***
Иногда мысли — это потревоженный палкой клубок ядовитых змей. Огромных, вечно переговаривающихся тонким шипением, жалящих по причине и без. В последнее время все мысли Сакуры такие. Что из закромов памяти не вытащи. Да и не только памяти. Про будущее тоже думать тошно. Не тошно — тяжко. С налётом неизбежности. Обречённости даже. Вот и оставалось только настоящее. Что-то незначительное могло стать точкой отсчёта в её голове. Вершиной, с которой брошенный в шутку снежок сходит лавиной. Иногда так получалось с сообщениями от Окиты — близкого человека из прошлого, настоящего и оставшегося будущего. Они с Сакурой каждый день перебрасывались десятком не особо содержательных сообщений. Давали друг другу понять, что ещё не сдохли и вполне себе наплаву. Большими письмами, в которых делились всем нужным и ненужным, они обменивались по электронной почте раз в две-три недели. Вот и сейчас, пока Сакура шагала по коридору больницы в палату к пациенту, на телефон пришло сообщение Окиты о том, чтобы она на днях ждала большую поэму. А потом Соджи спросил про планы на следующий месяц. Окита: Я приеду повидаться с сестрой и племянниками. Надеюсь, моё приветствие попортит кровь её муженьку.Сакура:
ты повидаться с Мицу едешь?
или Тосидзе на нервы действовать?
Окита: Хочу совместить приятное с полезным. Но ночевать Мицу меня у них не оставит точно.Сакура:
так у тебя есть здесь крыша.
Окита: Которая твоя?Сакура:
которая моя.
Окита: Не-не, у тебя там прогресс в личной жизни. Не хочу мешать. Я и так уже не надеялся. Думал, придётся жениться: D А тут такое. Терпения ему, кстати.Сакура:
оно ему не понадобится, потому что не долго осталось
Только когда она отправила сообщение, поняла, какую глупость сморозила. Окита хоть и тот ещё разгильдяй, но проницательность тысячелетнего лиса была впаяна ему в черепную коробку специально, чтобы по малейшему колебанию воздуха понимать: где находится добыча, которую нужно поймать, а где охотник, от которого лучше спрятаться. Окита: Это как понимать? Сакура, в чём дело? Ты его бросить хочешь? Короткая пауза, но длиною в вечность. Окита что-то долго печатал. Потом стирал. Молчал какое-то время. Сакура закусила губу, пожалев, что иногда делает, даже если хорошенько подумает. Окита: Или с тобой что-то случилось?.. Сакура долго смотрела в экран телефона, не зная, что написать. Стоило бы сказать правду. Предупредить Соджи, чтобы был готов. Чтобы новость о её смерти не свалилась, как снег на голову. С другой стороны, она сейчас его из равновесия выбьет. Заставит переживать. Уподобит его и без того вечную агонию сожалений знаку бесконечности.Сакура:
я просто опять ни в чём не уверена.
Она ответила и положила телефон в карман халата. С друзьями так не поступают. Не врут. Уклончиво на прямые вопросы не отвечают. Это просто нечестно. Сакура на секунду прикрыла глаза. Вспомнила. Намеренно потревожила ещё один клубок змей, когда-то бывший горсткой самоцветов. То было уже далёкое детство. Третий класс младшей школы. Окита в недоумении. Ну, где это видано, чтобы девчонка была выше на целых четыре сантиметра? А отметка, оставленная на косяке черным маркером, именно об этом и говорила. Да что там говорила, она вопила о том, что сам Окита Соджи проиграл. И кому? Этой долговязой? Мальчишка разглядывал отметку и с той стороны, и с этой. Но ужасные четыре сантиметра никак не исчезали. Даже под грозным взглядом. Сакура смотрела на него с толикой здорового скептицизма. Они же ещё дети, они же ещё растут. И Соджи непременно догонит или даже обгонит отметку, поставленную чёрным маркером. — Если дальше так пойдет, — мальчишка покачал головой. — Чтобы измерить твой рост, придется таскать с собой стремянку. Колпачок от маркера болезненно щелкнул Окиту по лбу. Сакура попала прямо в середину, и теперь Соджи был похож на замужнюю индианку с огромным бинди чуть повыше линии бровей. Будто третий глаз открылся. Примерно до лет десяти у неё была короткая стрижка под мальчика, поэтому когда они гоняли мяч вместе, а потом дрались с соседскими хулиганами за площадку, мыслей, что рядом с Окитой, вообще-то, девочка, ни у кого не возникало. Не возникало их и когда дети шли ловить цикад да лягушек. Никто не верещал при виде огромного насекомого или склизкого земноводного. А когда у кого-нибудь уплывал сандалик вниз по течению ручья, рискуя оказаться выловленным где-нибудь в Тихом океане, никто не ревел и не жаловался родителям. В дождевых червей палками тыкали тоже вместе. И колени с локтями обдирали, не сговариваясь. Тогда и сам Соджи не особо обращал внимание на то, что перед ним девочка, потому что неважно, кто стоит с тобой в драке плечом к плечу, главное, что рядом, не против тебя. Третий класс средней школы. Окита кривился и пыхтел. Несправедливость в чистом виде. Которую демонстировал маркер, но уже ядрено красного цвета. Парень подрос, вытянулся к пятнадцати годам, а все еще ниже Сакуры. Только на целых пять сантиметров. Та улыбалась, скрестив руки на груди. Соджи по глазам видел, что Сакура хочет сказать. Он сработал на опережение. — У тебя все в рост ушло, а надо было в сиськи, — Окита сделал две фигушки и приставил к своей груди. — Зато у тебя ничего в мозг не ушло. Голова как была пустая, так и осталась, — заявила Сакура. Обмен любезностями закончился дракой. А потом совместным мытьём полов в наказание. Третий класс старшей школы. Окита почти доволен. Но ключевое слово здесь «почти». Он одного роста с Сакурой. Пришлось брать синий и зеленый маркеры, чтобы понять, где и чья отметка красуется все на том же косяке. — Забудь про каблуки, а то никто такую Эйфелеву башню на свидание не позовет, — проворчал Соджи. — Кто-то что-то сказал? Прости, с высоты моего роста слышно только чей-то писк, — Сакура приподнялась на цыпочки, уверенно смотря поверх головы Окиты. Они были друг за друга слишком часто, чтобы обижаться на тупые подколы и едкие словечки. — Я чувствую себя молодой женушкой, — ворчал Окита, аккуратно проходя ваткой по ободранным до крови костяшкам Сакуры. — А ворчишь, как бабка столетняя. Ауч! — Сакура чуть руку не выдернула из цепких лап Соджи. — Острить вздумала? — ну точно дряхлая старуха в облике семнадцатилетнего паренька. — Это вообще-то моя прерогатива. А твоя, похоже, устраивать кошачьи драки в туалете. Сакура, ты уверенна, что не переродившийся Такеда Шенген? — А он, по-твоему, устраивал бабские склоки в сортире? — заметила Сакура. Окита посмотрел на неё, как на идиотку. — Фу, как непристойно. И как я только вышла за такого… — Соджи специально сделал голос чуть повыше и пописклявее. — Наверное, за глаза твои красивые, — он поднял взгляд на девушку и широко улыбнулся. Сакура подавила желание стукнуть его. Очень больно. Окита не будет отчитывать её за драку, как отец, он просто будет за неё волноваться и страховать. Если надо, давать по морде и получать по ней же. — Соджи, — вдруг позвала Сакура. — Я после выпуска не буду поступать в полицейскую академию, как хочет отец. Пойду в медицинский. Окита помолчал некоторое время, а потом утвердительно кивнул: — Правильный выбор. Будешь бесплатно меня лечить. Свой подзатыльник он не схлопотал лишь потому, что в тот день сам выступал в роли доктора. Как ему сказать теперь? Окита, я умираю. Знаешь, друг мой, не неси на мою могилу белые хризантемы. Помнишь, мы договорились, что если до сорока никто не устроится с личной жизнью, то поженимся в Вегасе? Так вот, ищи себе другого компаньона на эту авантюру, потому что я сыграю в ящик. Не лей по мне слёз — я не заслужила. Сакура зашла в палату совсем никакая, будто робот. Увидела медсестру Сан. Капельницу, которую она ставила. Прозрачную трубку с катетером, что вёл к руке господина в инвалидном кресле. Рецидив глиобластомы. Судьба будто бы насмехалась над ней, подкидывая пациента именно с таким диагнозом. Кидалась камнями, хохотала в голос, прыгала и скакала, как поганый мальчишка, испортивший рисунки мелом на асфальте подошвами порванных кроссовок. Нарушение речи, нарушение слуха, нарушение всей опорно-двигательной системы. Скудная реакция на внешние раздражители. Этому господину недавно исполнилось сорок три. А он будто призрак старика. Взгляд мёртвой рыбы — лишь зрачок помнит, что он ещё принадлежит живому человеку, и реагирует на свет. Внутренний голос при взгляде на пациента принялся изливаться ядовитыми речами: да, он съеден. Изнутри. Паразитом, что сидит в его голове. И пускает миазмы, будто щупальцами оплетает каждую клеточку. И сдавливает, чтобы те лопнули, как лопаются переспелые виноградины. Болезнь выпьет тебя, как и его. Слизнёт языком, будто корова соль, твою возможность нормально говорить. Ты даже попросить попить способна не будешь. Как слышать, ходить — и это забудешь. Не будешь узнавать ни одного лица, потому что перестанешь видеть в них знакомые черты. Кому ты такая нужна? Оките, у которого вся жизнь наперекосяк? Отцу, который после смерти жены забыл о существовании собственной дочери? Мидзуки, которая сто лет тебя не вспоминала и не вспомнит? Или Сатору, которому ничего, кроме горячего и влажного места между ног да ещё пока упругой груди от тебя не надо? Просто вколи себе избыточную дозу морфина внутривенно и покончи с этим. — Сенсей, — позвала медсестра. Сакура вздрогнула, будто её резко вынули из морозильной камеры сразу в кипяток. — С вами всё хорошо? Вы так резко побледнели, — медсестра заглянула ей в лицо. — Всё хорошо. Я просто не обедала, — улыбнулась Сакура. — Давайте я здесь закончу, а вы сходите в кафетерий? Или купите что-то в автомате, — предложила медсестра. — Не волнуйтесь, я перекушу. А сейчас давайте поработаем, — сказала Сакура. Медсестра Сан кивнула. На телефон Сакуры пришло сразу два оповещения. Одно от Окиты. Другое — от Годжо. Его Сакура открыла первым. Чтобы прочитать и не ответить. Годжо: Я бы предложил тебе вместе полюбоваться звёздами, но предлагаю заменить их на рыб. Второе всё-таки заставило Сакуру задуматься над предложением Сатору. Окита: Лови момент, пока он есть. Если парень того стоит, не задумывайся, что будет дальше. P.S. даже если он секси, надевай удобные трусы. Сакура невольно рассмеялась, чем вызвала удивлённый взгляд медсестры. И ответила Сатору «хорошо».***
Последний раз она была в океанариуме маленькой девочкой, вместе с родителями. Дело было на Окинаве во время отпуска отца. С тех пор много воды утекло в сточные трубы. Годжо пригласил её в океанариум Шинагава. Водный стадион располагался недалеко от одноименной станции метро. Встречу назначили на раннее утро, когда посетителей почти не было. Немного помятый спросонья Годжо смотрелся забавно и куда более соблазнительно, чем выхолощенный ловелас, маску которого он надевал. Правда, поцелуй в губы у входа в здание был вызывающей акцией, дабы спугнуть старушку-уборщицу, ворчавшую на Сатору ещё до прихода Сакуры. Пожилая дама кинула что-то вроде «срамота» и укатила тележку с моющими средствами, тряпками и шваброй дальше. Причину их стычки Сатору раскрывать не стал, только загадочно улыбнулся. Место для свидания было удачным. По мнению Сакуры — это лучше, чем любоваться на звёзды на октябрьском ночном небе в холод. Не грозит возможностью отморозить зад. Первая мысль, которая посетила голову при виде аквариумов: они попали в толщи морской воды. За стеклом длинного тоннеля туда-сюда сновали серебряные пули мелких рыб. Среди них степенно плыли в монотонном полёте скаты с белым брюхом. Сакура задрала голову, чтобы проследить за одним из таких гигантов. Акулы то постепенно двигались, тупыми мордами рассекая воду, то резко меняли направление. Стеклянные своды сходились дугой в тёмно-синем пространстве. Вода мерцала. Лазурь, ультрамарин, бирюзовая эмаль. — Ты сейчас похожа на маленькую девочку, — усмехнулся Сатору. — Я и чувствую себя маленькой девочкой, — сказала Сакура, не отрывая взгляда от проплывающей над головой акулы. — Только не говори мне, что ты первый раз здесь, — Сатору пристально следил за ней. Его глаза из-за освещения стали казаться ещё более яркими. — Здесь — да. В последний раз я была в океанариуме на Окинаве много лет назад, — призналась Сакура. — Надо же, — хмыкнул Годжо. — Все дороги ведут на Окинаву. — Что, прости? — не расслышала его Сакура. — Я говорю, представил тебя, мелкую, прилипшую к стеклу и разговаривающую с рыбами, — хохотнул Сатору. — Вот ты смеёшься, а так и было. Отец меня кое-как увёл от аквариума, где плавала китовая акула. — Эта акула чуть не стала свидетелем моего первого поцелуя, — сказал Годжо. — Со стеклом её аквариума? — приподняла бровь Сакура. — Нет, с человеком, — хохотнул Годжо. Сакура, наконец, посмотрела на него. И ненадолго залипла. Впала в прострацию. Будто бы не морские жители здесь главный гвоздь программы. — Мы на рыб пришли смотреть, — усмехнулся Сатору самодовольно. — Я совмещаю приятное и приятное, — в тон ему протянула Сакура. Они прошли дальше. Сакура заложила руки за спину. А Сатору убрал свои в карманы пальто. Шли медленно и какое-то время молча. На пути попался идеальный в своей геометрии аквариум с экзотичными рыбками-бабочками. Годжо и Сакура разошлись по обе стороны куба, неотрывно следя друг за другом из-за преграды в виде обиталища ярких рыб. Потом опять пошли рядом, чуть соприкасаясь руками. — Хочешь что-то спросить? — подал голос Годжо. — Если ты ответишь, — сказала Сакура. — Для тебя, моя рыбка, всё что угодно. — Фу, как пошло. Ты специально, да? — Разумеется, — просиял Годжо. — Задавай вопрос. — Почему не поцеловал того, кого хотел? — спросила Сакура. — Рыб постеснялся, — ответил Годжо. — Какой вы робкий, господин. — Да, я сама скромность, — усмехнулся Годжо, а потом, подумав, добавил: — Испугался, что я в самый ответственный момент чихну и ударю человека в лоб. Или рассмеюсь и глупо пошучу, а я могу это сделать. Или, может, напугала перспектива, быть отвергнутым. — Ты сомневался во взаимности? — удивилась Сакура. — Я не был уверен, что человек вообще рассматривает меня… в романтическом аспекте. — Я зря спросила. Извини. — Извинения в карман не положишь. Сакура фыркнула. Они остановились около аквариума с медузами. Каждая из них напоминала движущуюся в небесном пространстве матовую луну, перетекающую в нечто бесформенное. Окружение сияло приглушённым ультрамарином. — Мегуми иногда говорит, что у меня с медузами есть кое-что общее, — улыбнулся Сатору и посмотрел на Сакуру. — Да, ты правильно подумала. — Ты про отсутствие мозгов? — рассмеялась Сакура. — Да. Хотя я с ним в корне не согласен. Общего гораздо больше. Я местами такой же скользкий и противный. Сакура ткнула его в бок. Годжо рассмеялся. — Как Фушигуро-кун, кстати? — Живёт свою мрачную жизнь мрачного подростка, — ответил Годжо. — У него очень взрослый взгляд. Я бы сказала, что слишком. — Забавно. А он сказал, что от тебя тянет смертью. — Не тянет, а несёт, — поморщилась Сакура. — У парнишки на это хорошее чутьё, как я погляжу. — Семейная черта, — сказал Годжо. — Сакура, ты боишься смерти? — Нет, я боюсь не её, — ответила Сакура. — Я боюсь… увядания. Иногда смерть случается внезапно, а порой медленно выедает тебя, отнимая сначала личность, истощая физическую оболочку, а потом забирая и её. — Ты не веришь в бессмертие души? — Нет. Я врач. А врачи перестают верить в душу, как и в божественное провидение довольно быстро. Стоит первый раз не спасти человека. Или понаблюдать, как он медленно и мучительно умирает, а никто не может ничего сделать. Сакура проследила за медузой, плавно поднимающейся вверх, будто пышный белый парус. Почувствовала на своём предплечье кольцо длинных пальцев. Годжо повернул её к себе лицом, вынуждая посмотреть в глаза. — Человек всегда умирает один, даже если вокруг находится куча народу, — сказал он. — Как и рождается, — добавила Сакура. — А ты хочешь совсем в одиночку, да? Без страховки, сразу в омут с головой. — Так лучше, — сказала Сакура. — Не хочешь, чтобы кто-то был рядом? Боишься уйти с сожалениями? Привязаться и захотеть жить? — А ты разве нет? Годжо улыбнулся. Но мрачно. Не так, как прежде. «Я давно уже не живу» — говорили его глаза. — Раз уж тебе нечего терять, — Годжо нежно обвил её запястья пальцами и чуть сжал. — Давай поиграем в игру. Сакура хмыкнула, приподняв брови в немом вопросе. — На доверие, — пояснил Годжо. — И что она из себя представляет? Годжо наклонился к её уху. От его дыхания у Сакуры по телу прокатилась волна мурашек. — Я свяжу твои руки, — он провёл большими пальцами по тыльным сторонам ладони. — Закрою тебе глаза. Ты откажешься от контроля над процессом, доверишься мне целиком и полностью. — Прямо полностью? — снисходительно уточнила Сакура. — Так уж и быть: я позволю тебе выбрать между верёвкой и наручниками, — улыбнулся Годжо. — Розовыми и пушистыми? — усмехнулась Сакура. — Нет, настоящими, классическими. — Ты знаешь, чем игры со связыванием могут закончиться? Один партнёр может схватить сердечный приступ, умереть прямо во время игрищ, а второй так и останется прикованным или привязанным. И если его не найдут вовремя, умрёт от обезвоживания. Реальная асфиксия с летальным исходом во время игр с удушьем. Сломанные запястья. Одной барышне чуть кисти рук не ампутировали, так сильно её ненаглядный узлы затянул. — Что за истории, написанные Стивеном Кингом? — спросил Сатору. — Или опять годы работы на скорой? — Угадал, — Сакура чуть прищурила глаза. — Умеешь же ты испортить романтику, — отстранился Годжо, но рук её не отпустил. — Когда ты затащила меня в подсобку, пока Мегуми приводил себя в порядок, я понял, что кое-кто не против игр пожёстче. — Я не очень люблю такое, — откашлялась Сакура. — Это так, злость, усталость и ты в тонком свитере на голое тело. У них тогда случилось нечто, больше похожее на грубый петтинг, чем на полноценный секс. Репетиция. Сегодня Годжо предложил перейти к полноценному выступлению. — У меня два условия, — сказала Сакура. — Слушаю, — отозвался Годжо. — Если я скажу «прекрати», ты прекратишь. — Хорошо. Второе? — Ни в коем случае, даже если очень захочешь, или тебе покажется, что я этого хочу: не души меня. Не сдавливай шею. Особенно, руками. А так, делай, что захочешь. — Что захочу, — медленно повторил Годжо, крепче оплетая запястья Сакуры холодными бледными пальцами.