женщин, просто потому, что они женщины, — Сакура покачала головой. — Неважно. Так что культурного шока не случилось бы. Сатору рассмеялся. — Я думал, что таких экземпляров в природе мало обитает. А вот, наткнулся, — сказал он. — Не знаю, о чём ты, но сочту за комплимент, — Сакура облокотилась на спинку удобного сидения, позволяя плечам расслабиться. — Ты слишком спокойная после произошедшего, — заметил Годжо. — Меня накроет позже, — отозвалась Сакура. — И не боишься ехать со мной вот так? Может, я ещё что выкину, — Годжо будто бы почву прощупывал. Не тупой ведь. Совсем. Очень умный и проницательный. Зачем только в кошки-мышки играет, Сакура не понимала. — Ты не псих. Чудить сейчас не будешь. — Уверена? — Да. — Многие люди считают по-другому. — Ты не сумасшедший, Годжо, — сказала Сакура. — Ты адреналиновый наркоман. — Неужели вы, госпожа доктор, так внимательны к моей скромной персоне? — хохотнул Годжо. — Не нужно быть особо наблюдательной, чтобы понять, насколько ты зависим от острых ощущений, — Сакура посмотрела в окно, на мелькающие мимо магазинчики, кафе, дома, светофоры, пешеходов огромное многообразие. Как рыб в большом-большом аквариуме. Когда начал накрапывать дождь в серо-жемчужном, неоново-синем пространстве бетона и асфальта, люди не синхронно, в разнобой стали раскрывать зонты. Будто цветы раскрывались чёрные, прозрачные, серые. Среди них иногда попадались вызывающе красные или по-детски забавные, разноцветные. — Обычно люди говорят, что я чокнутый, — Годжо мельком глянул на Сакуру. — И тебе это льстит, — хмыкнула она. — Что ты? Вовсе нет. Ну, немного. Ладно, много, — улыбнулся Годжо. — По крайней мере, мне такое определение нравится больше, чем… как ты там сказала? А! Адреналиновый торчок. Его лёгкость — отдающая совсем немного беззаботностью, если не безалаберностью в качестве подсластителя — выглядела дежурно, как заготовка на любой случай жизни. У каждого или почти у каждого человека есть несколько универсальных масок в арсенале, которые безотказно работают практически в любой ситуации. — Ты родился в рубашке, Годжо, — сказала Сакура. — Поэтому можешь нырять в бездну без опасений. Это для тебя рутина. — Да я прямо открытая книга, — Годжо снова покосился на неё с тем же дежурным выражением лица. — Мы встретились через несколько часов после того, как о твою голову разбили бутылку. Что поражает, абсолютно без последствий. Кроме пореза на лбу. Сегодня ты по доброй воле приставил пистолет себе к виску и не выстрелил, а человек, которому был брошен вызов, вынес бы себе мозги. Ты не побоялся пойти к мафиози за малознакомой женщиной, с которой провёл всего одну ночь, и вышел оттуда живым, — Сакура говорила спокойно, — ты не открытая книга и не сумасшедший, Годжо. Ты просто чертовски удачливый сукин сын. Так нравится тебе больше? — Ты умеешь делать комплименты, — Сатору рассмеялся. На светофоре загорелся красный. Машина остановилась. Поток пешеходов с той и другой стороны сошёлся, втёк один в другой, чтобы поменять местами людей. — Говоришь со знанием дела. Много таких повидала? — спросил он. — Я раньше себя считала такой, — ответила Сакура. — И что изменилось? Сакура покачала головой. Годжо поехал дальше, когда сигналы светофора переключились. — Это из-за той штуки, что у тебя в голове? — спросил он. — Да, — Сакура почти не соврала и напрочь проигнорировала нарушение собеседником её личных границ. — Значит, тебе и правда осталось несколько месяцев, — голос его оставался ровным, хотя мелькнуло в нём что-то, что распознать не удалось. — А ты думал, я это для большей драматичности добавила? — рассмеялась Сакура, как ей показалось, немного зло и даже нервно. — Да, — ответил Годжо. — Спешу тебя разочаровать. — Так что у тебя? — уже напрямую спросил Годжо. Его такта хватило ненадолго. — Зачем тебе это? — Сакура посмотрела на него. — Ты мне понравилась, — просто ответил Сатору. — Зря, — отозвалась Сакура. — Не надо этого. Ни тебе, ни мне. — За обоих решила. Ловко, — хмыкнул Годжо. — Я не отвяжусь. — Это уже сталкерингом попахивает, — Сакура приподняла бровь. Годжо только пожал плечами. — Я надоедливый. И отказов не терплю. — А я тебе и не отказывала. Просто сказала, что не надо никаких привязанностей нам обоим. За хороший секс и спасение спасибо, но дальше заходить не стоит. Сам подумай, я умру через месяца три-четыре. Какой смысл? — Провести эти три-четыре месяца в своё удовольствие, — сказал Годжо. Сакура рассмеялась и покачала головой: — Ты очень самонадеянный малый. — Не без оснований, — Годжо повернул в сторону уютного многоквартирного дома рядом с полицейским общежитием. — Останови здесь, — попросила Сакура. Годжо послушно остановился и заглушил мотор. Какое-то время в салоне машины царила тишина. Не напряжённая, не тяжёлая, не неловкая. Просто тишина. — С этой твоей болячкой, — наконец подал голос Сатору, — можно что-нибудь сделать? — Можно, но это отсрочит смерть в лучшем случае на пару лет, точнее, продлит агонию на эти полтора-два года, — Сакуре почему-то вновь вспомнилась та несчастная косатка на скалистом берегу. — Не может же быть… — Может. Только процента четыре больных, — Сакура почему-то решила не уточнять, чем, — живут дольше двух лет. Могут прожить пять. Но потом наступает рецидив. И зачастую симптомы и само течение болезни в разы хуже. Так что… — И ты решилась на медленное, пассивное самоубийство, — Сатору смотрел на неё без усмешки в глазах. — Не смей осуждать меня за это, — спокойно сказала Сакура, стойко выдержав его взгляд. — Ты сама сказала, что с этой заразой люди живут. Духу не хватает, чтобы продолжать? Может, стоит попробовать не опускать руки, как это делают слабаки? — Годжо не отворачивался. Сакура впервые увидела за маской серебряного лиса-хитреца мальчишку. Подростка, ершистого воробья, по-детски уверенного, что всё в этом мире делится на чёрное и белое, на слабых и сильных, на возможность и невозможность что-то исправить с большим перевесом к первому, разумеется. Личное здесь билось, живое, больное и настоящее. Видно это было всего мгновение. Короткое, яркое, но мгновение. — Ты меня знаешь всего ничего, — усмехнулась Сакура, — чтобы делать какие-то выводы. Не нужно играть в спасателя, Годжо. И мне давать ложных надежд тоже не надо, хорошо? — Как скажешь, — усмехнулся он. Сейчас действительно чувствовалась их разница в возрасте. — Убедишь, что смогу. А я не смогу. — Мне везёт на камикадзе, — мотнул головой Годжо. Будто не он какой-то час назад прижимал дуло револьвера к виску. Не этому мальчику говорить что-то про камикадзе. Не ему. Сакуре почему-то невпопад вспомнилось далёкое и страшное. Руки на шее. Сдавили крепко. Перегар, разящий от обычно непьющего. Терпкий и отвратительный. Родные глаза такого же тёмного, синего, глубокого оттенка, как у неё самой. Слова, звучащие будто через толщу воды: «всё нормально, дочка, скоро будем с мамой». Если бы не дедушка, подоспевший вовремя... Сакура закрыла глаза, зажмурилась крепко. Горло сдавили фантомные сильные пальцы. «Ничего-ничего, дочка, потерпи, больно и страшно будет недолго». В последнее время она слишком часто вспоминает прошлое. Оно и неудивительно. — Ещё раз спасибо, что спас, — Сакура повернулась к Годжо. — Я пойду. Завтра тяжёлый день. Придётся разбираться с начальством и, скорее всего, с полицией. Надеюсь, у тебя проблем не будет. — Не будет, — отозвался Сатору. — Хорошо, — кивнула Сакура. Собралась открыть дверь и выйти. Голова резко закружилась. Повело назад. Сакура усилием воли не завалилась на спину и не показала, что ей плохо. Телом своим она владела прекрасно. Жаль, что от этого толку мало. Лишь бы опять кровь носом не пошла. — Сакура, — позвал её Сатору. Она повернулась. Годжо достал из внутреннего кармана пальто её кулон. — Я думала, что потеряла, — удивилась Сакура. — Ну, можно и так сказать, — Годжо взял её руку и вложил кулон в раскрытую ладонь. Сапфир с пузырьками воздуха внутри лёг на кожу, будто льдинка. Нагретая теплом чужого тела, но не растаявшая. Обманка. — Спасибо, — Сакура зажала камень в ладони и вышла из машины. Тихий шелест белых простых мокасин по гравию. Её ведь забрали из больницы прямо в сменной обуви и белом халате. Сакура про это забыла совсем. А вот когда перепачкала светлый материал мокасин в пыльной крошке, превратившейся в неприятную влажную смесь после дождя, поняла, что других на замену у неё нет. И что она слишком безалаберно относилась к себе в последнее время. Спина чувствовала пристальный взгляд голубых глаз. Холод запустил пальцы под одежду разом. Дождь кончился. Проблемы только начались.***
Ножницы с металлическим звоном упали на тёмно-синий, космический кафельный пол. Гулко. Эхо покатилось и отскочило от стен чуть тише мелкими металлическими шариками. Ножницы раскрылись буквой «Х», пересекая один из холодных каменных квадратов у коврика. Будто антрацитовое небо прорезали. Немой и жадный, невиданно-огромный металлический рот, длинный, будто клюв цапли. На крышку унитаза запрыгнул чёрный кот. Сакура так его и называла, иногда добавляя «господин». Чёрный кот деловито обвил чёрным длинным хвостом чёрные длинные лапы. Получилась почти египетская статуэтка. Жёлтые глаза впились в Сакуру внимательным взглядом. — Нечего на меня так смотреть, не твои волосы, — она наклонилась и подняла ножницы. Положила их на край раковины и тяжело вздохнула. Конечно, можно было потратиться и пойти в парикмахерскую. Там стрижку сделают профессиональнее. И получится куда аккуратнее, нежели дома перед зеркалом своими руками под осуждающим взглядом кота, который даже не её. Из-за таблеток, болезни и стресса в последние недели с волосами творилось чёрт-те что. Этого и следовало ожидать. Собственно, не приглядишься — не заметишь. Но Сакуру откровенно напрягало видеть каждое утро всё большее количество волос на расчёске. Или стряхивать их с белого халата. Кстати, о белом халате. Он пока висел на плечиках, потому что у доктора Куран законные выходные, на которые её отправили принудительно. Сакура справедливо рассудила, что легко отделалась с этой историей про босса Мацумото и её «похищением». Да, начальство вызывало на ковёр. Но только для того, чтобы представить следователя Нанами Кенто из Специального отряда по расследованию уголовных дел. Такой статус собеседника уже должен был приготовить и саму доктора Куран, и её начальника к не самым радужным перспективам на будущее. Но Нанами-сан задал вполне обычные, стандартные вопросы, не вдаваясь в подробности. Глубокий, приятный голос и очень строгое выражение лица как-то слабо сочеталось с такой, как показалось Сакуре, незаинтересованностью. Вынужденной, что ли. Впрочем, Сакура не жаловалась. И была рада, хоть и удивлена, что про Годжо следователь ничего не спросил. Хотя медсёстры явно упоминали высокого светловолосого мужчину, ставшего свидетелем инцидента с боссом Мацумото и его служкой. Сакура ещё раз глянула на ножницы. Потом тяжело вздохнула, когда раздался телефонный звонок. Настойчиво действуя на нервы, он заставил хозяйку квартиры выйти из ванной комнаты и пройти на кухню. На столе экраном вверх светился мобильник. Сакура ещё несколько секунд смотрела на чёткие иероглифы, которыми был подписан контакт, а потом вернулась обратно в ванную. Экран, на котором всё это время светилась подпись «отец», потух, как только вызов прекратился. За окном набрал обороты дождь. По стеклу стекало множество прозрачных капель. Змеились дорожками, сливаясь одна в другую. Раздался ещё один телефонный звонок. Но Сакура даже проверять не пошла. — Не надо на меня так осуждающе глядеть, — Сакура обратилась к коту. — Я пока не готова с ним разговаривать. Скажу, что сдохну, чуть попозже. Или вообще не скажу. Может, стать озлобленной на весь мир сукой, не думающей о чувствах других? Позвонят ему и скажут, ваша дочь скоропостижно скончалась… ага… и до инфаркта доведут… какая же я всё-таки… Сакура усмехнулась и покачала головой. Резко взяла ножницы с раковины. Те звякнули о керамику. Сакура обхватила пальцами чёрные пряди в импровизированный хвост и… Раздался звонок в дверь. — Как говорила моя бабуля: что ж вы мне все умереть спокойно не даёте, — Сакура возвела глаза к потолку и отложила ножницы. Подошла к двери и посмотрела в глазок. — Откуда он… — пальцы мгновенно вцепились в замок, повернули его. На пороге стоял Годжо. — Ты из канавы вылез? — спросила Сакура, оглядывая его с ног до головы. Сатору одарил её такой обворожительной улыбкой, совершенно не сочетающейся с его внешним видом, что Куран окончательно растерялась. — Нет, всего лишь попал под дождь, — ответил он. — Заходи быстро, — Сакура не заметила, как с режима глубокомыслящей страдалицы переключилась в микс из суровой тёти-доктора и вечно ворчащей бабки. — Боишься, соседи увидят? — Сатору шагнул за порог. — Боюсь, ты сляжешь с воспалением лёгких, — Сакура едва не добавила «идиот». Сатору принёс с собой запах дождя, шлейфом тянувшийся за высокой фигурой. Разулся, кое-как стянув начищенные до блеска ботинки. Промок до нитки. Пальто ни на нём, ни в руках не было. Только чёрный строгий костюм, с которого капала вода. Волосы промокшие, растрёпанные. — В ванную, — сказала Сакура. Ей бы спросить, какого чёрта он вообще здесь забыл. Но вместо этого рука сама указала на дверь, из которой свет лёг лунной полосой на тёмный пол коридора. — Слушаюсь, госпожа доктор, — Сатору отзывался хоть и с улыбкой, но как-то устало, с фальшивой игривостью. Будто она ещё не до конца выветрилась, как стойкие, громоздкого запаха духи дамы в летах. Под ноги Сатору метнулся чёрный кот. Парень едва не наступил на шустрое животное. Чуть не поскользнулся на капающей с его же одежды воде. Чертыхнулся. Стянул с себя пиджак. — Бросай прямо на пол, — сказала Сакура, зная, что Сатору так и сделает даже без её дозволения. Но так она хотя бы могла почувствовать себя хозяйкой положения, а не застигнутой врасплох девчонкой. За пиджаком Годжо грубо стянул из-под воротника уже развязанный галстук-бабочку. Со светского мероприятия явился. Тут сомневаться не приходилось. Белая ткань рубашки намокла до полупрозрачного — прозрачного в этом уравнении было гораздо больше — и прилипла к телу так, что Сакура спокойно могла разглядеть розовые бусины сосков, линии груди и пресса. Видела же уже. Даже трогала. Но почему-то мокрая ткань создавала куда более привлекательную, если не соблазнительную картину. — Что, сексуально выгляжу? — усмехнулся Сатору. — Будешь ещё сексуальнее с градусником во рту или катетером в вене, пытаясь выкашлять собственные лёгкие, — осадила его Сакура взглядом. — Раздевайся полностью и под горячий душ. Лучше, конечно, в ванну. Но моя не предназначена для… твоих габаритов. — Какая суровая, — протянул Годжо, садясь на бортик ванны. — Годжо. — Пять минут. Дай мне пять минут. — Всё нормально? — Да, всё шикарно, госпожа доктор. Всё шикарно. Просто бегать под дождём… — Так ты ещё и бежал?! — Сакура чуть руками не всплеснула. Тогда бы окончательно стала похожа на сердобольную мамашу, отчитывающую нерадивое дитятко. Сатору принялся расстёгивать рубашку, но перламутровые пуговицы были слишком маленькими и юркими. А пальцы Годжо большими и плохо слушающимися из-за холода. — Дай, — Сакура подошла ближе. Начала помогать. Быстро, умело, словно намокшая ткань не мешала, а перламутр пуговиц не скользил по подушечкам пальцев. — Ловко, — сказал Годжо. — Со штанами поможешь? — Тут сам, — Сакура не поддалась на явную провокацию. Годжо не особо-то и хотел. Это была очередная дежурная фразочка, брошенная по привычке. Сакура видела — что-то ядовитое прячется за широкой грудной клеткой. Нет, не ядовитое, а отравленное. Кем-то, кто сильнее Сатору морально. Кто способен загнать его в угол, раздавить и размазать, как ребёнок выпавшую из корзинки спелую ягоду черники. Такие люди вообще есть? Сакура подняла взгляд, встретилась с глазами Годжо. Какие же они всё-таки у него невозможно красивые. Действительно нездешние. Русалочьи. В них лазурит и бирюза, не льды — дыханье моря, а там и крик китов, и корабли. Бесконечность. Ясная и страшная. Глядя в них, ты ощущаешь всё и ничего сразу. Как заклинатель змей — отводить взгляда нельзя, пока льётся долгая песня из пунги. И смотреть в них тоже чревато последствиями. Сакуре хотелось спросить, что случилось. Что пошло не так, раз он явился к ней на порог. Отчего такой яркий мальчик, собирающий звёзды в карманы, вдруг оказался больным, суетным, неспокойным, тёмным. На берегу этих бескрайних звёздных глаз, в тени ресниц пряталось что-то совсем уязвимое. Какая беда пришла к тебе, чудо-мальчик? С печальным ядом лунных ос, туманными птицами и мечущимися в полумраке серебряными лисами. Касание губ холодное, как стального гарпуна на пропитанном алым льду. Сакуру прохладным коконом окутал запах дождя. Холодные руки легли на её поясницу. Весь чёртов мир внутри него — протяжный, страшный вой. Оттолкнуть бы от себя, заставить перестать. Но это значит рубануть по живому, к теплу тянущемуся. — Ты холодный, — прошептала Сакура, мягко отстраняя от себя Годжо. — Пожалуйста, забирайся под горячую воду. Я не хочу, чтобы ты заболел. Она попросила, будто ребёнка, чувствуя ту чуть вибрирующую в возможности порваться от одного только дыхания грань. Будто бы сделаешь единственное неосторожное движение, и аккордами крови натянутые канаты начнут рвать живых китов на части. Он послушался. Отпустил. — Я схожу за чистым полотенцем, — сказала Сакура. Как только она закрыла за собой дверь в ванную, то прижалась к ней спиной, силясь перевести дыхание. Услышала шум воды. И чуть успокоилась. Краем глаза заметила трущегося возле порога кота. Он был крайне заинтересован в обуви Сатору. Сакура нахмурилась. — Если ты нассышь ему в ботинки, я за них вовек не расплачусь, бандитская ты морда. Они стоят целое состояние. Кот недовольно мяукнул, как бы говоря, что они и так испорчены. Он в них целый залив притащил, а, может, даже серебряных рыб в придачу. Сакура покачала головой и направилась в спальню, на пути прикидывая, есть ли у неё сменная одежда, по размеру подходящая Годжо. Разумеется, нет. — Говорили же мне умные люди, не трахайся на первом свидании. Нет, от одного же раза проблем не будет, решила я, — бубнила себе под нос Сакура. — И в очередной раз проебалась по всем фронтам. А у самой на сетчатке глаза он клеймом уже выжжен. Захочешь — не избавишься. Когда вернулась, стучать она не стала. Глупо. Даже тактичным и вежливым не выглядело бы. Решила, что оставит полотенце на стиральной машинке, а сама всё-таки попробует отыскать одежду для чудо-мальчика. Сатору отодвинул шторку в сторону, стоило только Сакуре появиться. Молочный пар поднимался вверх. Зеркало запотело. Легче пуха в голове была образовавшаяся до этого мысль. Сейчас, когда нужно облечь в слова, она рисковала стать камнем. И упасть прямо на ногу. Сакура не хотела думать, не хотела говорить. Она видела Годжо, будто бы из белого нефрита высеченного. Всегда считала, что умная, что кремень, что ею хоть гвозди забивай в крышку гроба. Но нет. Совсем нет. Она шагнула в пропасть сама — а та с удовольствием раскрыла объятия. Плевать, что здесь забыл Годжо. Плевать, что Сакура больна и пытается не взрастить в себе озлобленность на весь мир. Плевать на всё. Она шагнула к нему, в тёплый пар, тут же влагой оседающий на бёдрах. Шагнула без сомнений. Потянулась за поцелуем, встав на цыпочки. Его теперь уже горячие, мокрые от воды руки обняли крепко, прижали вплотную. Можно было почувствовать каждый изгиб, каждую поджарую напряжённую мышцу. Её майка потемнела, промокла, прилипла к телу. Волосы легли на спину чёрными змеями. Касания губ. Несдержанные. Годжо льнул к ней. Не пытался вести. Просто желал забыться. Так хорош в этом совершенно потерянном состоянии. Что она захочет — то он сделает. Руками по влажной широкой спине. Они не на равных сейчас. Сакура не хотела пользоваться представившейся ей возможностью — открытому на растерзание нутру. Это как под кожу забраться. Вонзить туда крючок рыболовный. Такой, что без посторонней помощи не достать. Если только с мясом выдрать. Кто тебя отравил? Кто до сих пор отпускать не хочет? Сакура целовала его шею, собирая языком капли воды. Сатору прижал её к стене. На тёмном кафеле её кожа всё равно, что пролитое молоко. Опустился на колени. С его ростом манёвр не очень простой в их положении. Но он умудрился. Из глотки Сакуры едва не вырвалось «не надо», когда Сатору с неё лёгкие домашние штаны стаскивал. К животу губами. Ниже. Оба они больные. Оба отравленные. Обоим под кожу яд пустили щедро. Сатору придержал её одной рукой за бедро, чтобы не упала, второй длинную, стройную ногу Сакуры себе через плечо перекинул. Без предупреждения, без прикосновения губами к изнанке бедра, без лишних церемоний языком медленно, широко и влажно. Требовательно. У Сакуры дыхание участилось. Пальцы сами в светлые пряди запутались. Первый стон из груди, как алыми вишнёвыми каплями в снег кровавой дорожкой вслед за отпечатками волчьих лап. Боязнь поскользнуться, упасть и разнести всё к чертям собачьим рассыпалась в прах, старым глиняным кувшином разлетелись пустые сомнения. Сакуре невпопад вспомнилось такое же сладкое, но другое. Её разбитые острые коленки в полосках лейкопластыря. Тот, далёкий, до невозможного любимый когда-то старался не задеть прячущееся под ними свежие ранки макового цвета, чтобы лишний раз не потревожить свернувшуюся калачиком боль, паучьими лапами ползущую вверх по бёдрам и неприятно отдающую в тугом животе. Его пальцы наоборот перехватывали девичьи ноги чуть повыше, впившись в упругую плоть до приятного сильно. Нельзя. Сейчас она с Сатору. Не с тем, кто остался прозрачной, сладко пахнущей сандалом дымкой в воспоминаниях. Упёрлась руками в широкие плечи. Зажмурилась крепко-крепко, ловя каждое острое ощущение от настойчивых ласк. Сакура потянула за влажные пряди не больно, но настойчиво. Отстранила Годжо и простонала, когда увидела на его языке собственную влагу. Он, засранец, специально ей демонстрировал, напоказ выставлял. На, мол, смотри, какая ты на самом деле. Мне нравится, не волнуйся. Ни о чём не волнуйся. — Передумала? — спросил Сатору, тяжело дыша. — Не дождёшься, — ответила она. — Но не здесь и не так. Вдвоём по острию ножа ходить куда азартнее.